Операм уголовного розыска
посвящается!!!

«…Господи, огради их от всяких видимых и
невидимых врагов, от всякой беды, зол,
несчастий, предательства и плена…»
( из молитвы за воинов)

                                                                                                                 долг
                                                                       

ГЛАВА 1. В камере

Весь парадокс и неумолимая реальность заключались в том, что Игорь Бойдов, старший оперуполномоченный уголовного розыска отделения милиции, уже несколько дней находился там, куда, больше пяти лет, сам отправлял коварных злодеев: насильников, убийц, разбойников и воров. Уличая их в содеянном. А после работы всегда уверенно шёл домой, с чувством выполненного долга.
И покидая отделение, он не выныривал из болотного смрада правоохранительных органов, который однажды незаметно поглотил его, наделив способностью видеть слышать и чувствовать то, о чём не догадывались остальные. Тем самым, погрузив в трясину человеческой мерзости. И если бы, он даже попытался на мгновенье всплыть и хлебнуть свежего воздуха с поверхности, это бы ему не удалось. Потому, что нельзя вынырнуть из того, что пропитало весь твой организм, все твои внутренности, образ мыслей, слова, чувства. Из того, что срослось с тобой в единое целое. Чем ты сам стал!
Он шёл по жизни, неся эту службу с собой, в своём натренированном теле, в своих движениях, фразах, интонациях голоса, своём зрении и слухе, которые, словно сито, фильтровали для Бойдова окружающую действительность. Он, как и раньше, общался с близкими. Встречался с однокашниками. Любил женщин. Но всё это ощущалось теперь, словно, через невидимый футляр, когда-то одетый, и теперь навечно сросшийся с ним. Ставший его второй кожей, без которой он уже не представлял своей жизни. И не задумывался до тех пор, пока не оказался в камере сам.
Раньше Бойдова не беспокоило то, что он отличается от большинства окружающих людей. Поскольку ему казалось, что так всё должно и быть. И только здесь, в камере, он, вдруг, подумал, что всё могло сложиться иначе. Что он мог просто каждый день ходить на работу, а вечером возвращаться домой, оставив все заботы на рабочем месте.
И совсем не знать, что в подвале соседнего дома нашли двух красивых десятилетних девочек - близняшек с золотистыми локонами вьющихся волос. Только не живых. Изнасилованных. С нацарапанными на их беленьких спинах, с остро торчащими лопатками - словно пробивающимися крылышками, шестиконечных звёзд.
Не успели крылышки распуститься. Не унесли девчушек от мерзости преступной в юность, в первую любовь!
Чуть позже арестовали отчима. Хмурого молчаливого. Даже не отпирался. Говорил, что просто пьян был. Жена его обижала – называла импотентом. Сознался во всём. Сказал, что на евреев хотел свалить. В телевизоре такое видел….
А вот за тем углом, недалеко от районного управления внутренних дел, белобрысый подросток, из ревности, подпёр гараж и поджёг своих троих друзей, ремонтирующих мотоциклы. И, что когда пожар потушили, они ещё живы были и кричали. Ничего не просили. Просто кричали. Хором! Как новорождённые в палате родильного отделения.
Двери гаража открыли, но они не выходили, продолжая кричать внутри. Так как выходить им уже было не на чем – сухожилия и мышцы ног сгорели первыми.
И казалось, что это уже кричит сам обугленный внутри гараж, при свете открытых дверей, увидев ужас внутри самого себя.
Один из подростков, лежал на мотоциклетной раме, ухватив руль остатками обугленных перчаток, лохмотьями болтающихся на белых костяшках, оставшихся от пальцев. Продолжал бессознательно дрыгать ногой, касаясь рычага стартера, словно не мог остановиться, пытаясь завести упрямый движок и умчаться из этого ада…
Все эти годы Бойдов видел вокруг только преступников, их жертвы, и коллег, с которыми пытался огородить этот дьявольский мир беспредела, от жизни нормальных людей. В котором детей по утрам водят в детский сад. Где школьники пишут диктанты, взрослые ходят на работу, а вечером собираются всей семьёй у телевизора и смотрят очередной тупой сериал про улицу разбитых фонарей. Восхищаются талантливыми артистами, получающими аплодисменты, цветы и бешеные гонорары. Которые, при этом, не в силах, даже на секунду, дать понять зрителю, что чувствует и как живёт он, просто опер уголовного розыска. Какие сомнения и душевные муки переживает он, неся на себе эту проклятую богом службу, гонимую и презираемую. Исполняя долг, непонятно откуда взявшийся, который он со своими однополчанами взвалил на себя.
А есть ли он, этот долг, на самом деле? И сколько нужно было взять взаймы, чтобы не смочь расплатиться до сих пор, продолжая губить сердца прекрасных ребят, полных любви и нежности, топя их как слепых котят, в этом жестоком, ничего не прощающем мире, путь в который они пытаются неумело, из последних сил, закрыть своими ещё не окрепшими душами?
И та роль, которую играют артисты, учат и оттачивают репетициями, выглядит как натёртая пастой гое бляха, времён Отечественной войны, найденная поисковиками на Синявинских высотах под Ленинградом.

Но наступил вечер, а затем другой и ещё один. Бойдова не только не отпустили домой, но и оставили именно здесь. По эту сторону закона, на которую он всегда глядел в упор. Оставили одного. Среди мрачных звуконепроницаемых холодных стен. Куда свет проникал только через грязное окошечко под потолком. Даже не окошечко, а просто намалёванный краской квадратик Малевича. Меняющий свой цвет от чёрного, до, почти, белого. Словно этому квадрату поручили регулировать теперь жизнь опера Бойдова. Отдавать ему приказы и распоряжения. А Бойдову - исполнять, глядя на изменение окраски. Спать - когда он становился чёрным. Бодрствовать – если светлел. Квадрат менял свой цвет медленно, но постоянно, словно кто-то снаружи играл резистором, так просто как ребёнок управляет детской железной дорогой, закрывая чёрной створкой, как шлагбаумом, очередной день непрожитый опером.
Третье, утро переходило в «день сурка» и сознание было не в силах прорвать пелену невидимого, замкнутого временного пространства.
- Как я здесь оказался, - думал он, - Почему за мной никто не идёт, чтобы вывести? Не слышны гулкие шаги у дверей, не откидывается окошко и не проворачивается ключ в старом замке. Флажок давно выкинут и проходящий мимо, даже не желая того, обязательно бы задел его рукавом. Кто – то решил так зло подшутить? Будит по утрам. В обед суёт в окошко миску с едой, затем забирает её. Как-то приходило указание из министерства о том, что опера должны пройти через ИВС для лучшей ассимиляции с преступной средой. Быть может, меня внедрили в банду? Тогда почему я сижу один?
Или это просто сон? Довольно странный! Надо проснуться и выйти из этой сырой комнатушки с цементными стенами.
А может меня замуровали в башню? Ту, о которой я читал в детстве. Тогда мне часто снился сон про высокую башню над пропастью, куда я лез кого-то спасая. А забравшись на самый верх, и заглянув в единственное окошко, видел внутри башни себя самого. В холодном поту просыпался и обнимал, прибежавшую на мой крик, маму. Вот и сейчас стоит мне крикнуть, как она мгновенно появится из соседней комнаты. Обнимет меня за голову. Прижмёт к себе. Я крепко обхвачу её ещё сонное, пышущее теплом тело и, через тонкую ткань ночнушки, почувствую, как в меня проникает тягучее, сонное марево спокойствия и уверенности, образующее непробиваемую защиту от всего на свете. Закрою глаза. А когда открою – все страхи пройдут.
Бойдов дотронулся пальцами до глаз, и оказалось, что они открыты. Он предположил, что спал раньше. Когда ему снилось, что он был опером. Получалось, что он закоренелый преступник, которому снится, что он стоит на страже закона. Тогда почему он не может вспомнить свои многочисленные преступления, суды, этапы? А хорошо помнит задержания, аресты. Может это как раз его арестовывали и задерживали, а сон перевернул всё наоборот?
- Эй!- бормотал он, неведомо к кому обращаясь,- Здесь какая-то ошибка. Про меня забыли!
И новые мысли лезли в голову, переплетаясь с теми, что он уже для себя обсудил и хотел их отбросить куда-то в архив, закрыть там, но они, просачивались сквозь запоры, преображали себя в нечто ещё необдуманное, рождая новые переплетения с только зародившимися догадками.
- А может, охранник просто потерял ключи,- думал Бойдов,- и не может отпереть дверь? Вынужден носить из дома еду, чтобы я не умер с голоду? Сколько же можно их искать? Или охранник уже потерял всякую надежду и готов изготовить ключ по памяти. Где-нибудь в гараже зажал болванку в тиски, пытается вспомнить, как выглядели прорези бородки? Сейчас он закончит работу и с извинениями откроет камеру. Жалобно будет скулить, чтобы я никому не рассказывал о его проступке? Где – то здесь была кнопка вызова, но её нет! Где остальные? Они все уснули? Как же они могут охранять здесь преступников, если спят? Но если я нахожусь здесь, зачем же меня охранять? Тогда где же преступники? Всё поменялось местами? Теперь они охраняют? Стерегут нас от кого? От них самих? И могут сделать всё, что захотят?

ГЛАВА 2. Отделение.

Отделение милиции находилось на самой окраине большого и красивого города. Это было старое трёхэтажное деревянное здание, с протекающей в дождь крышей, и давно не открывающимися окнами. Лет десять назад их кто-то потрудился заклеить, утепляя, и они срослись со стенами, так что при попытке открыть, могли выпасть вместе с подоконником и наличниками. Поэтому их давно никто не трогал и курильщики стояли около открытых форточек, сменяя друг друга, как часовые. Стёкла старались мыть каждый ленинский субботник, раз в году, но из-за большого количества царапин, увидеть что-либо через них, было сложно. Это вполне соответствовало конспирации и, видимо, устраивало районное руководство.
О том, что этот дом является оплотом торжества справедливости, знали только местные жители. Они частенько заглядывали сюда за получением какой-нибудь справки, или написать жалобу на неуправляемого соседа по коммуналке.
Приезжему человеку даже в голову не могло придти, что этот старый полуразрушенный барак был так уважаем у местных. Если бы не советский флаг, гордо реющий над входом. И отполированная, недавно повешенная, взамен старой, табличка, извещающая о нахождении здесь органа внутренних дел, заезжий гражданин долго бы ходил вокруг этого здания присматриваясь. Ему могло показаться, что местные специально заманивают его в этот дом. Чтобы потом, когда он с ужасом будет выбегать обратно, проплутав по призрачным полутёмным коридорам, полным скрипа лестниц, хрюканья труб, и ещё чёрте каких звуков, хлебнув затхлого воздуха, разразиться громким смехом показывая на него пальцем.
Даже когда гражданин читал табличку, то продолжал сомневаться.
Но все сомнения отпадали в тот момент, когда настежь распахивалась дверь, растягивающая звенящую пружину, и на улицу вываливался огромный, дышащий перегаром детина, в милицейской форме, явно меньшего размера, чем требовалось. И оттого, кажущийся переростком – хулиганом. Его лицо, со сдвинутыми бровями, и шевелящимися усами, как локомотив, грозно надвигалось на гражданина:
- Ну, что ты уже полчаса здесь вынюхиваешь? – громоподобно спрашивал он, - хочешь явку с повинной написать? Или жалобу на кого? Заходи не стесняйся!
И, увидев присевшего от страха человека, с гоготом бежал во двор, где стояли старые газики и уазики. Здесь веселье у него пропадало. Он начинал умолять ремонтников, сделать что-нибудь с этими проклятущими машинами, поскольку на заявку не на чем выехать. А их накопилось уже тьма. Перемазанные маслом сотрудники поминали под машинами чью-то мать, а заодно всё руководство. Запасных деталей не было.
Пришедших в отделение граждан, сначала расспрашивали сотрудники дежурной части, а затем направляли наверх, говоря при этом «Вас вызовут». Но время шло. Граждане сидели на ободранных стульях вдоль стен. Слушали дробь пишущих машинок. Воспитательные обрывки фраз, просачивающихся из кабинетов участковых. С ужасом разглядывали злобные фотороботы скрывшихся преступников и фотографии, пропавших без вести, в изобилии развешанные на стендах. Робко посматривали на часы.
Кабинеты оперов находились на третьем этаже. Направо, за обитой металлическим листом дверью, с кодовым замком. Оттуда можно было расслышать только звук шагов и невнятные фразы. Периодически выходил сотрудник и кратко спрашивал сидящих, по какому поводу пришли и где это случилось. Поставив предварительный диагноз, провожал за железную дверь к себе в кабинет или передавал кому-либо из коллег.
Опера старались ходить в костюмах с галстуками. Со стороны это казалось щёгольством. Но на самом деле, это была мера вынужденная, поскольку денег на добротные вещи не хватало, да и вещей хороших было не достать.
Остальные службы обязаны были носить форму. Но поскольку её не очень жаловали, из-за ужасного пошива, при котором всегда оттопыривалось не то, что нужно, часто приходили на службу в цивильном, и здесь переодевались.
Редко обращающимся в отделение гражданам, было трудно разобраться, кто из снующих с деловым видом людей имел отношение к милиции, а кто нет. Вскакивая, они периодически бросались то к одному, то к другому вошедшему на этаж, частенько натыкаясь на таких же бедолаг, как они.
Ещё больше ситуация усугублялась тем, что сотрудники отделения, практически, всё здесь делали сами. Сами чинили свои машины. Сами убирали коридоры и кабинеты. Поэтому одежда их была достаточно разнообразна: от промасленной фуфайки до рабочего халата и швабры в руках. Конечно, в здании этом, по штату, должен был быть комендант, который бы занимался всем хозяйством. Начиная от починки отопительных труб и кончая наличием туалетной бумаги. Он, безусловно, числился, но его никто никогда не видел. Туалетную бумагу приносили сами, а вернее сказать, просто вешали на гвоздь старую газету и отрывали от неё куски по мере необходимости. Туалет, состоящий из двух отдельно стоящих унитазов разгороженных куском фанеры, и раковины для умывания крепившийся под небольшим зеркалом, находился между вторым и третьим этажом здания. Не отапливался. Точнее сказать, батареи там были, но никогда не грели. Поэтому место освобождалось быстро, особенно зимой. И хотя он был всего один, очереди не создавалось. Был ещё один туалет, но чисто служебный на первом этаже. Им пользовались сотрудники дежурной части и задержанные, которых всегда было предостаточно, по причине чего иногда приходилось ждать.
Надо сказать, что задержанные делились на две категории.
К первой относились те, кого доставили впервые, или вина их ещё не была доказана. Комната, куда их помещали, была небольшая, метров шесть квадратных, и называлась «обезьянником». Видимо потому, что наружная стена для наблюдения дежурным, представляла собой обыкновенную решётку, и создавалось впечатление некоего зоопарка. Почему название связывалось именно с человекоподобным животным, наверно из этого и следует. Вряд ли кому пришло бы в голову назвать эту комнату «человечником», поскольку попадали сюда далеко не лучшие образцы оплота цивилизации. Они сидели на металлической скамейке, крепко приделанной к цементному полу.
Стены комнаты красились всегда в серый цвет. Отчего становилось непонятным то ли это просто цемент, то ли так подобрана краска. Возможно, так было и задумано в целях экономии. К тому же, они никогда небыли гладкими и топорщились множеством застывших маленьких пик. Поэтому, сидящий на скамейке, всегда чувствовал впивающиеся в спину колючки, предполагая, что даже стены не любят здешний контингент.
Ведь это были милицейские застенки! Им было на что обижаться - на них всегда было что – то нацарапано. Типа: «сволочи», или «Саша + Маша». Но чаще содержание надписей отражало отношение к стражам порядка: «менты - гады» или «козлы». Наверно, каждая такая надпись, хранила в себе чьё-то отчаяние или надежду. Периодически, тех же задержанных, заставляли надписи стирать, но через пару дней появлялись другие. Уличить, кого-либо в этих художествах, сотрудники не успевали. И казалось, что надписи проявляются из самой стены, выдавливаемые из переполняемых хранилищ, остающихся здесь человеческих тайн и судеб.
Глухая дверь, с прозрачным толстым пластиковым окошком, закрывалась длинным металлическим ключом, схожим с ключом от города счастья, вход в который скрывал очаг, нарисованный на холсте в каморке папы Карло. В отличие от сказки Перро, в этой комнате счастьем никогда не пахло. Пахло дерьмом, блевотиной и ещё чёрти чем.
Несмотря на то, что тех же задержанных по несколько раз в день заставляли наводить там порядок – запах оставался. Да и как ему не быть там, если ежедневно со всего района сюда привозили груды моральных уродов, отбросы порождаемые городской цивилизацией и недальновидным руководством великой страной.
Этих же задержанных использовали на уборке туалетов, коридоров, а иногда и кабинетов на третьем этаже, когда в них было уже трудно дышать от табачного смога, и некуда было складывать опустошённую тару из-под спиртного.
И дело не в том, что работали здесь алкаши и грязнули. Просто эти люди воевали. Да-да! Это была война, о которой никто из посетителей даже не догадывался. А на войне нужно сражаться, и там не до чистоты в кабинетах, там ценят чистоту души, совести и сердца.
Другая категория задержанных, содержалась в камерах, которые на протяжении длительного времени меняли свои названия КПЗ, ИВС. Не смотря на различие в названиях, статус их не менялся. Здесь содержались лица официально признанные подозреваемыми, или преступниками. Это давало им особые права: врать, изворачиваться, оговаривать других или просто отмалчиваться. К ним относились немного с большим уважением, поскольку их статус охранялся законом. Они вели себя соответственно. Редко шумели. Всё больше общались, готовясь к поединкам со следователями и оперативниками. Камеры их были чисты и опрятны, в результате предусмотренного режимом, графика дежурства. Была здесь и внутренняя иерархия, по причине того, что некоторые попадали сюда или в аналогичные места неоднократно и уже считали данное помещение своим домом, о котором заботились. Отсюда выходили на свободу или в тюрьму.

ГЛАВА 3. Дипломат

Игорь был из семьи дипломатов. В последнее время они жили в Монголии. А когда пришло время поступать в институт, никаких сомнений не возникло. И он поехал с отцом в Москву. После нескольких встреч с нужными людьми, успешно сдал экзамены в МГИМО. Потом отца послали работать во Францию, а Игорь продолжил учёбу. Учиться было легко, потому что со всей группы, как ему казалось, училось человек пять. На занятиях присутствовало чуть больше половины ребят. Да и те приходили больше для того, чтобы похвастаться своими шмотками, получить или передать за них деньги, обменяться импортными дисками, назначить встречи. На последнем курсе Игоря нашёл сотрудник КГБ и предложил пойти к ним на службу. Но посоветовавшись с отцом, Игорь отказался.
Распределение по окончанию ВУЗа тогда показалось Игорю странным. Те, кто у него списывал, поехали в Европу и Америку. Бойдова послали в Анголу.
Жил в Луанде. Это была российская военная база. А совсем недалеко, в Лабиту командовали американцы. Они помогали повстанцам Униты, а россияне – так называемому, законному правительству страны. Невозможно было понять, кто же все-таки защищает истинные интересы местного населения. Поэтому обе миссии наглядно показывали свой нейтралитет. Условия проживания в стране были не из лёгких. Вода, по стоимости, была сравнима с французским коньяком и конечно все предпочитали последнее. Быть может по этой, или иной причине, на второй год работы Игоря, при заходе в порт Луанды сел на мель югославский танкер. Проверка данного факта международными наблюдателями показала, что в трюмах танкера было полно оружия сделанного в России. Конечно никто ничего доказать не смог. Пустой танкер, как говорят, до сих пор стоит там же на мели. А Игоря отправили на повышение в Канаду. Карьера пошла в гору.
Это была зима. И Бойдов сразу вылетел по месту назначения. Жена должна была сначала вернуться в Ленинград и забрать дочку, а затем уже лететь к нему. Получалось так, что прямо из знойного лета, продолжавшегося больше года, Игорь оказался в снежной зиме, так напоминавшей ему родные просторы. Деревья, покрытые инеем. Пар из домов и окон. Скольжение автомашин на обледеневших дорогах. И та, накопившаяся к своей родине, ностальгия, выпариваемая жарким солнцем Анголы, выплеснулась здесь фонтаном душевной радости, пронзившей всё его тело. Сметая условности границ и языковые барьеры, здесь он смог почувствовать себя как дома. Ему нравилась эта страна своим неторопливым укладом жизни. Своей размеренностью. Климатом, очень похожим на Российский. И даже берёзы росли не как в Америке, в несколько стволов от земли, а одним, стройным, тянущимся вверх. Здесь не было ни богатых не бедных. Не было праздно шатающихся или спящих на лавочке под шуршащей газетой. Ему было здесь очень спокойно. Но чем больше он здесь жил, тем чаще думал о своей стране. Регулярно читая газетные статьи, он задавал себе один и тот же вопрос: куда катится Россия? То, что там происходило – пугало всех. В России газеты писали о гидре капитализма, мечтающей о всеобщем господстве. А в Канаде писали о том, что скоро россиянам нечего будет кушать и они переплывут Атлантику.
Игорь с семьёй поселился в окрестностях Сент-Джонса. Прямо на берегу океана. В Небольшом, но уютном доме со стеклянными дверьми, через которые можно было видеть ступени, спускающиеся на площадку перед домом, а дальше тропинку, ведущую к скалистому берегу. Тёплое течение Гольфстрима смягчало суровость климата, и приносило на сушу влажный воздух. Частые моросящие дожди ещё больше усиливали сходство с родиной.
Всё здесь было размеренно и спокойно. Утром все ехали на работу. Вечером возвращались в свои дома. В гости ходили редко. Если выдавался свободный часок другой, мужчины шли в пивной клуб и там обменивались новостями. Боялись как России, так и Америки, совершенно не зная ни одной из них. Большинство канадцев знали, что Америка рядом, а Россия далеко. Им было глубоко наплевать на весь мир, если он не затрагивал их личных интересов. У них было всё хорошо и этого было достаточно. Спорили только по поводу своей работы и мест в парламенте.
Все распри прекращались, когда начинался очередной чемпионат НХЛ. Клубы гудели как ульи. Но потом снова наступало затишье.
Бойдов любил с женой и дочкой в выходные ездить в центр Сент-Джонса или другие крупные города. Таких больших магазинов он никогда раньше не видел. Они занимали целые кварталы улиц, и если не быть внимательным, можно очень долго разыскивать свою припаркованную автомашину. В торговом центре можно было раздеться и повесить одежду в гардероб. После чего с лёгкостью отдаться шопингу или развлечениям, которых здесь было предостаточно. Можно было поиграть в автоматы, прокатиться с ребёнком на карусели, покидать шары в боулинг. Детям здесь было раздолье. Они бегали по всему центру. Катались на роликах. Залезали в фонтан, обдавая брызгами неосторожных посетителей, которые в ответ на шалости хулиганов только улыбались. Это был просто рай. Но Бойдов чувствовал непонятное отчуждение. Всем здесь было хорошо, но в то же время никому ни до кого не было дела. Люди улыбались друг другу, но улыбки их только отгораживали. Как если бы люди, молча, улыбались через маленькое окошечко запертой двери. Они всё делали как надо: встреча – событие радостное, значит нужно улыбаться. Похороны – событие траурное, значит нужно грустить. Словно роботы, в черепных коробках которых забито, что нужно, когда это необходимо. Хотелось увидеть какое-нибудь несоответствие, но все чётко следовали единой инструкции, которую вызубрили ещё в детстве и передавали новому поколению на генном уровне.
Были ли у Бойдовых друзья? Наверно были. Но дружба здесь выглядела по-иному. Нельзя просто придти в гости. Нельзя при случайной встрече, предложить продолжить её совместно. У этих «толстых бюргеров», как называл их Бойдов, всегда находились сотни причин, чтоб тебе отказать. У него, видите ли, другие планы, и здесь он оказался случайною. Что он сейчас должен быть у тёти, и забежал только купить пирог. Что у него заболел тесть, и нужно сходить в банк за новыми бланками. Игоря всегда поражала их обязательность перед кем-то или чем-то. Складывалось впечатление, что у них распланирована уже вся жизнь, и они точно знали, где, когда и что им предстоит сделать.

ГЛАВА 4. Жена

Елена, жена Бойдова была счастлива безмерно. Наконец - то она вырвалась из этой жуткой Африки. Где французский коньяк является лучшим средством от жёлтой лихорадки и малярии. И хотя там всё было проще – к тебе относились как к богине, именно здесь, в этой окружающей надменности канадских отношений, она почувствовала, что-то своё. Она родилась в Литве и ей нравилась эта холодность между людьми. Когда никто не лезет тебе в душу со своими расспросами и предложениями. Когда все улыбаются друг другу, но это совершенно ничего не значит. Встреча с приятелем или другом ничему не обязывает и можно после формального кивка головой, просто отвернуться и продолжить свой путь. А при очередном с ним разговоре, даже не упоминать об этом. Ей казалось, что именно в этих отношениях проявляются истинные аристократы, как венец современной цивилизации. По настоянию родителей она окончила музыкальную школу. По их же совету, старалась как можно чаще проявлять свой музыкальный талант перед мужем. И делала это изо всех сил. Первая совместная с Бойдовым покупка была пианино. Она сдувала с него пылинки. Старалась привить любовь к классической музыке дочке. В Анголе постоянно напоминала Игорю, что у неё нет пианино. Иначе бы она обязательно ему что-нибудь сыграла из Грига.
Бойдов делал огорчённ

Операм уголовного розыска
посвящается!!!

«…Господи, огради их от всяких видимых и
невидимых врагов, от всякой беды, зол,
несчастий, предательства и плена…»
( из молитвы за воинов)

долг
( ПРИКАЗЫ НЕ ОБСУЖДАЮТСЯ)

ГЛАВА 1. В камере

Весь парадокс и неумолимая реальность заключались в том, что Игорь Бойдов, старший оперуполномоченный уголовного розыска отделения милиции, уже несколько дней находился там, куда, больше пяти лет, сам отправлял коварных злодеев: насильников, убийц, разбойников и воров. Уличая их в содеянном. А после работы всегда уверенно шёл домой, с чувством выполненного долга.
И покидая отделение, он не выныривал из болотного смрада правоохранительных органов, который однажды незаметно поглотил его, наделив способностью видеть слышать и чувствовать то, о чём не догадывались остальные. Тем самым, погрузив в трясину человеческой мерзости. И если бы, он даже попытался на мгновенье всплыть и хлебнуть свежего воздуха с поверхности, это бы ему не удалось. Потому, что нельзя вынырнуть из того, что пропитало весь твой организм, все твои внутренности, образ мыслей, слова, чувства. Из того, что срослось с тобой в единое целое. Чем ты сам стал!
Он шёл по жизни, неся эту службу с собой, в своём натренированном теле, в своих движениях, фразах, интонациях голоса, своём зрении и слухе, которые, словно сито, фильтровали для Бойдова окружающую действительность. Он, как и раньше, общался с близкими. Встречался с однокашниками. Любил женщин. Но всё это ощущалось теперь, словно, через невидимый футляр, когда-то одетый, и теперь навечно сросшийся с ним. Ставший его второй кожей, без которой он уже не представлял своей жизни. И не задумывался до тех пор, пока не оказался в камере сам.
Раньше Бойдова не беспокоило то, что он отличается от большинства окружающих людей. Поскольку ему казалось, что так всё должно и быть. И только здесь, в камере, он, вдруг, подумал, что всё могло сложиться иначе. Что он мог просто каждый день ходить на работу, а вечером возвращаться домой, оставив все заботы на рабочем месте.
И совсем не знать, что в подвале соседнего дома нашли двух красивых десятилетних девочек - близняшек с золотистыми локонами вьющихся волос. Только не живых. Изнасилованных. С нацарапанными на их беленьких спинах, с остро торчащими лопатками - словно пробивающимися крылышками, шестиконечных звёзд.
Не успели крылышки распуститься. Не унесли девчушек от мерзости преступной в юность, в первую любовь!
Чуть позже арестовали отчима. Хмурого молчаливого. Даже не отпирался. Говорил, что просто пьян был. Жена его обижала – называла импотентом. Сознался во всём. Сказал, что на евреев хотел свалить. В телевизоре такое видел….
А вот за тем углом, недалеко от районного управления внутренних дел, белобрысый подросток, из ревности, подпёр гараж и поджёг своих троих друзей, ремонтирующих мотоциклы. И, что когда пожар потушили, они ещё живы были и кричали. Ничего не просили. Просто кричали. Хором! Как новорождённые в палате родильного отделения.
Двери гаража открыли, но они не выходили, продолжая кричать внутри. Так как выходить им уже было не на чем – сухожилия и мышцы ног сгорели первыми.
И казалось, что это уже кричит сам обугленный внутри гараж, при свете открытых дверей, увидев ужас внутри самого себя.
Один из подростков, лежал на мотоциклетной раме, ухватив руль остатками обугленных перчаток, лохмотьями болтающихся на белых костяшках, оставшихся от пальцев. Продолжал бессознательно дрыгать ногой, касаясь рычага стартера, словно не мог остановиться, пытаясь завести упрямый движок и умчаться из этого ада…
Все эти годы Бойдов видел вокруг только преступников, их жертвы, и коллег, с которыми пытался огородить этот дьявольский мир беспредела, от жизни нормальных людей. В котором детей по утрам водят в детский сад. Где школьники пишут диктанты, взрослые ходят на работу, а вечером собираются всей семьёй у телевизора и смотрят очередной тупой сериал про улицу разбитых фонарей. Восхищаются талантливыми артистами, получающими аплодисменты, цветы и бешеные гонорары. Которые, при этом, не в силах, даже на секунду, дать понять зрителю, что чувствует и как живёт он, просто опер уголовного розыска. Какие сомнения и душевные муки переживает он, неся на себе эту проклятую богом службу, гонимую и презираемую. Исполняя долг, непонятно откуда взявшийся, который он со своими однополчанами взвалил на себя.
А есть ли он, этот долг, на самом деле? И сколько нужно было взять взаймы, чтобы не смочь расплатиться до сих пор, продолжая губить сердца прекрасных ребят, полных любви и нежности, топя их как слепых котят, в этом жестоком, ничего не прощающем мире, путь в который они пытаются неумело, из последних сил, закрыть своими ещё не окрепшими душами?
И та роль, которую играют артисты, учат и оттачивают репетициями, выглядит как натёртая пастой гое бляха, времён Отечественной войны, найденная поисковиками на Синявинских высотах под Ленинградом.

Но наступил вечер, а затем другой и ещё один. Бойдова не только не отпустили домой, но и оставили именно здесь. По эту сторону закона, на которую он всегда глядел в упор. Оставили одного. Среди мрачных звуконепроницаемых холодных стен. Куда свет проникал только через грязное окошечко под потолком. Даже не окошечко, а просто намалёванный краской квадратик Малевича. Меняющий свой цвет от чёрного, до, почти, белого. Словно этому квадрату поручили регулировать теперь жизнь опера Бойдова. Отдавать ему приказы и распоряжения. А Бойдову - исполнять, глядя на изменение окраски. Спать - когда он становился чёрным. Бодрствовать – если светлел. Квадрат менял свой цвет медленно, но постоянно, словно кто-то снаружи играл резистором, так просто как ребёнок управляет детской железной дорогой, закрывая чёрной створкой, как шлагбаумом, очередной день непрожитый опером.
Третье, утро переходило в «день сурка» и сознание было не в силах прорвать пелену невидимого, замкнутого временного пространства.
- Как я здесь оказался, - думал он, - Почему за мной никто не идёт, чтобы вывести? Не слышны гулкие шаги у дверей, не откидывается окошко и не проворачивается ключ в старом замке. Флажок давно выкинут и проходящий мимо, даже не желая того, обязательно бы задел его рукавом. Кто – то решил так зло подшутить? Будит по утрам. В обед суёт в окошко миску с едой, затем забирает её. Как-то приходило указание из министерства о том, что опера должны пройти через ИВС для лучшей ассимиляции с преступной средой. Быть может, меня внедрили в банду? Тогда почему я сижу один?
Или это просто сон? Довольно странный! Надо проснуться и выйти из этой сырой комнатушки с цементными стенами.
А может меня замуровали в башню? Ту, о которой я читал в детстве. Тогда мне часто снился сон про высокую башню над пропастью, куда я лез кого-то спасая. А забравшись на самый верх, и заглянув в единственное окошко, видел внутри башни себя самого. В холодном поту просыпался и обнимал, прибежавшую на мой крик, маму. Вот и сейчас стоит мне крикнуть, как она мгновенно появится из соседней комнаты. Обнимет меня за голову. Прижмёт к себе. Я крепко обхвачу её ещё сонное, пышущее теплом тело и, через тонкую ткань ночнушки, почувствую, как в меня проникает тягучее, сонное марево спокойствия и уверенности, образующее непробиваемую защиту от всего на свете. Закрою глаза. А когда открою – все страхи пройдут.
Бойдов дотронулся пальцами до глаз, и оказалось, что они открыты. Он предположил, что спал раньше. Когда ему снилось, что он был опером. Получалось, что он закоренелый преступник, которому снится, что он стоит на страже закона. Тогда почему он не может вспомнить свои многочисленные преступления, суды, этапы? А хорошо помнит задержания, аресты. Может это как раз его арестовывали и задерживали, а сон перевернул всё наоборот?
- Эй!- бормотал он, неведомо к кому обращаясь,- Здесь какая-то ошибка. Про меня забыли!
И новые мысли лезли в голову, переплетаясь с теми, что он уже для себя обсудил и хотел их отбросить куда-то в архив, закрыть там, но они, просачивались сквозь запоры, преображали себя в нечто ещё необдуманное, рождая новые переплетения с только зародившимися догадками.
- А может, охранник просто потерял ключи,- думал Бойдов,- и не может отпереть дверь? Вынужден носить из дома еду, чтобы я не умер с голоду? Сколько же можно их искать? Или охранник уже потерял всякую надежду и готов изготовить ключ по памяти. Где-нибудь в гараже зажал болванку в тиски, пытается вспомнить, как выглядели прорези бородки? Сейчас он закончит работу и с извинениями откроет камеру. Жалобно будет скулить, чтобы я никому не рассказывал о его проступке? Где – то здесь была кнопка вызова, но её нет! Где остальные? Они все уснули? Как же они могут охранять здесь преступников, если спят? Но если я нахожусь здесь, зачем же меня охранять? Тогда где же преступники? Всё поменялось местами? Теперь они охраняют? Стерегут нас от кого? От них самих? И могут сделать всё, что захотят?

ГЛАВА 2. Отделение.

Отделение милиции находилось на самой окраине большого и красивого города. Это было старое трёхэтажное деревянное здание, с протекающей в дождь крышей, и давно не открывающимися окнами. Лет десять назад их кто-то потрудился заклеить, утепляя, и они срослись со стенами, так что при попытке открыть, могли выпасть вместе с подоконником и наличниками. Поэтому их давно никто не трогал и курильщики стояли около открытых форточек, сменяя друг друга, как часовые. Стёкла старались мыть каждый ленинский субботник, раз в году, но из-за большого количества царапин, увидеть что-либо через них, было сложно. Это вполне соответствовало конспирации и, видимо, устраивало районное руководство.
О том, что этот дом является оплотом торжества справедливости, знали только местные жители. Они частенько заглядывали сюда за получением какой-нибудь справки, или написать жалобу на неуправляемого соседа по коммуналке.
Приезжему человеку даже в голову не могло придти, что этот старый полуразрушенный барак был так уважаем у местных. Если бы не советский флаг, гордо реющий над входом. И отполированная, недавно повешенная, взамен старой, табличка, извещающая о нахождении здесь органа внутренних дел, заезжий гражданин долго бы ходил вокруг этого здания присматриваясь. Ему могло показаться, что местные специально заманивают его в этот дом. Чтобы потом, когда он с ужасом будет выбегать обратно, проплутав по призрачным полутёмным коридорам, полным скрипа лестниц, хрюканья труб, и ещё чёрте каких звуков, хлебнув затхлого воздуха, разразиться громким смехом показывая на него пальцем.
Даже когда гражданин читал табличку, то продолжал сомневаться.
Но все сомнения отпадали в тот момент, когда настежь распахивалась дверь, растягивающая звенящую пружину, и на улицу вываливался огромный, дышащий перегаром детина, в милицейской форме, явно меньшего размера, чем требовалось. И оттого, кажущийся переростком – хулиганом. Его лицо, со сдвинутыми бровями, и шевелящимися усами, как локомотив, грозно надвигалось на гражданина:
- Ну, что ты уже полчаса здесь вынюхиваешь? – громоподобно спрашивал он, - хочешь явку с повинной написать? Или жалобу на кого? Заходи не стесняйся!
И, увидев присевшего от страха человека, с гоготом бежал во двор, где стояли старые газики и уазики. Здесь веселье у него пропадало. Он начинал умолять ремонтников, сделать что-нибудь с этими проклятущими машинами, поскольку на заявку не на чем выехать. А их накопилось уже тьма. Перемазанные маслом сотрудники поминали под машинами чью-то мать, а заодно всё руководство. Запасных деталей не было.
Пришедших в отделение граждан, сначала расспрашивали сотрудники дежурной части, а затем направляли наверх, говоря при этом «Вас вызовут». Но время шло. Граждане сидели на ободранных стульях вдоль стен. Слушали дробь пишущих машинок. Воспитательные обрывки фраз, просачивающихся из кабинетов участковых. С ужасом разглядывали злобные фотороботы скрывшихся преступников и фотографии, пропавших без вести, в изобилии развешанные на стендах. Робко посматривали на часы.
Кабинеты оперов находились на третьем этаже. Направо, за обитой металлическим листом дверью, с кодовым замком. Оттуда можно было расслышать только звук шагов и невнятные фразы. Периодически выходил сотрудник и кратко спрашивал сидящих, по какому поводу пришли и где это случилось. Поставив предварительный диагноз, провожал за железную дверь к себе в кабинет или передавал кому-либо из коллег.
Опера старались ходить в костюмах с галстуками. Со стороны это казалось щёгольством. Но на самом деле, это была мера вынужденная, поскольку денег на добротные вещи не хватало, да и вещей хороших было не достать.
Остальные службы обязаны были носить форму. Но поскольку её не очень жаловали, из-за ужасного пошива, при котором всегда оттопыривалось не то, что нужно, часто приходили на службу в цивильном, и здесь переодевались.
Редко обращающимся в отделение гражданам, было трудно разобраться, кто из снующих с деловым видом людей имел отношение к милиции, а кто нет. Вскакивая, они периодически бросались то к одному, то к другому вошедшему на этаж, частенько натыкаясь на таких же бедолаг, как они.
Ещё больше ситуация усугублялась тем, что сотрудники отделения, практически, всё здесь делали сами. Сами чинили свои машины. Сами убирали коридоры и кабинеты. Поэтому одежда их была достаточно разнообразна: от промасленной фуфайки до рабочего халата и швабры в руках. Конечно, в здании этом, по штату, должен был быть комендант, который бы занимался всем хозяйством. Начиная от починки отопительных труб и кончая наличием туалетной бумаги. Он, безусловно, числился, но его никто никогда не видел. Туалетную бумагу приносили сами, а вернее сказать, просто вешали на гвоздь старую газету и отрывали от неё куски по мере необходимости. Туалет, состоящий из двух отдельно стоящих унитазов разгороженных куском фанеры, и раковины для умывания крепившийся под небольшим зеркалом, находился между вторым и третьим этажом здания. Не отапливался. Точнее сказать, батареи там были, но никогда не грели. Поэтому место освобождалось быстро, особенно зимой. И хотя он был всего один, очереди не создавалось. Был ещё один туалет, но чисто служебный на первом этаже. Им пользовались сотрудники дежурной части и задержанные, которых всегда было предостаточно, по причине чего иногда приходилось ждать.
Надо сказать, что задержанные делились на две категории.
К первой относились те, кого доставили впервые, или вина их ещё не была доказана. Комната, куда их помещали, была небольшая, метров шесть квадратных, и называлась «обезьянником». Видимо потому, что наружная стена для наблюдения дежурным, представляла собой обыкновенную решётку, и создавалось впечатление некоего зоопарка. Почему название связывалось именно с человекоподобным животным, наверно из этого и следует. Вряд ли кому пришло бы в голову назвать эту комнату «человечником», поскольку попадали сюда далеко не лучшие образцы оплота цивилизации. Они сидели на металлической скамейке, крепко приделанной к цементному полу.
Стены комнаты красились всегда в серый цвет. Отчего становилось непонятным то ли это просто цемент, то ли так подобрана краска. Возможно, так было и задумано в целях экономии. К тому же, они никогда небыли гладкими и топорщились множеством застывших маленьких пик. Поэтому, сидящий на скамейке, всегда чувствовал впивающиеся в спину колючки, предполагая, что даже стены не любят здешний контингент.
Ведь это были милицейские застенки! Им было на что обижаться - на них всегда было что – то нацарапано. Типа: «сволочи», или «Саша + Маша». Но чаще содержание надписей отражало отношение к стражам порядка: «менты - гады» или «козлы». Наверно, каждая такая надпись, хранила в себе чьё-то отчаяние или надежду. Периодически, тех же задержанных, заставляли надписи стирать, но через пару дней появлялись другие. Уличить, кого-либо в этих художествах, сотрудники не успевали. И казалось, что надписи проявляются из самой стены, выдавливаемые из переполняемых хранилищ, остающихся здесь человеческих тайн и судеб.
Глухая дверь, с прозрачным толстым пластиковым окошком, закрывалась длинным металлическим ключом, схожим с ключом от города счастья, вход в который скрывал очаг, нарисованный на холсте в каморке папы Карло. В отличие от сказки Перро, в этой комнате счастьем никогда не пахло. Пахло дерьмом, блевотиной и ещё чёрти чем.
Несмотря на то, что тех же задержанных по несколько раз в день заставляли наводить там порядок – запах оставался. Да и как ему не быть там, если ежедневно со всего района сюда привозили груды моральных уродов, отбросы порождаемые городской цивилизацией и недальновидным руководством великой страной.
Этих же задержанных использовали на уборке туалетов, коридоров, а иногда и кабинетов на третьем этаже, когда в них было уже трудно дышать от табачного смога, и некуда было складывать опустошённую тару из-под спиртного.
И дело не в том, что работали здесь алкаши и грязнули. Просто эти люди воевали. Да-да! Это была война, о которой никто из посетителей даже не догадывался. А на войне нужно сражаться, и там не до чистоты в кабинетах, там ценят чистоту души, совести и сердца.
Другая категория задержанных, содержалась в камерах, которые на протяжении длительного времени меняли свои названия КПЗ, ИВС. Не смотря на различие в названиях, статус их не менялся. Здесь содержались лица официально признанные подозреваемыми, или преступниками. Это давало им особые права: врать, изворачиваться, оговаривать других или просто отмалчиваться. К ним относились немного с большим уважением, поскольку их статус охранялся законом. Они вели себя соответственно. Редко шумели. Всё больше общались, готовясь к поединкам со следователями и оперативниками. Камеры их были чисты и опрятны, в результате предусмотренного режимом, графика дежурства. Была здесь и внутренняя иерархия, по причине того, что некоторые попадали сюда или в аналогичные места неоднократно и уже считали данное помещение своим домом, о котором заботились. Отсюда выходили на свободу или в тюрьму.

ГЛАВА 3. Дипломат

Игорь был из семьи дипломатов. В последнее время они жили в Монголии. А когда пришло время поступать в институт, никаких сомнений не возникло. И он поехал с отцом в Москву. После нескольких встреч с нужными людьми, успешно сдал экзамены в МГИМО. Потом отца послали работать во Францию, а Игорь продолжил учёбу. Учиться было легко, потому что со всей группы, как ему казалось, училось человек пять. На занятиях присутствовало чуть больше половины ребят. Да и те приходили больше для того, чтобы похвастаться своими шмотками, получить или передать за них деньги, обменяться импортными дисками, назначить встречи. На последнем курсе Игоря нашёл сотрудник КГБ и предложил пойти к ним на службу. Но посоветовавшись с отцом, Игорь отказался.
Распределение по окончанию ВУЗа тогда показалось Игорю странным. Те, кто у него списывал, поехали в Европу и Америку. Бойдова послали в Анголу.
Жил в Луанде. Это была российская военная база. А совсем недалеко, в Лабиту командовали американцы. Они помогали повстанцам Униты, а россияне – так называемому, законному правительству страны. Невозможно было понять, кто же все-таки защищает истинные интересы местного населения. Поэтому обе миссии наглядно показывали свой нейтралитет. Условия проживания в стране были не из лёгких. Вода, по стоимости, была сравнима с французским коньяком и конечно все предпочитали последнее. Быть может по этой, или иной причине, на второй год работы Игоря, при заходе в порт Луанды сел на мель югославский танкер. Проверка данного факта международными наблюдателями показала, что в трюмах танкера было полно оружия сделанного в России. Конечно никто ничего доказать не смог. Пустой танкер, как говорят, до сих пор стоит там же на мели. А Игоря отправили на повышение в Канаду. Карьера пошла в гору.
Это была зима. И Бойдов сразу вылетел по месту назначения. Жена должна была сначала вернуться в Ленинград и забрать дочку, а затем уже лететь к нему. Получалось так, что прямо из знойного лета, продолжавшегося больше года, Игорь оказался в снежной зиме, так напоминавшей ему родные просторы. Деревья, покрытые инеем. Пар из домов и окон. Скольжение автомашин на обледеневших дорогах. И та, накопившаяся к своей родине, ностальгия, выпариваемая жарким солнцем Анголы, выплеснулась здесь фонтаном душевной радости, пронзившей всё его тело. Сметая условности границ и языковые барьеры, здесь он смог почувствовать себя как дома. Ему нравилась эта страна своим неторопливым укладом жизни. Своей размеренностью. Климатом, очень похожим на Российский. И даже берёзы росли не как в Америке, в несколько стволов от земли, а одним, стройным, тянущимся вверх. Здесь не было ни богатых не бедных. Не было праздно шатающихся или спящих на лавочке под шуршащей газетой. Ему было здесь очень спокойно. Но чем больше он здесь жил, тем чаще думал о своей стране. Регулярно читая газетные статьи, он задавал себе один и тот же вопрос: куда катится Россия? То, что там происходило – пугало всех. В России газеты писали о гидре капитализма, мечтающей о всеобщем господстве. А в Канаде писали о том, что скоро россиянам нечего будет кушать и они переплывут Атлантику.
Игорь с семьёй поселился в окрестностях Сент-Джонса. Прямо на берегу океана. В Небольшом, но уютном доме со стеклянными дверьми, через которые можно было видеть ступени, спускающиеся на площадку перед домом, а дальше тропинку, ведущую к скалистому берегу. Тёплое течение Гольфстрима смягчало суровость климата, и приносило на сушу влажный воздух. Частые моросящие дожди ещё больше усиливали сходство с родиной.
Всё здесь было размеренно и спокойно. Утром все ехали на работу. Вечером возвращались в свои дома. В гости ходили редко. Если выдавался свободный часок другой, мужчины шли в пивной клуб и там обменивались новостями. Боялись как России, так и Америки, совершенно не зная ни одной из них. Большинство канадцев знали, что Америка рядом, а Россия далеко. Им было глубоко наплевать на весь мир, если он не затрагивал их личных интересов. У них было всё хорошо и этого было достаточно. Спорили только по поводу своей работы и мест в парламенте.
Все распри прекращались, когда начинался очередной чемпионат НХЛ. Клубы гудели как ульи. Но потом снова наступало затишье.
Бойдов любил с женой и дочкой в выходные ездить в центр Сент-Джонса или другие крупные города. Таких больших магазинов он никогда раньше не видел. Они занимали целые кварталы улиц, и если не быть внимательным, можно очень долго разыскивать свою припаркованную автомашину. В торговом центре можно было раздеться и повесить одежду в гардероб. После чего с лёгкостью отдаться шопингу или развлечениям, которых здесь было предостаточно. Можно было поиграть в автоматы, прокатиться с ребёнком на карусели, покидать шары в боулинг. Детям здесь было раздолье. Они бегали по всему центру. Катались на роликах. Залезали в фонтан, обдавая брызгами неосторожных посетителей, которые в ответ на шалости хулиганов только улыбались. Это был просто рай. Но Бойдов чувствовал непонятное отчуждение. Всем здесь было хорошо, но в то же время никому ни до кого не было дела. Люди улыбались друг другу, но улыбки их только отгораживали. Как если бы люди, молча, улыбались через маленькое окошечко запертой двери. Они всё делали как надо: встреча – событие радостное, значит нужно улыбаться. Похороны – событие траурное, значит нужно грустить. Словно роботы, в черепных коробках которых забито, что нужно, когда это необходимо. Хотелось увидеть какое-нибудь несоответствие, но все чётко следовали единой инструкции, которую вызубрили ещё в детстве и передавали новому поколению на генном уровне.
Были ли у Бойдовых друзья? Наверно были. Но дружба здесь выглядела по-иному. Нельзя просто придти в гости. Нельзя при случайной встрече, предложить продолжить её совместно. У этих «толстых бюргеров», как называл их Бойдов, всегда находились сотни причин, чтоб тебе отказать. У него, видите ли, другие планы, и здесь он оказался случайною. Что он сейчас должен быть у тёти, и забежал только купить пирог. Что у него заболел тесть, и нужно сходить в банк за новыми бланками. Игоря всегда поражала их обязательность перед кем-то или чем-то. Складывалось впечатление, что у них распланирована уже вся жизнь, и они точно знали, где, когда и что им предстоит сделать.

ГЛАВА 4. Жена

Елена, жена Бойдова была счастлива безмерно. Наконец - то она вырвалась из этой жуткой Африки. Где французский коньяк является лучшим средством от жёлтой лихорадки и малярии. И хотя там всё было проще – к тебе относились как к богине, именно здесь, в этой окружающей надменности канадских отношений, она почувствовала, что-то своё. Она родилась в Литве и ей нравилась эта холодность между людьми. Когда никто не лезет тебе в душу со своими расспросами и предложениями. Когда все улыбаются друг другу, но это совершенно ничего не значит. Встреча с приятелем или другом ничему не обязывает и можно после формального кивка головой, просто отвернуться и продолжить свой путь. А при очередном с ним разговоре, даже не упоминать об этом. Ей казалось, что именно в этих отношениях проявляются истинные аристократы, как венец современной цивилизации. По настоянию родителей она окончила музыкальную школу. По их же совету, старалась как можно чаще проявлять свой музыкальный талант перед мужем. И делала это изо всех сил. Первая совместная с Бойдовым покупка была пианино. Она сдувала с него пылинки. Старалась привить любовь к классической музыке дочке. В Анголе постоянно напоминала Игорю, что у неё нет пианино. Иначе бы она обязательно ему что-нибудь сыграла из Грига.
Бойдов делал огорчённый вид и говорил, что, к сожалению, в африканском климате может выжить только дудка или барабан. Он ненавидел Грига, с его непредсказуемым холодным набором нот, вызывающим непонимание и воспоминание о детском страхе. Когда звучащая мелодия неторопливо, под изменяющиеся мотивы, похожие на движение извивающейся кобры, выползала из динамиков радио. Распускала свой мерзкий очкастый капюшон прямо над ним - маленьким мальчиком, затаившимся от ужаса, свернувшимся калачиком, с головой закрывшимся одеялом в покинутой взрослыми спальне.
Ещё до замужества, обучаясь в консерватории, Елена случайно получила приглашение в центральный дом мод поработать манекенщицей. Где с успехом прошла отбор и стала регулярно показывать модели во дворцах искусств и областных центрах. Ей это нравилось. Она чувствовала себя звездой, когда вокруг неё суетились парикмахеры, стилисты и швеи. Правда, иногда приходилось переодеваться в одной комнате с моделями мужского пола, но в женском коллективе их за мужчин не считали, и на их интимное внимание отвечали презрением. Выйдя замуж и родив дочь, Елена не бросила своё занятие, а только прекратила разъезды. Теперь она показывалась только в самом Доме или участвовала в фотосессиях. Игорю, тогда ещё студенту, это не очень нравилось, но когда приходили переводы из редакций журналов перепечатывающих фотографии жены, или она приносила новый шикарный наряд, выкупленный с показа за полцены, он забывал о нехороших слухах, сопровождающих данную профессию.
Когда встал вопрос о направлении Игоря на дипломатическую работу, их вызвали в КГБ и очень долго беседовали. Елена из этой долгой беседы выяснила для себя только одно, что её карьера модели закончена. Если сказать, что она очень огорчилась, значит не сказать ничего вообще. Она даже не нашла в себе сил ответить пригласившему их сотруднику, который рассказывал как наших манекенщиц приглашают с интимной целью на встречи с иностранцами, берут с собой в загранкомандировки партийные боссы и иную непристойную грязь.
Сказать по правде, Леночка уже слышала об этом в Доме мод, но заграницу ездила только, так называемая, перспективная группа: самые красивые и стройные не ниже метр семьдесят пять. А туда брали далеко не всех. И возвращаясь из командировок в мехах и брюликах, они общались только между собой, игнорируя всех остальных коллег. Леночку неоднократно приглашали в эту группу. Но было страшно, хотя ей это льстило, и казалось заманчивым.
В Африке она вообще забыла про модельный бизнес. Подстриглась под мальчика, как нравилось Игорю и пила коньяк наравне с мужчинами. Дочь пришлось оставить в Ленинграде родителям – детей сюда брать запрещали. Она не знала, что случилось в Луанде, но когда Игорь сказал, что решается вопрос о его переводе, она чуть не прыгала до потолка. Внешне стараясь искренне сочувствовать переживаниям мужа. Готова была смириться с судьбой и вернуться в Россию, но когда узнала про Канаду, радости не было предела.
В Сент-Джонс они уже ехали всей семьёй и с радостью стали осваивать новый континент.

ГЛАВА 5. День сурка

Камера была небольшая, на двоих человек. Несмотря на то, что Бойдов отправил в аналогичные больше сотни, а может тысячи человек, сам он сюда никогда не заглядывал. Да и что там можно было увидеть? Две сваренные, друг над другом, металлические койки покрытые матрасами. На каждой - протёртое тонкое вигоневое одеяло.
В углу умывальник и туалет, стыдливо отгороженные занавеской.
Теперь эта комната совсем не казалась ему такой пустой как раньше. Он стал различать рисунки на стенах, оставляемые тенью немногочисленных находящихся здесь предметов. Помимо прочего сами стены здесь были разными: одна светлее другой. А две оставшиеся, вообще выбивались из общего тона. Шероховатость также была различной. Видимо это зависело от вязкости используемого раствора, а может от недогляда мастера. Если раствор уже начинал твердеть и скоропалительно мазался на стену, то застывал он, очень неровно. Оставлял замысловатые узоры в виде башенок, куполов, разделяемых высохшими руслами речушек, обрывистых каньонов и лопнувших наполовину пузырьков, из которых иногда выглядывали чёрные точки. Все эти выступы, желоба и прогалины образовывали сказочный лабиринт, который нужно было, сидя на кровати, пройти взглядом, чтобы от окна выйти, например, к двери или к умывальнику, дальше спуститься к унитазу. Там мешала занавеска. Тогда можно было перехитрить её и попытаться в обход, к спинке кровати. Но каждый раз путь, ведущий к окну, упирался в какое-нибудь препятствие, что очень раздражало Игоря, и он начинал вести его по-новому. А потом опять начинать сначала. Окно становилось недосягаемым, и тогда он вставал и шёл к нему сам, начиная отсчитывать в размер камеры свои шаги. Получилось пять с половиной шагов. Эта половина была ни туда не сюда, и только мешала при чётком развороте. Бойдов старался уменьшить свои шаги, чтобы сосчитать до шести. Так, он совсем путался, семеня. Ноги заплетались, и тогда он начинал шагать широко, пытаясь, уложится в пять шагов. Но походка снова становилась неестественной и, при быстрой ходьбе, он даже потерял равновесие, и чуть не разбил унитаз, уцепившись за занавеску.
Это было странное падение. Словно в замедленной съёмке, он вскинул руки вверх, будто моля кого-то о пощаде. А затем его левая нога проскользнула вперёд, под занавеску, пытаясь заглянуть под неё, делая реверанс. Правая рука, завершая взмах, искала за что-нибудь ухватиться. И конечно нашла. Занавеска заскрипела, но выдержала. А вот металлическая труба, крепившаяся к стене на которой та висела, вместе с кусками штукатурки, обвалилась прямо на Бойдова. За левой ногой, вперёд скользнула правая, и он почувствовал своим затылком холодный жёсткий пол. А затем всё его тело спиной рухнуло вниз, накрывшись занавеской. Вытянутые вверх руки держали трубу.
Первое желание быстро подняться, неожиданно прошло. И он с удовольствием ощутил прохладу, идущую от пола.
В последнее время его всё чаще бросало в жар. От допросов знакомого следователя, очных ставок со свидетелями, соседями по лестничной площадке, беседы со своим руководством. Всё это, словно торнадо, закрутило его в неистовом танце процессуальных процедур, не давая свободно вздохнуть или просто подумать. Накалилось до предела и, подписывая протоколы, он видел, как под пером пузырятся, вскипая, чернила, вытекая из ручки.
Только сейчас лежа на полу изолятора, прикрывшись от всего мира старой, замусоленной занавеской, он ощутил долгожданное спокойствие.
Послышались торопливые шаги, гулким эхом отдающиеся в коридоре. Затем откинулось окошечко, и в нем показался прямоугольник лица охранника. После чего в замке двери провернулся ключ.
Бушлат на вошедшем был расстёгнут, видимо занимался какой-то физической работой. Он продолжал часто прерывисто дышать.
- Ну, что ты шумишь, Михалыч? - с сочувствием спросил вошедший, глядя, как на полу беспомощно барахтается Бойдов, - Опять личи по твою душу приходили. Всё расспрашивали. В кабинете твоём шуршали. Говорят, отказанные тобой, материалы поднимали и заявления граждан. Долго изучали.
- Что за личи?- переспросил Бойдов из-под занавески, но тут же вспомнил,- Ах да, кому же, как не им всё это доставит удовольствие!
Он высунул голову и узнал охранника.
- Привет, Серёжа!- спокойно сказал Бойдов, вылезая из-под занавески. Извини, что отвлёк. Трубу надо бы починить. Кто же так слабо её пришпандорил? А если бы зеки отодрали её да по голове друг друга? Или не дай бог нашему досталось?
Здесь Бойдов осёкся, и резко замолчал, подумав:
- Что значит «нашему»? Кто теперь для него свой, кто чужой?

ГЛАВА 6. Охрана

Так уж повелось, что всех охранников, а было их четыре, называли ласково по именам, несмотря на их пожилой возраст. Всем им было под шестьдесят и пенсию давно заслужили. Но работу бросить не могли, потому что молодые в эту службу не шли. Присылали на стажировку девок из конвойной службы, но над ними только потешались. Все они были маленькие ростом и толстенькие как бочонки с торчащими из него ручками и ножками. Передвигались, словно катились, мячиками подпрыгивая на деревянных ступенях лестницы. Суетились активно и покрикивали бойко. На праздники даже вешались мужикам на шею, но через пару месяцев уходили обратно и больше не возвращались.
Так долго охранники служили, что их уже знали все жители района, по каким либо причинам побывавшие здесь. А рецидивисты, беззлобно посмеивались над ними своими беззубыми ртами:
- Мы с вами одной крови. Только вы сами сюда пришли и постоянно здесь сидите, а нас волокут, но мы периодически выходим! Ха-ха.
Серёжа, качал седой головой, оглядывая беспорядок учинённый Бойдовым:
- Опять работы прибавилось. Только стульчак в туалете приладил и на тебе!
- Да я сделаю, - извинялся Бойдов, - только дай инструмент.
- Не положено тебе, - наигранно строго сказал Серёжа. И через некоторое время тихо грустно добавил, - ТЕПЕРЬ!
И внезапно он почувствовал, что последним словом откупорил сосуд, в котором хранилась незаметная тихая, щемящая нежность к этому парню. А вместе с ней нерастраченные отцовские чувства, задавленные где-то в глубине его души грудой милицейских приказов, указаний, и протоколов.
Из года в год не осознавая того, очередным разочарованием в людях, загонял он всё светлое и доброе, что подарили ему детство и юность, в самые потаённые уголки свей души. Но верил, что когда-нибудь они всколыхнут его. Взорвутся фонтаном переживаний, разбросав по сторонам бюрократическое словоблудие и пожизненное разочарование. Он обретёт новое качество в этой жизни. У него появится семья, будут расти дети. Он бросит эту проклятущую работу. Но это «ТЕПЕРЬ» не стало салютом новой жизни, а всего лишь откупоренной пробкой, выпустившей старого доброго джина, который уже забыл все свои колдовские заклинания и, освободившись, никогда не сможет найти путь обратно, чтобы вернуть надежду в хрустальный сосуд души.
Он понял, что навсегда останется Серёжей, и резко отвернувшись, вышел из камеры. Захлопнув дверь, долго возился со щеколдой, изо всех сил заталкивая её ладонью. Словно нанося удары этой подлой несправедливости, разбудившей его чувства, и бесполезно расплескавшей их, в один момент оказавшихся никому ненужными. Упёршись головой в холодное железо закрытого смотрового окошка, тихо застонал. На глаза непроизвольно навернулись слёзы. Серёжа не дал им упасть, смахнув рукой с крепко зажатым ключом.
- Ох, малец, малец! Помоги тебе господи, - уже совсем неслышно прошептал он.
Бойдова он знал давно. С тех пор, как тот впервые появился в отделении. Он не был похож на остальных. В сотрудники подавались после армии, или сразу после института. Бойдов пришёл, когда ему было около тридцати. Многие удивлялись – зачем? Ну, до майора дослужится. Пенсию получит как все мужчины – в шестьдесят, а не в сорок как они. Ходили слухи, что он работал заграницей, но Серёжа этому не верил.
- Кто же в наше время от такого сладкого пирога откажется, чтобы возиться с «бондитьём проклятущим»? – говорил он, так, по старинке, называл всех преступников. А когда, во время застолья, оперативники начинали ему рассказывать про заграницу, где раньше работал Бойдов, Серёжа только отмахивался:
- Хватит вам херню городить! Кто нормальную страну на нашу помойку променяет?
И захмелев, подсаживался к Бойдову. Обнимал за плечи, и чувствовал, что из этого парня перетекает к нему неведомая уверенность в этой жизни. Та, что он пытался найти в своих родителях, а нашёл в этом парне, годившемся ему в сыновья.
Они, просто так, сидели в табачном дыму, под звон стаканов и опустошаемой водочной тары, слушали задиристую болтовню не молодых оперов.
Игорь не только ему казался особенным. Все подмечали в его характере некие странности. Не балагур, как большинство. Непонятная интеллигентность. Не холодная, надменная, а добрая. Никогда не ругался. Даже преступников называл на «вы». Вроде со всеми вместе, и в то же время сам по себе. Казалось он постоянно о чём - то думал. Молчал и думал. Наверно ему было тяжелей, чем остальным, - решил Серёжа,- ведь он по возрасту соответствовал начальнику отделения, а был ещё молодым опером. Может поэтому он и проникся к Игорю и при случае старался защитить от дурацких ментовских шуточек.

ГЛАВА 7. Серёжа

Серёжа, а точнее Сергей Павлович Умнов жил один. Приехал в Санкт-Петербург из далёкого Певека, раскинувшегося на Чаунской губе Северного Ледовитого океана, на самом северо-востоке страны. Куда его в детские годы увезли родители. Они были старателями и работали на золотоносном прииске с красивым названием «Первомайский». Быть может, им казалось, что чем ближе к золоту, тем человек становится богаче? Наверно в какой-то мере это действительно так. Но маленький Серёжа не думал об этом. Он мечтал поехать в гости к бабушке с дедушкой, которых совершенно не помнил. И все родительские воспоминания о тёплом крае, где он родился, о громадных фруктовых садах и висящих на деревьях яблоках, казались ему чем-то неправдоподобным. Только когда в рассказах возникали дедушка с бабушкой, он весь превращался вслух. И неважно было, где они жили, чем занимались. Просто само их существование привносило ему радость и надежду, окутывающие теплом его детское сознание.
Как в тоненькой, потрёпанной, но очень любимой книжке. Первая страница, которой, с названием, была оторвана, но картинки остались. На одной из них дед ловил рыбу, закидывая в воду сеть. Он был худой, в рубашке на выпуск и лаптях, перевязанных верёвками. Бабка же была разной: то толстой, и жила в огромном доме, то худой и страшной, грустно сидевшей на разбитом корыте. Серёже это было неважно. Главное, что он мог представить их себе, с надеждой когда-то увидеть и обнять. Он хранил книжку под подушкой. Всякий раз доставая, чувствовал её терпкий, прокисший запах, от которого щипало в носу, и ему казалось, что именно так пахнет махорка, которую его дед любит закладывать себе в нос.
От них изредка приходили письма и поздравительные открытки. В письмах они рассказывали, какой красивый у них сад. Как много фруктов и овощей они выращивают на своём участке, приглашали в гости.
Яблоки Серёжа видел раз в году летом в период навигации. Хранились они недолго. Съедались быстро. Остальные фрукты он знал по морщинистым заскорузлым коркам в виде сухофруктов, скупаемых всеми жителями посёлка мешками. Мама обливала их кипятком, и когда они немного набухали, показывала: где виноград, где персик, где слива. Во сне Серёжа тоже видел, как на деревьях растут эти странные, замученные жаждой, высохшие заморыши. И только яблоки висели яркие, огромные, разноцветные, как праздничные стеклянные шары с новогодней ёлки.
Родители не ездили в отпуск. Они копили деньги, чтобы купить запорожец. Когда накопленная сумма перевалила за его стоимость, решили докопить на москвич. Затем примерились к жигулям, далее к волге. А потом маленький домик на берегу…
Они всё время жаловались, что от нехватки витаминов шатаются зубы, и надо поехать на юг подлечиться. Но очередной зуб выпадал, и они продолжали добывать золото.
В интернате Певека Сергей закончил школу. Учиться дальше не хотел. Он видел, что увеличивающееся количество намытого родителями золотого песка, ничего не меняет в их жизни. И к золоту был равнодушен. У него тоже, периодически кровя, шатались зубы. И родители, шепелявя беззубым ртом, заставляли пить запаренную кору дуба, всё так же обещая отвезти его к бабушке с дедушкой.
Вскоре они выполнили своё обещание. Когда с Украины пришла телеграмма о смерти родителей.
Все вместе на самолёте они полетели к морю.
У деда был сердечный приступ. Приехавшие врачи скорой помощи констатировали смерть. Услышав это, бабка потеряла сознание и упала, ударившись виском о кровать. Так и умерли в один день. Они оказались совсем не такими как Сергей их представлял. Оба лежали в гробах высокие и сухощавые. А яблоки на деревьях висели именно такие, как снились! Хозяйство было небольшое: десяток куриц, пара десятков гусей и уток, четыре поросёнка. Дом стоял прямо на берегу моря. Влажный, приятный пассат, частенько залетал в духоту дома, разгоняя её по щелям. Прошли похороны, и через неделю, продав всё, родители поспешно увезли Сергея на прииск, боясь, что артель найдёт им замену.
Вскоре Сергея призвали в армию. Как и полагалось в ведомственных инструкциях, служили дети подальше от родительского дома. Так он оказался в этом большом городе. Возил какого-то зашифрованного полковника, а чаще его жену. В основном по валютным магазинам, продовольственным складам, салонам красоты и дачам подруг. Сначала это казалось ему противным. Он совсем не так представлял себе службу отечеству. Но кормили его хорошо – в основном харчевался на хозяйской кухне и в роте спал редко. Скоро служба стала казаться ему малиной. Под конец приехали родители. Хотели обосноваться здесь. Приобрели на какие-то льготные талоны кооперативную квартиру. Но прожив год, не вытерпели и снова вернулись на север в артель.
Больше Сергей их не видел. Только изредка получал от них весточки и небольшие переводы. Лениво отвечал сам. Где-то прочитал, что «ваши дети отнесутся к вам так же, как вы к своим родителям» и редкие, совестливые угрызения сыновних чувств, стал оправдывать результатом родительского воспитания.
Лет через пять пришло сообщение о том, что родители пропали, а с ними и все сберкнижки, о которых так много в детстве слышал Сергей. Пришло поручение из Певека опросить Сергея. Что он мог сообщить? В то время он уже работал в милиции и, не понаслышке, знал, как пропадают люди в центральных городах, не то, что на севере.

ГЛАВА 8. Привоз

- Ну что ты там, Серёга, иди, помогай! Очередную партию гавнюков привезли. Некому разгружать! – кричал изо всех сил помощник дежурного.
Конец зимы приносил с собой некоторое сокращение жалобщиков, от которых страдали в основном участковые и их начальники. Не потому, что граждан начинало радовать весеннее солнышко, а коммунальные квартиры стала чаще посещать любовь и прощение. Просто подходы к отделу становились непреодолимыми. С одной стороны, там, где раньше был проход, обнажалась пасть старой, уже местами осыпавшейся, траншеи, которую, лет пять назад выкопала жилконтора, то ли для подводки газа, то ли ещё каких коммуникаций, да так и забыла. С другой - просто не подвели дорогу, надеясь, что, в конце концов, траншею закопают и всё восстановят, как было. Летом половодье грязи высыхало, зимой промерзало. Весной и осенью народ скакал как горные козлы с досочки на досочку, рискуя соскользнуть в грязь и далее съехать по ней в наполненную водой канаву. Досочки периодически утапливались в глине. На них клали новые. Те тоже тонули. Подставляемые под деревяшки кирпичи с причмокиванием поглощались образованным месивом. По несколько раз в день, к отделу подъезжал грузовик с задержанными, ломая переправу. После чего строительство начиналось снова.
Сергей Павлович вышел на улицу. У крыльца стоял старенький ГАЗ – 51, переделанный под фургон, с решётками на окнах. Чтобы груз не свалился в грязь, грузовик подкатил к самому крыльцу, сломав недавно положенные доски. Из него постовые уже начали выводить, а периодически выносить прибывших граждан.
Первым в открытой двери появился сам Борис Степняков.
- Вы посмотрите только, сам «Степняк» пожаловал! - наигранно радостно встретил, слезающего по приставной лестнице, здоровенного детину дежурный оперативник Михаил Петров, -
- Давайте его сразу ко мне, есть разговор!
Постовые попытались завернуть Степняку за спину руки, но только беспомощно повисли на них.
- Да ладно, вам, придуривать! – снисходительно отозвался Степняк, - Не первый раз! Дорогу знаю, сам дойду. Доброго здравия, Алексеич! – обратился он не то с мольбой, не то с просьбой к Петрову.
Висевшие на нём постовые отцепились, и стали выносить из машины пьяных девиц, продолжающих что-то невразумительное кричать и пытаться брыкнуть друг друга ногами. Их словарный запас исчерпывался повизгиванием, мычанием и хрюканьем. В комнате задержанных, их попытались положить на разные лавки. Но, продолжающаяся междоусобица, уронила их на пол. Дежурный грозно рявкнул на них, ударив резиновой палкой по решётке и женщины затихли. После чего, в другую комнату продолжали разгружать мужской контингент. Там оказались: шикарного вида дедушка, в смокинге с тростью и молодой парень, в разодранной грязной куртке, торчащими из головы брэдами и серёжкой в ухе. Двух чумазых подростков, с гнидами в волосах, забрала себе инспектор по делам несовершеннолетних.
Бабулька, с полным ведром цветов, увидела своего участкового ещё издали и, слезая с машины, направилась к нему сама.
- Одилыч, родненький, в последний раз! Прости бабку старую. Да пропади пропадом эти цветы. Хочешь, возьми себе! Чтоб им пусто было. Конкуренты подставили! – запричитала она, видя хитро прищуренный азербайджанский взгляд старшего лейтенанта.
Затем, в наручниках, стали спускаться два молодца, в кожаных куртках и спортивных штанах, надменно глядя поверх голов милиционеров.
- Кто просил рэкетиров с центрального ресторана снять? – громко крикнул в сторону лестницы дежурный.
Оттуда уже спускался опер, на вид лет пятидесяти, полный, но удивительно подвижный. Полнота совсем ему не мешала. Подойдя к машине, он взял спустившихся бандитов за предплечья, одного за левое, а второго за правое и чуть приподнял. Хотя роста он был такого же, бандиты стали барахтаться у него в руках, как неумелые утята, пытаясь вернуться к утраченному равновесию.
- Я заказывал! – с благодарностью произнёс Вилинский, и всё так же, не давая задержанным придти в себя, поволок их на третий этаж.
Сергей Павлович помог распределить задержанных по комнатам и закрыл за ними двери, положив ключ на стол дежурного.

ГЛАВА 9. Петров

Петров Михаил Алексеевич был, как все считали, очень похож на Шерлока Холмса. Высокий, худощавый, с аккуратной короткой стрижкой чёрных волос, и неизменной трубкой во рту. Это был мозг отдела. Ходячий метод дедукции.
- Даже самое запутанное преступление может быть раскрыто, - утверждал он, - нужно только время, и чем упорней ты будешь им заниматься, тем вероятнее найдёшь преступника!
Его слова не расходились с делом.
В кабинете его, кроме самодельных полок и стеллажей, уставленных всевозможными книгами и справочниками, находился обшарпанный кожаный диван. Возможно, оставшийся со времён ВЧК, поскольку на торце деревянных подлокотников ещё прослеживались едва заметные гербы, в обрамлении колосьев.
Надо отметить, что местные оперативники очень гордились тем, что это было единственное отделение в районе, где каждый сидел в отдельном кабинете и мог его обустраивать согласно своим представлениям о сыске.
В кабинете Алексея у окна стояло старое зубоврачебное кресло, которое они с Бойдовым во время облавы обнаружили в каком-то подвале и приспособили его под детектор лжи. Опутали спинку и поручни проводами. Приклеили на их концы присоски снятые со стрел из детской игры. Другие концы проводов упрятали в осциллограф.
Введя Степнякова в кабинет, Петров указал ему на кресло с проводами.
- Алексеич, - взмолился здоровяк, - ну зачем мне ваш детектор? Я и не собираюсь ничего врать. Что есть, то и скажу. Тем более подписку давал по прошлому году! А, правда, что Михалыча арестовали?
Боря Степняков был личность в районе известная. Сиженый не единожды. Лет пять назад пропал. Думали, убили в разборках. Но в прошлом году появился. Весь в джинсе. Привёз иномарку с полицейской раскраской, но даже на учёт поставить не успел. Что-то в ней застучало, и она навечно осталась у Бориса под окном.
Оказывается жил в Америке. Ездил за наследством. Но оно оказалось копеечным, и решил, поддавшись на капиталистическую пропаганду, стать миллионером. Работал на заправке, посудомойщиком в ресторане. Денег скопил немало. Машину купил. Мог бы и дом взять в кредит. Но, уж очень хотелось ему похвастаться перед корешами своими:
- Вот мол, и в Америке наш брат не пропадёт!
Прилетел обратно.
Мать, снова увидев его, слегла с инфарктом, да и померла в больнице. Не знала она, что он другим стал и не собирался выбивать из неё пенсию как раньше.
Схоронил её Борис, и с того же вечера стал нещадно пропивать свои накопления. Купил себе на толкучке пистолет, для пущей важности, и при случае демонстрировал его, утверждая, что с самого Чикаго привёз, где имел на него разрешение.
- Зря ты вернулся, Степняк, - с искренним сожалением убеждал его Бойдов, - дружки подставят или сам куда влезешь, посадим ведь!
- Неа! – в ответ басил Степняк, - я теперь учёный! Хорошей жизни хлебнул. Вот ещё погуляю малость, и обратно рвану в Америку ихнюю.
Но рвануть ему не пришлось. Через месяц после приезда, ёрзая в очередной раз под электронным контролем детектора лжи, и, отвечая на каверзные вопросы Петрова и Бойдова, не выдержал. Вынул из-за пояса свой пистолет, и положил на стол.
Опера потеряли дар речи, но виду не подали. Только позже разгон устроили дежурной части за плохой досмотр доставленных.
Пожалели Бориса. Оформили пистолет протоколом добровольной выдачи. Зато отобрали подписку о сотрудничестве.
- Так что с Бойдовым то, правда? – снова переспросил Степняк.
- Правда, правда,- утвердительно кивнул Петров, - в камере у нас сидит.
- Слышь, командир, посади меня к нему, - зашептал Степняк, - плохо там ему. Непривычный он. Чокнется почём зря. А я всё ему растолкую. Жалко парня то. Жрачки ему передам. Ты же можешь. Я знаю. Каково ему одному со своими мыслями. Ой, беда!
- Не могу! – зло перебил его Петров. Прокурорские через день приезжают. Он для них план на этот квартал сделал, вот и секут.
- Так ведь и в тюрьму ж уедет, - не унимался Степняк, - а там воры могут и не разобраться! Пусти к нему на ночку!
- Нет, я сказал, ещё жёстче произнёс Петров, - не могу! Преступник он!
- Да какой он тебе преступник? - вы же с ним Али-Бабу с гранатой брали в биллиардной. И Кочубея обколотого с двумя стволами, когда он на проспекте отстреливался! Преступник! Это я тебе преступник! А не он! Эх вы менты! Постоять друг за друга не можете. Только перед нами и горазды свои штучки хитроумные вытворять. Ключ на столе в дежурке, там Палыч в сторожах. Он поймёт. Я открою, и вяжите меня потом…
Петров не мог больше слушать. И не потому, что это была глупость. А потому, что это была истинная правда, и говорил её ему зэк засиженный.
- Иди отсюда вон! – закричал он на Степняка.
- Не ори, - спокойно ответил тот. Я и так уйду. Приду завтра – всё напишу, что знаю. Хоть делом займётесь! Лучше, чем своих сторожить.

Но он не пришёл ни завтра, ни на следующий день.
- Почему?- терялись в догадках опера, - Потерял уважение к сотрудникам? Решил больше не помогать? Обиделся?
Его через неделю обнаружила под мостом небольшой речки влюблённая парочка бомжей, спустившаяся к воде, чтобы заняться любовью.
На труп выезжал Петров. Следственная группа прокуратуры приехала позже, и у него было некоторое время побыть со Степняком наедине. Точнее с тем, что от него осталось. По сути, он оставался всё тем же двухметровым громилой. Только теперь он лежал на боку, поджав колени к животу, охватив огромными ручищами своё горло, словно не давая себе что-то сказать последнее. Быть может в чём-то признаться или попросить прощения, чего при жизни не могла ему позволить воровская масть. Лицо было испачкано землёй, перемешанной с подсохшей кровью, как застывшая посмертная маска. Его длинное кашемировое американское пальто заботливо укрывало ноги, подоткнув свои длинные полы ему под колени. Как в детстве с одеялом делала мать, храня сына от сквозняков.
Из-под пальто выглядывал толстый вязанный свитер с большим вырезом на шее. Этот свитер ему связала мать. И Борис при случае об этом упоминал. Говорил, что она носила свитер в церковь, и батюшка осветил его, полив святой водой.
- Теперь и у меня есть бронежилет как у вас, - смеялся Борис при встрече с операми, намекая на свитер.
Рана прошла выше. Ему практически отрезали голову, и она держалась только его ладонями прижимавшими край свитера к кровотоку. Остановившимися мутными зрачками, он с удивлением и горечью смотрел на замысловатые узоры шерстяных ниток, залитые запёкшейся чёрной кровью.
Не уберёг свитер…

Через год Петров нашёл убийц. Это были чеченцы, пытавшиеся подмять город под себя. Их брали всем отделом – впятером. В хрущёвке на первом этаже.
Не хватало Бойдова, с его вихрастой головой. Врывающегося прямо в эпицентр врагов, машущего руками, словно бешеная ветряная мельница. Ненависть выплёскивалась из него мгновенно, круша кулаками ненавистные физиономии. За ограбленную страну, за совращённых детишек, за изнасилованных женщин.
Постовые и участковые стояли под окнами, обнажив оружие. Когда выводили четверых бандитов, на улице, привлечённый операцией, собрался народ. Постовые оттесняли пытающихся подойти ближе любопытных граждан.
Чеченцы были в чёрных кожаных куртках, одетых на плотный чёрный камуфляж. Брюки заправлены в берцы, шнурки от которых волоклись как сопли, оставляя в грязи быстро исчезающий след.
- Мерзавцы проклятые, что вам здесь надо, ироды, - громко выкрикнула какая-то женщина, - как черти из преисподней!
Тот, что постарше, на вид лет двадцати пяти, обернулся к ней. Сощурив презрительно глаза и оскалив зубы, громко прошипел что-то на своём языке.
- Что ты там хрюкаешь? – насмешливо спросил его Вилинский, легко толкнув в плечо.
- Хочэш знат, нэвэрный?- и, приподняв голову, чтобы слышали все, громко выкрикнул,- Скоро мы вам всэм устроэм празнэк! Будэм рэзат как баран. Ваш прэзэдент думаэт, что цэпной пёс нэкогда нэ кусаэт своэго хозаэна? Пуст, аллах, даст здоровэ нашэму прэзэдэнту Кадырову!
Тогда Петров не обратил на эти слова внимания. Преступники были задержаны. Доказательств было достаточно. Кроме этого эпизода им вменили ещё два убийства и десяток разбоев на владельцев автотранспорта. Суд дал им от пятнадцати до двадцати лет лишения свободы. Но всего через пять лет Михаил вновь встретил того чеченца.

ГЛАВА 10. Новая встреча

Петров дежурил по главку старшим от руководства. Днём поступила информация о проникновении на один из заводов вооружённых людей. Что они держат в заложниках директора и уже отрезали ему пару пальцев. Тогда это уже не казалось смешным. И все отнеслись к сообщению соответственно. Когда Михаил с группой подъехал на служебной автомашине к предприятию, то увидел, что районные сотрудники милиции, спрятавшись за своими двумя уазиками, с оружием в руках, смотрят сквозь решётку забора, заблокировав выезд. А с той стороны, на корточках на изготовке сидят порядка десяти автоматчиков в чёрном камуфляже и масках на лицах. Предполагая, что это работают фээсбешники или ещё какая силовая структура, Михаил смело подошёл к забору и, доставая удостоверение, спросил:
- Вы кто ребята? - и осёкся.
- Самэй умнэй приэхал! Всё знат хочэт, – услышал он знакомый грубый голос с кавказским акцентом.
Возможно, Михаил бы его и не узнал, но интонацию, с которой были произнесены те слова, он запомнил непроизвольно на всю жизнь.
Чеченец подошёл к забору, где стоял Петров, и снял шерстяную маску, под которой оказалось знакомое лицо бандита.
Михаила внезапно охватил ужас. Он уже представил себе этот бой в центре культурного города, автоматные очереди, раненые и убитые, лужи крови.
Чеченец засмеялся, видя смятение в глазах Петрова:
- Нэ боэс! Я тэпэр на государствэнной службэ! Вот заданэе получэлэ вэрнут заводэк. Дэрэктор плохо сэба повёл. А ты, вэжу, повышэнэе получил?- и снова засмеялся как раньше,- Сэчас указанэе получэтэ э мы поэдэм далшэ.
- Ты же сидишь в тюрьме? – едва смог выговорить Петров.
- Посэдэл у вас годэк, потом чэчэнскэй суд пэрэвэл мэна в нашу турму. Ну а потом народ страны прэзвал на службу замалэват грэхэ. Он явно издевался, жестикулируя и гримасничая. Если бы их не разделяла решётка, Петров точно бы въехал кулаком в эту ненавистную рожу.
В этот момент подъехал кто-то из верхнего руководства и приказал разблокировать выезд. Приехавшего сопровождал пустой автобус. Чеченцы стали что-то кричать на своём и махать руками, показывая в сторону автобуса. Из здания вышли ещё несколько автоматчиков и с ними старший, без оружия и маски. Стали грузиться.
- Как же так??- закричал Петров, подбежав к полковнику и стал трясти его за серые обшлага шинели.
- Приказы не обсуждаются! – ответил он, дрожа двойным подбородком. Его глазки, словно у курицы, испуганно вращались каждый сам по себе.
Петров отпустил его. Но тот продолжал трястись.
И тут, вдруг, Михаил понял, что это не он тряс штабного полковника, а тот трясётся сам от страха. Не перед бандитами с автоматами наперевес, которых он, возможно, видел впервые. Не перед ним Петровым - начальником оперативного отдела, который висел на его парадной шинели, недавно сшитой к юбилею штаба. А перед пониманием того, что его подставили, бросив сюда. Как щенка. И завтра он будет уволен независимо оттого, какой приказ сейчас отдаст.
Вооружённые чеченцы в сопровождении милицейских уазиков уехали. Петров с подъехавшей следственной группой прошёл на завод. В кабинете директора за столом сидел пожилой мужчина южной национальности. Два пальца его левой руки были обмотаны носовым платком, пропитанным кровью, которая периодически капала на стол, разбрызгивая уже образовавшуюся алую лужицу. Он смотрел в окно и даже не повернулся в сторону вошедших. В кабинете всё было перевёрнуто. Документы выкинуты из шкафов. Пустые ящики валялись где попало.
Дежурный оперативник осторожно сгрёб в сторону документы и сел за краешек стола, положив перед собой протокол.
- Что с вами случилось? – как можно спокойнее спросил он, приготовившись писать.
Мужчина оторвал взгляд от окна и посмотрел на опера.
- Ничего,- тихо произнёс он, и, видя вопросительный взгляд, направленный на его кровоточащие пальцы, добавил,- порезался.
- Вы чеченец?- спросил его Петров.
Мужчина медленно перевёл взгляд на Михаила и грустно кивнул головой, уставившись в пол.

ГЛАВА 11. Ссора

Над Канадой небо синее,
Меж берёз дожди косые.
Хоть похоже на Россию,
Только всё же не Россия…
Стояла осень, которая сильно походила на Ленинградскую.
Игорь часто бубнил себе под нос эту песню, постоянно путая слова и куплеты. Но было в ней нечто притягательное. А ещё потому, что другой песни о России и Канаде он не знал. По роду своей работы, он часто разъезжал по другим городам, где участвовал в конференциях и симпозиумах. Иногда по несколько дней не бывая дома. Для его жены вопрос о работе не стоял. И хотя зарплата была небольшая, за счёт того, что государством оплачивалось жильё и некоторые другие расходы, они могли даже оставлять часть денег на общем счету в банке. В России оставалась его маленькая квартирка на первом этаже, которую он сдал в аренду и деньги за неё так же откладывались на счёт в сбербанк. На вопрос к жене, не скучно ли ей живётся, она отвечала, что изучает английский и помогает дочке адаптироваться в школе. Это было правдой. Она старалась изо всех сил. И через полгода уже спокойно с шестилетней дочкой ходили по магазинам. Они с удовольствием ездили в аквапарк и другие аттракционы. Посещали выставки и детские театры. По началу, только те, где говорили на русском. А позже стали ходить в местные театры и, с радостью, по вечерам делились с Игорем своими впечатлениями.
Но со временем, почему-то делиться перестали. Игорь видел, как преобразились его женщины, свободно овладев английским. Их невозможно было застать дома. Стали о чём-то шептаться. Они были очень похожи – просто красавицы. И Бойдов частенько любовался ими. Скоро у них появились какие-то свои планы, тайны. Иногда, за ужином, они шептались, поглядывая на Игоря. И он, принимая их игру, не пытался расспросить, о чём либо. Он с удовольствием смотрел на двух любимых и близких ему людей, чувствуя себя самым счастливым на свете человеком. Здесь Елена не вспоминала о пианино. Игоря это устраивало. Он ненавидел классику. И только ради любви Леночки к музыке, всегда хвалил её и просил сыграть что-нибудь ещё. На самом деле это стоило ему большого труда. В Анголе инструмента не было, и он почти расстался со своими страхами. Этот ужас он носил в себе с детства. Когда его одного оставляли дома и забывали выключить радио. Игорь мог просидеть под одеялом весь концерт и с облегчением вылезал из-под одеяла под спасительную фразу диктора:
- На сегодня концерт классической музыки окончен!
Прошло несколько лет спокойной, размеренной жизни.
Всё случилось внезапно и очень быстро. Игоря вызвали в посольство ко второму секретарю и показали несколько экземпляров издаваемого в США мужского журнала. Игорь с удивлением увидел на страницах цветные фотографии своей жены в обнажённом виде. То, она сидела на диванчике с пушистыми заячьими ушками на голове и беленькими рукавичками. То лёжа на стволе дерева, тянула руку к райскому яблочку. То в обществе таких же красивых тел стояла на четвереньках, пытаясь высунутым языком облизать общую миску. Некоторые фотографии были в обществе мужчин, которые, словно гимнасты, смело, крутили её как снаряд вокруг своих тел, откровенно показывая все женские и свои прелести.
Бойдов подумал о том, что сейчас ему расскажут о готовящейся против него провокации со стороны ЦРУ, МИ-6 или других спецслужб. Но пытаясь найти на фотографиях следы фотомонтажа, он вдруг заметил знакомые, и так любимые им, родинки на её интимных местах. Они были точь-в-точь, как натуральные. Сотрудники молчали. Игорь краснел. Лицо его стало пунцовым и, как ему казалось, продолжало наливаться цветом, и набухать как разваривающаяся манная каша. Подумав об этом, он почему-то вспомнил детскую книжку о том, как два подростка решили сварить манную кашу. Она стала, набухая, вылезать из кастрюли и чтобы они не делали, как не старались засунуть обратно, ничего не выходило.
Он не мог произнести ни слова и только стал почему-то икать. Ему представилась эта ситуация такой же безнадёжной как у тех ребят. И как бы он теперь не старался, снова запихнуть обратно то, что вылезло на свет, не получится. Ему принесли воды и отвезли домой, ни о чём не спрашивая.

Игорь сидел в гостиной за столом, на котором среди тарелок и вилок лежали переданные ему журналы. Локти упирались в голубу скатерть, ровную как океанский штиль. Он не хотел её слушать и закрывал ладонями уши, не хотел её видеть - глаза его были закрыты. Периодически он ослаблял прижатые к ушам ладони и приоткрывал глаза. Надеясь убедиться, что ничего такого нет. Что нет этих журналов, лежащих на столе, нет снующей по комнате незнакомой женщины. Нет приоткрытой двери в детскую, откуда, как две светящиеся в ночи звёздочки, выглядывают глаза его дочки.
А есть обычный вечер, сервированный стол. Его любимая жена, выходящая из кухни с белой небольшой кастрюлькой, разрисованной замысловатыми вензелями. Готовая спуститься к ужину дочурка, переполненная за день детскими эмоциями и готовая водопадом обрушить их на него, сев на колени и обняв за шею.
Но дверь в детскую только слегка прикрывалась, а затем снова чуть приоткрывалась в такт дыханию ребёнка. И Бойдов снова, ещё плотнее, зажимал ладонями уши, закрывал глаза. Сжимал свою голову с такой силой, словно пытался выдавить из себя всё, что услышал и увидел за последний час. А может, это было всего десять минут, или пять?
А может, весь последний год он именно так и слушал её? То, открывая, то закрывая свои уши и глаза. Не желая видеть и слышать то, что ему не нравиться. То, что он не мог понять, воспринять и почувствовать?
-Ты думаешь, это я сама? Нет! Это ты меня толкнул на это своим невниманием. Незнанием меня. Как я ненавижу твои классические концерты Моцарта, Шуберта. Я всегда ненавидела это пианино. С тех пор как родители заставляли меня разучивать гаммы! А потом играть для тебя! Да! Я раньше была не такой. Да, я уже почти год снимаюсь в этом журнале, - говорила женщина, переходя по комнате от окна к серванту, потом к телевизору и снова к окну. Словно по-новому обследовала все эти предметы, пытаясь увидеть в них вновь появившиеся черты.
- Ну, ты же должен меня понять. Я не могу сидеть и ждать, когда окончательно увяну в этих четырёх стенах. Я не могу вечно ждать тебя с работы, готовить твои любимые первые блюда и наблюдать, как ты поглощаешь их, прося добавки. Как ты подносишь ложку ко рту, и застываешь думая о чём-то. А наша дочурка в это время рассказывает тебе свои маленькие радости. Ты всё время угнетал меня. Разве ты этого не понимал. И когда женился на мне. Ты, выпускник престижного вуза, с родителями дипломатами. Разве я не видела, как ты смотрел на меня? Смазливую глупую девчонку из провинции. Ты решил создать себе счастье! Милое гнёздышко под крылом папы дипломата. Как мне всё это противно! Эти сочувствующие взгляды. Эти лживые речи. А когда мы в Анголе пили коньяк до потери пульса, и ты нёс меня домой, говоря встречным, что у меня случился солнечный удар. Положил в кровать и целовал мои руки, лицо, шею. Я чувствовала лживость твоих поцелуев. Ты стыдился меня и презирал. Мне всегда не хватало тебя, твоего взгляда, твоего голоса. Когда ты в последний раз говорил мне, что любишь? Это была часть меня, которой мне не хватало. И ты не желал мне её дать. И что? Теперь, когда я стала единым целым и могу тебе это сказать, ты закрываешь глаза и уши. Ты боишься правды? Ты не видел моих новых колец с бриллиантами? Не видел новое манто, и норковых шуб? Где, по-твоему, я могла всё это взять? Да, я снимаюсь у Вилли Гротеску!
Бойдов вспомнил, что действительно обращал внимание на появляющиеся у неё драгоценности и меха. Но не придавал этому значения, думая, что она снимает деньги с их общего счёта. А стоимость вещей он не знает до сих пор. Это было ему ни к чему! Он в очередной раз открыл глаза и посмотрел на женщину, крепко прижав ладони к ушам. Он видел, как она бросалась по комнате. Брала в руки какие-то вещи, показывала ему, что-то говоря, и ставила на место. Затем вынесла из спальни свои шубы и бросила их на диван. Снова пошла туда и вернулась с кучей бархатных коробочек. Стала открывать их, выкладывая на стол драгоценности. Её рот не закрывался ни на секунду. Игорь подумал, что ни разу она не страдала таким красноречием. В голову пришло сравнение её с задыхающейся рыбой. Выброшенной на берег, и пытающейся глотнуть живительную влагу своим ртом, который она непрестанно открывала и закрывала. При этом махала руками как плавниками и виляла задом, словно хвостом, продолжая трепыхаться в замкнутом пространстве комнаты.
В очередной раз, когда он открыл глаза и уши, увидел стоящую рядом дочку. Она была в белом, словно ангел, платьице и, повиснув обеими руками у него на плече, тихо спросила:
- Папа, тебе плохо? Прости!
Но в этот момент он услышал голос женщины:
- Да, мы с дочкой ездили в редакцию журнала и встречались с его владельцем. Он считает мои снимки очень перспективными и готов перезаключить контракт на более выгодных условиях. Тебе же всё равно как мы живём. Тебя не заботят ни мои интересы, ни дочкины. Почему у твоих ровесников уже есть дома на Лазурном побережье? Они летают в Монако поиграть в казино, посмотреть последние коллекции от Кутюр. А ты что-то бубнишь о международной обстановке, о своей незапятнанной репутации. Ручки боишься замарать? Так вот я не боюсь. Пусть все на меня глядят и платят денежки. Правда, доча? Ребёнок одобрительно кивал головкой с аккуратно приглаженными волосиками.
Бойдов не слышал, как закончилась речь женщины. Он повернулся к дочке и, взяв её за предплечья, с ужасом в душе спросил:
- Ты всё знала?- и после того как девочка молча потупилась, переспросил,- ты знала всё с самого начала?
- Я ей сказала, что это наш секрет. Подарок папе!
Слёзы навернулись на глаза Игоря. Всё оказалось в сплошном тумане: обстановка в квартире, эта женщина, девочка в его руках. Он уже не закрывал глаза и уши. Он просто ничего не слышал и не видел. Как за последнее спасенье в этом океане горечи и безнадёжности, он ухватился за две тростинки – нежные ручонки своей дочери такие тёплые и родные.
В тот же миг далёким эхом откуда-то, с песчаного берега, где задыхаясь от свежего морского воздуха вздрагивала в конвульсиях рыба, он услышал звук колокольчика переходящий в голосок ребёнка:
- Отпусти меня, отпусти! Ты плохой! Мама мне больно. Я хочу к Вилли! Пусти, я хочу к Вилли…Он хороший! Он всегда дарит подарки…

ГЛАВА 12. Вилинский

Владимир Вилинский волок к себе в кабинет на третьем этаже «двоих из ларца». Он тянул их за плечи, подёргивая то одного, то другого. Не давая им встать на обе ноги, обрести равновесие. Ему нравилось волохать их по деревянному скрипучему коридору, заставляя спотыкаться и подхватывая, когда они начинали падать. Ему хотелось, чтобы они почувствовали, что и на их кожаную крутизну обвешанную золотыми цепями есть управа. И эта, начавшаяся волна беспредела, рождённая неконтролируемой демократией, имеет свои границы.
Владимир вспоминал, сколько же он перетаскал такой тяжести за тридцать лет службы. Правда, раньше, когда он был участковым, кабинет его находился на втором этаже. Время было совсем другое. Милицию уважали. Можно было зайти в пивной бар, где была драка или грабёж, показать пальцем на посетителей и сказать, чтобы они пошли с ним. Не было случая, чтобы кто-то отказался. Шли гуськом за Вилинским по проспекту, дорогу переходили, где положено, и снова шли прямо до отделения. А бабульки, видя этакую процессию, кулачками бледными вслед грозили:
-Так их, Владимир Борисович, разберитесь с прохвостами!
Смешно, что через пять лет законы останутся те же. Люди, как их не знали, так и не будут знать. Но слушаться никто не будет! Не то, что не придут, кружкой с пивом запустят в представителя власти. Перестройка! Надо будет машину вызывать да ещё постовых, которых останется только два! Раньше их было двадцать.
Смешная будет складываться ситуация: милиционеров не будет, а кадры будут рапортовать, что всё в порядке. Выяснится, что для хороших показателей в работе, кадры перед новым годом будут сокращать вакансии и докладывать, что все штатные единицы заполнены. Вот и дозаполняются: вместо двадцати – два! И так везде.
Но большим начальникам тогда уже будет не до службы. Они будут продавать звания, покупать себе регалии, строить коттеджи, дружить с ворами! Они поймут, что если о них не заботится государство, значит, они должны о себе позаботиться сами. Будут арестовываться прокуратурой, потом выпускаться и продолжать наживаться.
Сам Владимир считал себя добрым. Наверно так и было. Люди к нему шли постоянно со своими бедами. Разных возрастов. И не боясь, советовали обращаться к Велинскому своим близким и друзьям.
Он в очередной раз поддёрнул задержанных. У одного из них из-за пазухи выпала книжка в знакомом переплёте.
-Опять «Улицы разбитых фонарей», - подумал Вилинский. Это испортило ему настроение.
Был один человек на земле, которого Владимир ненавидел больше, чем самого матёрого вора, чем закоренелого убийцу. Это был сотрудник Кировского районного отдела милиции по фамилии то ли Кивинов, то ли Пиминов.
- Продажная тварь!- говорил о нем Владимир, - все оперские секреты выдал предатель. Как гнида, втёрся в наши ряды, разузнал всё и книжку написал. Продал за понюшку табаку. Решил денег срубить на оперских ловушках. Ребята копили годами. Передавали как военную тайну молодым. Для кого писал скот? Не для своих. Свои - и так знали. Для подонков писал, убийц и насильников. Им помог. Не операм. Денег срубил и службу бросил! Взять бы, да ему этим разбитым фонарём по башке. Сволочь!
Эти мысли расстраивали Вилинского. Он пнул ногой выпавшую книжонку, и со злостью дёрнул за плечи одного, а затем другого бандюка. Так что они чуть носом не клюнули в деревянную ступеньку. Выпадавшие двухсотграммовые цепи в очередной раз пытались соскользнуть с головы то одного, то другого, но в последний миг взлетали по очереди вверх и били то по носу, то по глазам своих владельцев. Всю дорогу они молчали. И когда в кабинете сели напротив Володи, тот, что постарше, укоризненно спросил:
- Зачем унижаешь, гражданин начальник? Что барыги в коридоре подумают? В стране то демократия наступила. Или нет?
«Барыгами» они называли бизнесменов, на шее которых пытались построить собственное благополучие.
- Какой я тебе гражданин? – отозвался Вилинский, - я вам обоим товарищ. И вы мне сейчас, по-товарищески, расскажете, как и чем живёте. Ведь товарищей обманывать нехорошо! А вот когда в камеру сядете, тогда я вам буду гражданин. И сможете врать сколько угодно. Закон позволяет! Усвоили?
Вилинскому было уже за пятьдесят. Но он был крепок телом и духом, что позволяло ему не задумываться о пенсии, которую он давно уже заслужил. С каждым годом становилось работать всё труднее. Количество указаний увеличивалось. Каждое последующее тупее предыдущего. Новое, не отменяло старое. Часто противореча друг другу. Исполнять их постепенно становилось некому – сотрудники уходили! Бумажная бюрократия похоронила под собой живую работу. Раскрывать преступления некогда, а они становились всё более изощрёнными.
А прокуратура тут как тут – почему плохо работаете? Подрабатываете? Взятки берёте? В тюрьму!
Когда, вдруг, со всех сторон начинали валиться неприятности, Вилинскому хотелось бросить всё и уйти на заслуженный отдых.
- Но как? – думал он, - как я могу бросить этих птенцов, сидящих в окопах. Едва оперившихся.
Они представлялись ему сумасбродными психами, размахивающими тупыми деревянными палками вместо мечей. Орущими, что есть мочи. Надрывающими свои вылезающие от натуги пупки, скрипящие от напряжения, неокрепшие мышцы и голосовые связки. Разгоняющими, лихим безумным сумасшествием, неотступно сгущающуюся вокруг, зловонную тьму. Непрерывно поглощающую, и переваривающую всё живое. Что превращает мужчин в подонков, женщин в шлюх и проституток, детей в наркоманов.
И только на этом осветленном островке, где со свистом мелькают их самодельные деревянные орудия, и звучат исступленные надрывные голоса, люди остаются жить нормальной человеческой жизнью.
Ему до слёз было жалко этих честных пацанов. И он не мог позволить себе бросить свою, когда-то полученную по наследству, деревянную палку, и со всей силы дубасил окружающее зло. Продолжая вопить вместе с ними, что есть мочи, стараясь не отставать. Пытаясь из последних сил переложить на свои, уже не молодые, плечи, хотя бы часть их нелёгкой оперской доли.

ГЛАВА 13. Однокашник

Бойдов написал заявление об уходе, и сразу улетел в Россию, не дождавшись согласия руководства и перерасчёта. Он знал порядок увольнения, и заранее понимал, что, нарушив его, навсегда распрощается с дипломатической карьерой. Но не мог иначе. Каждый день, проведённый в Канаде, теперь был для него убийственным. Уже в аэропорту он начал пить виски, а когда садился в самолёт, его чуть не вернули обратно. Посмотрев на дипломатический паспорт, с укоризной проводили в бизнескласс. Проходя в салон, и укладываясь на широкое раздвинутое кресло, Игорь с усмешкой подумал, что в последний раз пользуется этой льготой и надо бы выспаться напоследок.
Погода в Ленинграде была такая же, как в Сент-Джонсе. Только вокруг была грязь. Грязные машины, замусоренные тротуары, загаженные, собачьим дерьмом, газоны. Бойдов ощущал на душе то же самое. И как от этого избавиться он не знал. Пить больше не хотелось. Во рту ещё стоял привкус виски. Игорь решил сразу заехать домой, посмотреть, вдруг квартира пустует. Очередное разочарование его не удивило. Он договорился, что квартиросъемщики съедут через неделю и позвонил в квартиру напротив, где жил его бывший однокашник. Звонил долго и уже собирался уйти, но в этот момент дверь отворилась, и на пороге в майке-алкоголичке и семейных трусах появился Сезон.
Сезонова Вовку он знал давно. Даже ходили в один детский сад, где на Новый Год прыгали зайчиками вокруг ёлки. А во втором классе Игоря вызывали к директору за то, что он ударил Володю в живот. Так, несильно - насмотревшись фильмов. Не знал, что у Володьки недавно удалили аппендицит!
Много разного произошло между ними за прошедшее время. Оба обзавелись семьями. Володя окончил техникум и стал преподавать в ПТУ, а Бойдов уехал заграницу. В далёком прошлом остались снежные бабы, ледяные горки, летние купания в Кавголово, походы на озеро Красавицы. Отношения между ними всегда были ровными, и Бойдов не знал друг он Вовке или нет. Родители у Володьки погибли в автомобильной аварии, когда ехали отдыхать на юг. Родители Игоря переехали в другой район, купив себе кооперативную квартиру.
Глаза у Володьки были заспанные и еле открыты, но при виде Игоря, засветились, словно две искорки.
- О, Игорёня, какими судьбами?- полез он обниматься. И после дружеских объятий осторожно спросил:
- Никак ты с похмелья? Я слышал, ты бросил! Разит как из бочки. Может опохмелить?
- Да так уж получилось, - нехотя ответил Бойдов и добавил,- не, пить не буду.
- А я понимаешь, после суток сегодня отсыпной. Дежурил вчера, - продолжал Володя, заводя гостя в квартиру.
- Каких суток? – недоумевал Бойдов, - ты же преподаёшь!
- Какой преподаёшь! Надоело мне этих дебилов воспитывать. Пришла разнарядка, ну эта, комсомольская путёвка. Вот я в уголовку и подался. Теперь младший лейтенант! Зарплата та же двести рэ, но хоть чувствуешь себя человеком - реально помочь могу людям. Ты-то как? Как Леночка? Дочурка растёт? Я уже второго забабахал. Скоро родить должна! Михаилом назовём – как деда!
С воспоминанием о семье настроение у Бойдова снова резко испортилось. И он тихо попросил:
- Стопку нальёшь?
Володя понял, что в жизни приятеля что-то переменилось и не в лучшую сторону. Больше расспрашивать не стал ни о чём, и о себе не болтал.
Они выпили по стопке на кухне. Закусили солёным огурцом. Дома
не было никого. Жена на работе. Сын в школе.
- Какие планы на сегодня и вообще? – спросил Володя.
- Да, никаких, - грустно ответил Игорь и добавил,- надеялся, что квартира пустует, но оказалось, нет. Обещали съехать только через неделю.
- Ну, ничего, поживёшь у нас! – пытался приободрить его Володя, давай, неси вещи.
Игорю не хотелось эту неделю жить с родителями. Расстраивать их. Подумал, что лучше как-нибудь потом всё расскажет и обрадовался предложению Владимира.
- Нет вещей,- развёл он руками.
- Дело видать совсем плохо,- подумал Володя. Но вслух сказал:
- Хотел в местный отдел милиции сходить сегодня. Поговорить по поводу перевода. А то ездить к себе на работу далековато. Возвращаюсь поздно. Семью совсем не вижу. А здесь хоть днём смогу забегать, да чем помочь. Служба, она одинаковая, а кадров везде не хватает. Может, на пару сходим. С ребятами познакомлю!
- Почему бы и нет?- грустно ответил Бойдов.
Они выпили чаю с бутербродами и направились в отделение.
Моросил мелкий дождь. Да, верно, и не дождь вовсе, только морось. Капли не чувствовались, но лицо становилось мокрым. Приходилось периодически его протирать рукой, иначе с носа начинало капать. Игорь всегда носил при себе платок, но он был где-то глубоко, под одеждой, в нагрудном кармане рубашки, и лезть за ним мокрой рукой не хотелось. Володя привычно смахивал ладонью очередную каплю с носа и продолжал быстро идти вперёд, словно куда-то опаздывая. Игорь пытался идти не торопясь, и ему иногда приходилось учащать шаг, словно поддёргиваемый невидимой бечёвкой, за которую он был привязан к Сезону.
К отделению было не подойти. Какие-то люди в грязной и мокрой одежде, не поймёшь то ли мужчина то ли женщина, налаживали переправу. На крыльце стоял пожилой старшина и укоризненно командовал:
- Утюг, ну что ты лепишь горбатого, клади доску ровненько на кирпичик! Да под него подложи чего-нибудь. Твоя же матушка придёт на тебя жаловаться, как снова буянить начнёшь, да и грохнется в лужу!
- Да чтоб ей здесь и утонуть пред вашим храмом!- беззлобно смеялся в ответ коренастый мужик в короткой куртке. Он наклонился, чтобы поправить кирпич, и из рукавов точно змеи вместе с руками вылезли синеватые наколки обнажённых женщин, объятых колючей проволокой, купола, кресты и неразборчивые слова.
- Мать то хоть свою не обижай! – в ответ наставлял старшина, - она хоть и пишет на тебя заявления, так через день их забирает! Только нам мороки с вами обоими. Эх, были раньше времена! Свезли бы всех бездельников, дебоширов и пьяниц на сто первый километр, и работать заставили. А не хочешь работать – иди, помирай с голоду!
- Сергей Палыч, ну ты это брось, свою диктатуру плести! – возмутился Утюг, - ты что забыл, что у нас перестройка началась и демократия?
И загоготал так громко, что из дверей отдела испуганно выскочил молодой сержант и взял автомат наизготовку. Но увидев, что всё идёт своим чередом, укоризненно произнёс:
- Шо ты, Утюх, здеся народ баламутишь своею хлоткой? Гхаркни ешо раз, я тебе стволом зубы повышибаю!
- Ой, напужал, - передразнил его Утюг. Даж ты Хлянь в кабуру то свою! Там со вчерашнего дня огурец солёный лежит, что ты в ларьке у Сирафимы на закуску выпросил! Им что ли выбивать будешь? А пулеймёт то без рожка не стройчит! Ты хдейто его забыв?
И снова захохотал, но уже тише.
Сержант машинально посмотрел на автомат, а затем на кобуру и успокоился. Хотел что-то сказать, но увидел, что все стоящие вокруг перехватили его взгляд и едва не прыскают со смеху, ретировался обратно в дежурку. Здесь не выдержала, как оказалось, тётка, одетая в брезентовые сварочные штаны и телогрейку. Рассмеявшись, она споткнулась и, зацепив шнуровкой ботинка только что уложенную доску, шлёпнулась руками в лужу, приняв позу «на старт».
- Куда это ты мать, бежать собралась?- усилил веселье старшина, - я ещё никого не отпускал!
Тётка поднялась и стала вытирать руки о свою задницу.
- Чего бежать то? Я бы сбегала, кто бы рублишка дал! – немного расстроено с укоризной произнесла она. И вновь стала настраивать переправу.

ГЛАВА 14. Жиблов

Вскоре перед крыльцом появилась приемлемая узкая переправа и Бойдов с Сезоном смогли пройти внутрь. Они поднялись по скрипучей лестнице на второй этаж. На кабинете висела красная табличка с белыми буквами: «Начальник уголовного розыска». Постучав, и получив разрешение, вошли внутрь.
Бойдову почудилось, что он оказался в комиссионке. Комната походила на кладовку полную вещей и предметов совершенно не связанных между собой.
В Канаде он наблюдал такой же порядок в мальчишеской комнате сына своего приятеля. Она походила на красочный калейдоскоп, где вокруг стояли статуэтки, ракушки, мячи, сумки, трусы, велосипед, старая крышка от унитаза и бюст Ницше. На стене -плакат Мика Джагера и тут же головной убор индейцев с распушенными перьями и воткнутым в него томагавком.
Милицейский кабинет выглядел так же, но по-взрослому.
На стенах висели огромные, в старинных рамах портреты Дзержинского, Ленина, Маркса и Энгельса. Причём все они смотрели в разные стороны. Казалось, что они оглядывают весь хлам, гадая, куда они попали? Всё это накапливалось годами и, как выяснилось позже, был на строгом учёте.
Не состоял на учёте только причудливый кактус, который рос вместе с карьерным ростом его владельца. Находился на подоконнике, нахально свесившись из глиняного горшка, обёрнутого фольгой, в сторону вошедших, недовольно топорщась толстыми иголками. Видимо он устал расти вверх, или его долго не поливали и он решил сэкономить свои силы. Прилёг на край горшка, да так и остался. Был сравнительно длинный – сантиметров сорок. Так что уставать было отчего.
С двух сторон к нему прилепились небольшие, сантиметров по шесть, кактусики - детишки. Отчего он стал выглядеть пушкой на колёсах. Хотя сотрудницы отделения, похохатывая между собой, придерживались иного мнения и считали, что хозяин кабинета создал нечто интимного характера.
Слева у стены находился стол из красного дерева. Как его могли сюда затащить, казалось невероятным. На нем стояла мраморная настольная лампа с зелёным стеклянным колпаком, старинная бронзовая чернильница, украшенная замысловатыми вензельками и пресс-папье. Тут же в пластиковом стаканчике как иголки у ёжика, были набиты разноцветные шариковые ручки и карандаши. У Окна стоял детский велосипед орлёнок и четыре покрышки от колёс. На окне с кактусом примостилась икона, с открывающимся окладом, украшенная внутри цветочками. Рядом, несколько хрустальных ваз и статуэтка бульдога с блестящей чёрной маской. За собакой виднелся белый конь с золотистой гривой, затем сидячий мальчик и девушка с козлёнком.
Справа у стены, по количеству личного состава, стояли вряд пять железных стульев с дермантиновыми протёртыми сиденьями, из которых, в некоторых местах, торчала поролоновая вермишель. Под стульями лежали фомки, топоры, врезные и навесные искорёженные замки, обломанная скалка в тёмных пятнах и ещё куча предметов непонятного назначения. На всех них были привязаны листки бумаги с неразборчивыми надписями. На стене, прямо над стульями, висела гордость отделения – добытая неимоверным трудом, карта территории, обслуживаемая подразделением. Она была разделена ломаными линиями, проходящими по проспектам и улочкам, на пять зон ответственности закрепленных за каждым оперативником. Воткнутые в карту красные, синие, зелёные флажки, нарисованные цветными карандашами круги, делали карту весёлой и праздничной.
Но только оперативники знали, и видели в её разноцветье кровь, горе и разлуку. Это была карта их жизни, которую выбрали и знали назубок, как манну небесную, прожив с ней не один год. Никто не заставлял её учить. Потому что не было на ней гор с серебристыми вершинами, голубых морей, зелёных равнин. А только притоны, места концентрации преступного элемента, хазы, малины, скупки краденного, намечаемые облавы, места нераскрытых убийств, серийных грабежей и разбоев.
Шкафа в кабинете не было, и вся одежда висела на вешалке слева от входа. Там же висел майорский китель, а на полочке для головных уборов – фуражка.
Увидев вошедших, мужчина демонстративно быстро убрал в сейф разложенные ранее, лежащие на столе, документы и встал.
- Привет, Володя! – обрадовался он встрече, взяв Сазона за плечи, притянул к себе.
- Жиблов,- представился он Игорю,- начальник уголовного розыска, - можно Александр Николаевич,- и улыбнулся, обнажив красивые белые зубы. Словно клещами, сжал протянутую руку Бойдова.
Свою фамилию он называл, проглатывая букву «б» и вместо неё подсовывая нечто похожее на «х», но более твёрдо. Так что поначалу можно было даже подумать, что он однофамилец героя недавнего популярного фильма, вышедшего на экран.
В подтверждение тому, рядом с портретом Дзержинского, внизу на кнопках, примостилась фотография Высоцкого, в этой роли.
Всем в отделении было смешно наблюдать, как Александр Николаевич старается походить на героя из фильма потому, что на самом деле он походил на него как две капли воды без всякого старания. И даже больше. Такого же небольшого роста. Откровенно честный в мыслях и поступках, которые были направлены только в одну сторону: вор должен сидеть в тюрьме. Это была его любимая фраза. Но трактовал он её по-своему. В его устах она звучала немного по-философски и касалась преступных посягательств на чужое добро только частично, а утверждала то, что каждый должен заниматься своим делом. А его дело – это ловить преступников.
Когда Жиблов вышел из-за стола, Бойдов увидел на нём сапоги с заправленными в них галифе, внутренняя сторона которых была прошита кожей. Усмехнувшись, подумал, что, наверно, они достались Жиблову в наследство от Первой Конной!
Александр Николаевич отправил Сезонова к начальнику отделения оформлять документы, а сам вернулся за стол, предложив Игорю место напротив.
- Чаем не угощаю до обеда,- сказал он,- примета плохая. Как нальёшь в стакан, так что-нибудь случиться и надо лететь. Вернёшься - он холодный. Пить противно, выливать жалко. Ты откуда сам – то? Может по пятьдесят?- хитро улыбнулся Жиблов, - закончили в три ночи, даже домой не доехал. Опять без завтрака!
- Местный, - тихо ответил Бойдов, и на вопрос пожал плечами.
- Что-то сомнительно мне, - недоверчиво произнёс Александр Николаевич, вполоборота разглядывая одежду Игоря. И полез в тумбочку под сейфом, где зазвенел посудой, - ну, раз местный, да ещё с Володькой, значит свой.
- На одной площадке живём, квартиры напротив,- добавил Игорь.
Жиблов выпрямился, держа в одной руке две стопки налитые до краёв, а в другой руке два маленьких бутерброда из чёрного хлеба с салом.
Он протянул обе руки вперёд, и на ладонь Игорю свалилась половина завтрака начальника уголовного розыска.
- Ну, - сказал он, и чокнулся своей стопкой со стопкой Игоря, - пока не началось!
Опрокинул её в себя. Немного подождал, а затем положил в рот бутерброд.
- Неплохое начало дня,- подумал Бойдов,- уже второй завтрак за утро с водкой!

ГЛАВА 15. Происшествие

Только они успели выпить, по селектору сообщили, что на детской площадке во дворе жилмассива развратные действия.
- Ну, вот видишь, утвердительно произнёс начальник угрозыска, возвращая стопки в тумбочку, - если бы чай начали пить, точно бы холодным остался стоять. Все ребята на выезде! Придётся самому. Подсобишь?
Он накинул свой майорский китель и, захлопывая дверь, побежал вниз, сказав Игорю ждать на улице.
Бойдов торопливо вышел из отделения. Там задержанные снова строили разрушенную переправу, ругаясь между собой. Командовал всё тот же пожилой старшина.
Неожиданно все звуки потонули в одном. Это было страшное тарахтенье мотора во дворе. Словно началась посевная и колхозники стали пробовать движки своих тракторов.
Ещё через мгновенье, из-за угла здания появился Жиблов на огромном старом мотоцикле - Урал с коляской. На голове у него была белая каска с гербом и кожаными болтающимися ушами с застёжками. Начальник угрозыска казался сказочным героем, оседлавшим монстра, и, изо всех сил, удерживающим его руками за ветвистые рога. Обхватив ногами в сапогах, округлые бока чудовища.
- Давай сюда!- крикнул он Игорю, наклоняясь и, вынимая из-под брезента коляски танкистский шлем.
Игорь бросился к сказочному всаднику и утрамбовался внутрь металлической корзины. Только надел шлем, и в этот момент зверь рванулся вперёд. Игорь едва успел ухватиться за металлические борта. Мотоцикл перескочил через бордюр, и, слегка задрав нос, грохнулся на асфальт. Тут же снова взвился и вприпрыжку, понёсся вперёд, хладнокровно укрощаемый крепкой рукой наездника. Постепенно чудище и герой нашли общий язык – путь стал ровным. Самого процесса укрощения Игорь не видел. Он словно половник мотался в железном чане из стороны в сторону. Вокруг было темно. От скачки у него свалился на глаза шлем. Поправить его не было невозможности, поскольку обеими руками он что есть мочи держался за дугу перед собой. Только когда мотоцикл выехал на, сравнительно ровный, асфальт, Игорь перевернул шлем, который оказался одетым задом наперёд, и посмотрел вокруг.
Водители, едва заметив жёлтую милицейскую раскраску мотоцикла, уступали дорогу, и от этого движок начинал тарахтеть с новой силой, словно понимая всю ответственность выполняемого задания.
Детская площадка была небольшой. Она находилась между домами, в центре квартала. Посреди неё, стояли ржавые сломанные детские карусели, по которым продолжали, словно серые и чёрные жучки, в своих однотонных курточках и пальто ползать малыши. Качельки, с прикрученными проволокой, деревянными сиденьями, стуча железными опорами о цементную подставку, раскачивались вперёд - назад. Мамы, не обращая внимание на детей, столпились у одной из лавок, оживлённо жестикулируя, и перебивая друг друга, о чём-то возбуждённо говорили. Детская площадка была обнесена невысоким, частично разрушенным, забором и окружена плотным кустарником. Из-за чего казалась отдельной лилипутской страной, куда взрослым разрешалось появляться только в сопровождении детей.
При появлении Жиблова в милицейской форме, кучка женщин от лавки сразу кинулась к нему и, наперебой, стали выражать своё возмущение.
- Кто звонил в милицию? – строго спросил он.
Женщины засуетились, поглядывая друг на друга. Некоторые отошли.
- Это я звонила, - подошла молодая женщина в чёрном пальто и вязанной шерстяной шапочке, из-под которой выбивался локон рыжих волос. Лицо её было округлое. Маленький заострённый носик, с раскосыми карими глазками и поддёрнутой верхней губкой, придавали лицу выражение надменного ехидства. В голосе её звучало беспокойство:
- Вон там, за кустами он стоял и штаны спущенные, шапка красная! Ещё улыбался, негодяй! Всё показывал, показывал, и пошёл, как ни в чём небывало, и всё улыбается, так нагло! – взволнованно говорила она, немного путано.
- Кто стоял? – переспросил Жиблов, слегка передразнивая женщину, - Чьи штаны спущены? У кого шапка красная? Кто улыбался?
- Ну, тот мужик,- не дала ему договорить заявительница.
- Давайте по порядку девушка!- не дал ей повторить всё снова Жиблов, - для начала скажите, как вас зовут? Где живёте?
Девушка тут же осеклась и стала говорить ровно и спокойно:
- Анюта я, Павлова! Живу вот в этом доме, - она повернулась и показала рукой на ближайшую пятиэтажку, - номер шесть по Ключевой, квартира один. Одна живу, с ребёнком. Гуляем с ним….
Она ещё хотела, что-то о себе рассказать, но Жиблов её прервал:
- А теперь по порядку, сколько времени здесь находитесь, в котором часу увидели мужчину.
- Гуляем мы с Викой после завтрака. Всё время на этой площадке.
И ничего такого не происходит никогда. Знаем здесь все друг - дружку. А сегодня только собрались, и на тебе. Верно, около часа назад, глядь - в кустах напротив мужик стоит здоровенный. Ну, я подумала, может с дитём пришёл погулять. А он всё задом стоит к нам. То есть передом к кустам и на нас оглядывается. Стала я за ним наблюдать. Сначала думала, нужду справляет. А он всё стоит и стоит. Чуть повернётся, посмотрит на площадку, и снова отвернувшись, стоит. А потом поскуда поворачивается всем телом, а штаны то у него спущены. И видно всё…
- Что всё? – наигранно ехидно прервал её Жиблов.
- Что, что? Ну что у вас мужиков может быть видно спереди, когда брюки спущены? - в тон майору произнесла она, недовольная его тугодумием.
- Обычно трусы, бывает кальсоны,- продолжал хитрить майор.
- Ну, что Вы меня за дурочку держите,- обиделась она,- не было там ничего.
- Так уж и не было? Совсем ничего? Инопланетянин что ли?- продолжил Жиблов, и сделал серьёзный вид.
- Это вы там инопланетяне в своей деревянной избушке на курьих ножках, непонятно чем занимаетесь, а здесь всякие охальники по детским площадкам бродят, членами машут налево и направо! – женщину прорвало.
Жиблов понял, что слегка перегнул и за рукав отвёл женщину в сторону.
- Опознать сможете? – спросил он.
- Что опознать? – недоумённо уставилась она на Жиблова?
Жиблов улыбнулся:
- Конечно, не то, что у него видели, а его самого!
- Да, из тысячи! - уверенно ответила Анюта.
- Ну, тогда поехали, - твёрдо сказал Жиблов.
- К нему? - в ужасе отпрянула женщина.
- Да, не к нему, - успокоил майор, в избушку на курьих ножках, фотографии смотреть.
Он посадил женщину с ребёнком в коляску. Игорь пристроился позади него. Не торопясь, мотоцикл поехал в отделение.
Там женщине показали альбом с фотографиями, среди которых, она, практически сразу, опознала того мужчину. Это было озлобленное, перекошенное в надменной улыбке лицо монстра, со щербатыми зубами. В соседнем кабинете её уже ждал следователь из прокуратуры, который стал задавать ей вопросы и записывать в протокол.
В это время с квартирной кражи, на единственной дежурной машине, подъехал Вилинский. Жиблов отвёл его в сторону и изложил суть дела.
Теперь уже втроём они сели на старенький москвич, и помчались в сторону жилмассива.

Глава 16. Юродивые

Перед квартирой сотрудники не стали доставать свои пистолеты, как это Игорь видел в кино. А просто позвонили в дверь. Им открыла маленькая сгорбленная старушка. Взглянув исподлобья на мужчин, она всплеснула руками, держащими полотенце:
- Ах, негодник, горе моё, опять что-нибудь натворил!
- Мы из милиции,- в ответ произнёс ей Жиблов,- Арсений дома?
- Дома, дома. Где ж ему быть, окаянному. Проходите деточки.
Мужчины прошли в маленький коридор. Жиблов незаметно показал Велинскому пальцем в сторону кухни, а сам с Игорем прошли в небольшую комнату. Владимир свернул, куда показывал шеф.
Это была однокомнатная квартира со старым скрипучим паркетом, местами выбитым или неаккуратно приклеенным, выглядывающим из щелей клеем. Комната была метров двадцать. Её отгораживала занавеска из протертого, почти до дыр, плюша. Слева у стены стояла железная кровать с металлическими шарами на спинке. Такие же шарики, но поменьше, украшали её перекладины. В некоторых местах шарики были откручены и вместо них виднелись короткие штырьки с резьбой. На стене, у кровати, висел тонкий коврик красноватых оттенков. С изображением каких-то прямоугольников и ромбов. Аналогичные ковры висели почти в каждой квартире. Только изображение фигур немного менялось. Складывалось впечатление, что в стране работает только один ковровый завод и выпускает только три разновидности ковров.
У противоположной входу стены, стоял сервант, такой же, как и во всех квартирах того времени. Состоящий из двух частей. Верхняя - чуть поменьше, с двумя двигающимися по пластиковым желобкам стёклами. Они отгораживали стоящие на стеклянных полочках хрустальные фужеры, стопочки и фарфоровые статуэтки с изображением сидящего мальчика, белого коня с золотой гривой и хмурого бульдога – близнеца, стоящего на окне в кабинете начальника уголовного розыска. Нижняя – с тремя выдвигающимися ящиками посередине, и двумя дверцами по бокам. Ножки, на которых стоял сервант, были такими тонкими, что, казалось, вот-вот уйдут в пол под его тяжестью.
Над сервантом висели большие часы. Маятник их не раскачивался и, видимо, уже давно они показывали правильное время только два раза в сутки. Справа от входа в комнату, стоял диван в разложенном состоянии. Он был укрыт скатертью с кисточками, из-под которых виднелось желтоватое постельное бельё. Посреди комнаты, стоял круглый стол с лежащими на нём детскими кубиками, фигурками от шахмат, и скрученными со спинки кровати шариками.
За столом на стуле лицом к двери сидел ОН!
Игорь сразу узнал его. Схожесть с фотографией была неимоверная. Те же реденькие волосики на голове. Те же редкие зубы и перекошенная улыбка. Но теперь она казалась совсем не злобной, а наоборот, какой-то жалостливой, беззащитной, беспомощной детской. Фотография сделала из этого ребёнка монстра. Его руки лежали на столе и были вытянуты вперёд. На левую он склонил голову, и подглядывал сбоку, то, что делал правой.
Ладонью правой руки он катал открученный с кровати шарик, стараясь попасть в фигурку лошади. Но это не всегда ему удавалось, так как в последний момент правая рука вздрагивала, и шарик резко летел в сторону.
Игорю, было, непонятно видит ли он, вошедших и скрывает это, или просто так увлечён своим занятием. Бойдов ждал, когда сотрудники выхватят оружие и защёлкнут наручники на руках преступника. Но этого не произошло. Жиблов неслышно подошёл к столу и сел с противоположной стороны.
- Как дела, Арсений? - дружелюбно спросил он.
В голосе чувствовалась напряжённость.
Вилинский осторожно взял Игоря за плечо и задвинул за себя, встав впереди, ближе к столу, со стороны окна.
Арсений, не прерывая своё занятие, перевёл взгляд с фигурки на говорившего, а затем обратно. Он ничего не сказал. Но то, что он всё слышал и понял, можно было увидеть в появившейся резкости движений. Он занервничал, и от этого шансов попасть в фигурку шариком, становилось всё меньше.
- Ты был сегодня на улице, Арсений?- снова спокойно спросил Жиблов.
Арсений опять посмотрел на говорившего и, приподняв голову от руки, закачал ею из стороны в сторону, обнажив улыбкой щербатый рот, протяжно отвечая:
Даааааа!
Вилинский осторожно присел за стол со стороны окна. Старушка продолжала стоять рядом с Игорем, нервно теребя свой фартук.
- Рассказывай, что теперь натворил, негодник! – строго сказала она, - жалко нет твоих родителей. Они бы тебе устроили головомойку. Ну, быстро говори, где был.
И тут Арсения прорвало:
- Где был, где был. Гулял в садике. С детишками играл!
- Я же тебе говорила, чтоб ты не смел на детскую площадку к детям ходить! Посмотри, какой ты громила вымахал! Ты их всех пугаешь! – взмутилась старушка.
- А где мне ещё играть? - с обидой в голосе отвечал Арсений, - Никто со мной не играет, все гонят, обзывают. Камнями кидаются!
Он вскочил из-за стола, и, прижав руки к лицу, побежал к кровати, но как-то однобоко, неуклюже припадая на левую ногу, и поворачиваясь всем корпусом. При этом, левая ладонь его соскальзывала вниз, открывая заплаканное лицо. И он, изо всех сил, старался вернуть её на прежнее место. Но при очередном шаге, она снова, непослушно, падала вниз. Он грохнулся на постель, лицом в подушку, и всё его тело забилось в конвульсиях, словно хотело проникнуть в несвежее, пахнущее бабушкой одеяло, глуша под собой повторяемые приступы, вырывающихся рыданий.
- Ну, что ты, касатик мой, ну, что ты? – запричитала старушка, садясь к нему на постель, - не надо так. Не расстраивай свою бабушку. Ты ж у меня единственное солнышко в окошке. Никому тебя не отдам.
При этом она вопросительно смотрела на то на одного, то на другого сотрудника. И почему-то остановив свой старческий, мутный от слёз, взгляд, на Игоре, спросила с мольбой:
- Вы его не заберёте?
Этот простой вопрос, как огнемёт, ударил пламенем прямо Бойдову в лицо. Закрутил в невидимом вихре, заворачивая в кокон незнакомого чуждого сознания, и сжимая всё сильнее, не давая вдохнуть, проникая внутрь и выжигая ту уверенность и спокойствие в жизни, которыми он когда-то успел насладиться. Игорь судорожно цеплялся за то, что казалось ему вечным и не зыблемым. Его работа за границей, его жена, дочь. То, о чём заботились его родители, опекая и согревая в своём кенгурячем мешке. Всё это вспыхнуло в мгновенье и осыпалось пеплом, опалив душу, наполнив её пустотой неведения. Бойдов ужаснулся. Он почувствовал её внутри себя. Осознав, что прошлый мир улетел в тартарары. И вот именно сейчас здесь, под истеричный плач этого взрослого ребёнка, с простым, полным горечи и отчаяния вопросом маленькой старушки, в хмуром молчании двух сотрудников, с разрывающей сердце болью, в муках открывается новый мир его души. Реальный. О существовании, которого он не догадывался. Который хоронился где-то внутри. Но не решался проявить себя с рождения как маленькая частичка души его Родины, его народа, заложенная генами предыдущих поколений.
И надо было, всего лишь, остановиться, задуматься, посмотреть вокруг и почувствовать существующую вокруг тебя убогость, доверчивость, наивность и раболепство. Которые входят в нас с молоком матери, с пронизывающими яйцеклетку сперматозоидами. Увидеть красоту души, её сострадание и доброту.
- Вот в чём сила русского народа и его бессилие,- подумал Бойдов, - И этот убогий парень, как убогая наша страна. Такая же юродивая, взрослая на вид, но неизлечимо больная церебральным параличом, охватывающим всё её тело нестерпимой болью. Неестественно двигающаяся вперёд. Нелепо наклоняясь из стороны в сторону. Конвульсивно закрывая слёзы стыда то одной, то другой рукой. Пытаясь скрыть свои страдания и обиды. Испокон веков не имеющая друзей, могущих понять её душу, опалённость и горечь, которые она несёт в себе, как расплату за грехи всего мира, вызывая со всех сторон только насмешки и желание кинуть в неё камень.

ГЛАВА 17. МИД

- Нет, мы его не заберём,- ответил Жиблов, и, повернувшись к Вилинскому, добавил, - Оставайся здесь. Позвони прокурорскому, пусть подъедет и психолога с педагогом захватит, чтобы десять раз не ездить. Бензина нет. Парень больной, но не опасный.
Он встал из-за стола и направился к выходу, забирая с собой Игоря.
- Успокойте парня, - на прощанье сказал он старушке.
Возвращались молча. Снова бойко тарахтел мотоцикл, но это был уже не тот надменный звук, расталкивающий частный и общественный транспорт. В работе двигателя чувствовалась всеобщая угрюмость, задумчивость. Уже не было той залихватости, с которой он мчался на место происшествия. И не было её во всём. Тёмно-серый, местами уже покрытый ледяной коркой, асфальт периодически, из-под колёс автомашин, брызгал грязью в лицо. Всё вокруг было, словно подготовленное к покраске полотно, но оставленное художником из-за никак не высыхающей, кое-как положенной, бледной шпаклёвки. Это была всё та же осень, что и с утра. Облезлые многоэтажки спального района, словно фильтры, под звуки снующего внизу транспорта, пропускали сквозь себя серые туманы городского тупого безразличия. Незаметного ядовитого смрада улиц и проспектов, накопленного десятилетиями, устремляющегося сквозь ячейки квартир и непрозрачный промокший бетон стеновых блоков, оскалившихся ржавыми решётками балконов. Оставляя на них следы подтёков и промоин. Возбуждая великое желание взять в руки тряпку величиной с Марсово поле, и со всего размаху начать хлестать по всему убогому, несовершенному. К чему люди привыкли и не замечают. Что стало для них обычной жизнью, в этом обычном городе. Лупить направо и налево. По домам и улицам, садам и проспектам. Разрывая многолетнюю паутину, окутавшую этот город, эту страну, этих людей в единый клубок придуманных ими же самими передряг, и усердно пытающихся его распутать, закрыв глаза и заткнув уши.
Всё показалось ему таким убогим. И та песня, про Канаду и Россию, глупой наивной и детской, словно написанной кому-то или чему-то в оправданье. В успокоение чужого и собственного. Что есть всё же нечто похожее между этими странами. А по сути, и нет ничего. Природа, дождь, ветер люди всё здесь загажено.

- Тебе куда? – неожиданно на повороте, перекрывая шум мотора, прокричал Жиблов.
- Домой! Мне здесь недалеко, - ответил Бойдов, видя невдалеке угол своего дома.
Мотоцикл прижался к обочине и остановился. Игорь вылез из коляски и протянул руку на прощанье.
- Пока, дипломат,- улыбнулся Жиблов, крепко пожимая ладонь, - надумаешь – приходи! Нам народ позарез нужен. Вижу, ты подходишь!
Игорь в ответ пожал плечами.

За характеристикой и рекомендацией Игорю пришлось ехать в столицу. В управлении никак не могли понять, зачем он идёт работать в милицию.
Пожилой мужчина с маленькими глазками, пухлыми губками, лысый, в очках, уже больше часа укоризненно качал головой:
- Что это тебе в голову взбрело? Ну чего не бывает в жизни дипломата. Спроси вон, у своих родителей. Служба наша не из лёгких. Но ты проявил себя достойно. Родину не покинул. С твоей женой – предателем, разберутся соответствующие службы. Родителей не подвёл. Они за тебя ходатайствовали. Ишь, чего надумал. Решил лёгкой жизни поискать? Пьяных по улицам собирать и карманы их опустошать? Ты понимаешь, что ты просто подставляешь нас. Что о нас в милиции подумают? Скажут, вот и дипломаты докатились – в мусарню идут работать. Значит жизнь там у них - не сахар. Видно, как жуки в банке, жрут друг друга, отодвигая от импортной кормушки. Как ты им объяснишь своё желание бросить работу заграницей, хорошую зарплату, общение с руководством страны? Карьеру, в конце-то концов? Лет через пять, смотришь, и в Москву вернёшься. Возможно, вскоре в Ленинграде МИД возглавишь, если решишь остаться.
Игорь не вступал в полемику, молча, сидел, уперев взгляд в пол. Он сначала внимательно, потом не очень, а теперь совсем не слушал этого человека. И уже воспринимал всё произносимое образами. Представлял себе огромную банку, в которую набилась толпа хорошо одетых людей. Женщины, мужчины лезут друг на друга, по стенкам, пытаясь вскарабкаться как можно выше. Там где намазано мёдом. В банке слышится возня, скрежет, стоны мужчин, реже визг женщин. Они кусаются и царапаются. Хватают верхних за ноги. Пинают тех, кто внизу. И все смотрят, задрав головы, на манящее горлышко, где уже сидит в обнимку, этакая улыбающаяся, окровавленная парочка. Наслаждается, утираясь от полученных плевков, зализывая раны и увечья. Готовые, мгновенно избавиться друг от друга, в любой подходящий момент.
Что мог ему объяснить Игорь? И как?
Отвезти в Ленинград? Посадить в мотоциклетную люльку к Жиблову? Провезти по неухоженным улицам, мрачным загаженным спальным кварталам, нищим общежитиям звучащих голосами пьяных разборок и голодных детей? Спеть песню о Канаде? Поймёт ли он что-то? Или презрительно пересядет в свою волгу и включит Генделя?
Видя, что Бойдов его не слушает, мужчина решил сменить тактику:
- Хочешь послужить стране? Так иди в ФСБ! Интеллигентная работа. Чистенько, аккуратненько. Зарплата больше. Уважение опять же. Послужишь немного, надоест – иди снова к нам. Вопрос решаемый. Ну что, договорились?
Игорь устало посмотрел на него и тихо, но уверенно произнёс:
- Мне нужно возвращаться. Я Вас прошу, пусть мне подготовят необходимые документы.
- Можешь уезжать! – недовольно ответил мужчина за столом, - пусть менты пишут запрос. Уверен, попросишься скоро обратно, но пути назад нет! Наш клапан работает только в одну сторону!
Игорь спускался по широкой министерской лестнице. Слова начальства не затронули его душу.
В голове продолжала кружиться последняя брошенная ему фраза: «наш клапан работает только в одну сторону».
- Наверно, так оно и есть,- подумал он.

ГЛАВА 18. В должности

Оформление было не долгим, и через пару месяцев ему вручили удостоверение инспектора уголовного розыска. С этого момента жизнь Игоря превратилась в один день, растянувшийся на многие годы. Несколько месяцев отучился на курсах оперативных работников, после чего приступил к своим служебным обязанностям. Старшим Бойдову назначили Петрова. Он старался научить Игоря всему, что успел узнать сам за два года службы в розыске, и три года до этого, будучи постовым. Учиться приходилось по ходу дела, и это было непросто.
Все фильмы, которые Игорь смотрел про современную милицию, оказались просто смешной рекламой. Наверно режиссеру и сценаристу хотелось, чтобы именно так работали в нынешнем уголовном розыске, раскрывали преступления, получали награды и премии, геройски погибали. Да и не интересно было бы смотреть как сотрудник вместо того, чтобы ловить преступника, сидит и пишет, пишет, пишет. Справки, отчёты, докладные, обзоры, планы, рапорта, постановления, заключения, отношения. И ещё целую кучу документов с грифами «Секретно», «Сов. Секретно», «ДСП» в правом верхнем углу. Затем ходит из кабинета в кабинет, регистрируя эти документы в различных журналах, проставляя цифры в штампах, неся их на утверждение руководству. Получая новые указания, и возвращаясь к себе переделывать то, что так старательно подготавливал.
Вот где закаляется сотрудник. Не задерживая преступника, не собирая доказательства, изобличая его, а именно здесь, по три-четыре раза исправляя каждый документ. Часто в зависимости от настроения начальника. Здесь вырабатываются стальные нервы и железная воля.
То, на миллиметр больше отступил от края листа, или поставил инициалы позади фамилии, или должность впереди звания. И ещё целая куча совершенно ненужных условностей, возведённых во главу угла и специально контролируемых и сочиняемых, наверно, дивизией сотрудников различного ранга, в звании от лейтенанта до генерала. Условностей, которые постоянно изменяются, добавляются новые, часто противоречащие утверждённым ранее. Эти распоряжения и приказы напоминали о неукоснительности своих устоев. От нескончаемости однообразных повторов в первое время кружилась голова.
Сколько лет создавалось, и будут создаваться эти прокламации, смысл в которых сводился, и будет сводиться дальше к шалым, бездумным выкрикам и требованиям. И чем дальше, тем более не жизнеспособным и неприемлемым. Кем надо быть, чтобы с таким, не остывающим, горячим жаром, из года в год говорить и писать на несуществующие, давно прекратившие своё существование темы. Ничего не знать, упорно ничего не видеть вокруг. Какое завидное ослепление, передаваемое по наследству! Оно порождает сомнение в том, что эти люди пришли в милицию по зову сердца и души бороться с преступностью.
Складывается впечатление, что этой горой различных указаний, инструкций, тупых ориентировок, других исполнительских бумаг, неизвестные тёмные силы, решающие у себя наверху собственные проблемы, хотят просто завалить сотрудников в их кабинетах, не дать им выйти на улицу. Стараются изо всех сил, и удивляются, как это те ещё умудряются иногда просочиться из-под наваленного на них бюрократического хлама, и посидеть в засадах или прихватить развратного маньяка. Надо бы, их загрузить побольше! Чтобы жизнь мёдом не казалась. А ну, ещё подкинем им парочку указаний. Пусть попробуют на них ответить. А потом на каждый ответ ещё парочку. А на те, снова!
По вечерам смотрят сериалы об успешной работе сыщиков, переживают, а придя в свои просторные кабинеты, с многозначительным видом, надув щёки, сочиняют новые условности, подтверждая тем самым собственную необходимость. Убеждая себя в важности своей миссии.

Всё это свалилось на Игоря практически сразу по вступлении в должность. Как и те нераскрытые дела, доставшиеся по наследству от предыдущего сотрудника, ушедшего на повышение.
Жиблов привёл Игоря в кабинет и сказал:
- Теперь он твой. И всё что в нем хранится тоже твоё.
После этого он открыл огромный двустворчатый сейф, метра два высотой. Тот был полностью набит корками с вшитыми в них документами. Толстыми и тонкими. С белой, серой, иногда желтоватой обложками. На каждом из них был номер, статья и фабула.
- Теперь они твои, - иронично улыбнулся Жиблов,- восемьсот двадцать четыре глухаря. То, бишь, нераскрытых уголовных дела. Надеюсь, ты их раскроешь. Ну, хотя бы половину!
В этот момент сложенная кипа стала наклоняться, точно хотела выглянуть из сейфа и узнать, кому её в очередной раз передают.
Но Жиблов не предоставил ей такого удовольствия и резко захлопнул дверцы.
- Вот здесь распишись, что ты их принял согласно описи, - Жиблов положил на стол акт приёма передачи.
- А они здесь все? Вдруг, какого не хватает?- неуверенно промямлил Бойдов?
- Не веришь, можешь пересчитать! Вынимай, сверяй номера и клади на место. Но учти через час у нас операция. Чтоб стоял с оружием у меня в кабинете! Ах да. У тебя ещё нет разрешения. Ну, да ладно, пойдёшь пристежным к Вилинскому.
После чего, ушёл.
Бойдов остался стоять посреди своего кабинета. Размером он был практически, такой как у начальника уголовного розыска. Только окно выходило во двор отделения, и можно было наблюдать, как сотрудники пытаются реанимировать очередную служебную машину. Рядом стояли ещё два таких же уазика покрытые толстым слоем пыли, с прогнившими кузовами и спущенными колёсами. Сотрудники снимали с них детали. Собирая из трёх автомашин одну.
В кабинете помимо рабочего стола и нескольких стульев, лежали, как в кабинете Жиблова, надписанные свёртки с вещественными доказательствами, а проще – «вещдоками». Обстановка впрочем была приличная. В углу стоял телевизор. На подоконнике – большой современный радиоприёмник. На столе красовался канцелярский набор из мрамора с инкрустацией жёлтого металла. Даже висела на стене настоящая картина в масле. Но на всех предметах красовались приклеенные бирки с обозначением, по какому уголовному делу проходят, где и когда изъяты. Невольно складывалось впечатление, что попал на какой-то склад. И на тебя тоже должны вскоре повесить бирку.
- Хотя, - подумал он, - свою бирку я уже получил. И достал из кармана красненькое удостоверение.
Работа сотрудников уголовно розыска была налажена жёстко. Приблизительно один раз в месяц суточное дежурство по всему району. После него сутки на отдых. Пожалуй, это был единственный выходной.
Два опера ежедневно дежурили по отделению. Принимали заявителей, выезжали на места происшествий. Один с утра до пятнадцати. Второй с пятнадцати до двадцати трёх. Ночь предполагалась для сна, но этого часто не происходило. Вечерние операции и задержания затягивались далеко за полночь. Общественный транспорт уже не ходил. Рабочей машине требовалась профилактика. Из личных, была только машина у Юшкина, которую он получил до службы за победу в чемпионате Европы. Но ела она девяносто второй бензин, на который не всегда хватало денег. Те, кто жил не близко оставались ночевать в кабинетах. Поэтому часто на шкафах можно было увидеть скрученные вместе с бельём матрасы, а если отсутствовал диван, то за сейфом стояла раскладушка.
В девять тридцать при начальнике, в актовом зале, начиналось общее совещание отделения. Там разбирались предыдущие сутки, строились планы, ставились задачи, наказывали нерадивых оперов, участковых и постовых.
После этого уголовный розыск собирался у своего начальника, где продолжался разбор полётов.
А затем все, кроме дежурных, садились писать бумаги. Предполагалось, что преступникам спешить некуда, встают они поздно и есть время заняться бюрократией. Казалось, если бы преступников извели напрочь, то писанина осталась бы всё равно. Опера шли в канцелярию получали, отправляли запросы, ответы, требования иные справки. Затем в дежурной части получали расписанные материалы проверок о совершённых преступлениях и правонарушениях. Всю полученную кипу документов приносили в кабинет и начинали разбирать, что срочно, а что не очень. Главное в работе оперативника состоит в том, чтобы чётко определить, за что ему сразу начальство намылит шею, а что ещё может подождать. И это совсем не зависит от тяжести расследуемого преступления.
Просто какому-то клерку из Москвы, неожиданно понадобилась какая-нибудь циферка. И весь отдел будет срочно лопатить кучи дел, бросив на произвол судьбы сидящих на приём в коридоре потерпевших, лежащих в больнице раненых, скрывающихся от возмездия преступников. Загляни этот чиновник в свой сейф - и всё там найдёт. Но ему это не интересно. Он же большой начальник! Вы ему просто дайте! И всё тут. И каждый раз срочно! Срочно! Срочно! Всё остальное пусть подождёт. Дайте! Дайте!
Бойдову казалось, что беда России состоит именно в этом слове – «ДАЙТЕ». И существует оно так долго, потому, что внизу никому ничего не дают. И как только человек начинает обладать малейшей властью, то это слово становиться его девизом.
Зародилось оно ещё в революцию. Дайте землю крестьянам! Дайте свободу слова! Дайте фабрики рабочим!
И никто никогда не задумывался - зачем? Для чего?
Этот простой вопрос не приходит в голову чиновнику, разрабатывающему очередную инструкцию.
Дайте ему награду за неё!
Дайте главе государства станцевать на сцене, спеть! Дали! Он станцевал, спел и ушёл.
Может и всех остальных удовлетворить?
-Дайте мне проехать!- всем своим видом кричит водитель, вылетая автомобилем на жёлтый сигнал светофора, сам не понимая зачем.
Уже не говоря о взяточниках и вымогателях!
Это слово затмевает мозги миллионам граждан. Если задуматься, оно пронизывает насквозь как быт, так и мечты россиян. Мечтают вырасти, немного приподняться, чтобы было, что просить, и сказать: Дайте!

Глава 19. Операция алкоголь

Обеда, как такового, у оперативников не было. Кто где успевал, там и перекусывал. В это время, кто-то дописывал бумаги, кто-то осуществлял сыск по территории или работал на месте происшествия. Всё кипело. Патрульная служба доставляла подозрительных и тех, кого опера заказывали для отработки на причастность к совершённым преступлениям. Потерпевшие приходили сами, или за ними ехала дежурная машина.
Скрипели ступени. Хлопали двери. Лязгали металлические запоры. Из динамиков хрипела громкая связь. Кто-то кого-то вечно искал, спрашивал, предупреждал. И всё это целый день. В шесть вечера закрывалась канцелярия. Уходили сотрудники паспортной службы. Приёмные часы заканчивались, и неудовлетворённые граждане расходились по домам. Начинался новый этап оперативной работы: рейды по подвалам, засады на малинах, оперативные комбинации в местах совершения преступлений.
- Поскольку Бойдов без оружия, то сегодня с Вилинским делают показатели по операции «алкоголь». Петров с Родиным тащат в отдел мафию. Юшкин со мной по территории. Отзвон через дежурку каждые полчаса! Сбор по результатам, – инструктировал Жиблов, - всем всё понятно? Юшкин, заводи свою восьмёрку, возьми мигалку. Всё ж начальника повезёшь!
В ответ оперативники стали надевать подмышечные кобуры, проверять наличие патронов в магазине. Передёргивать затворы.
- Но-но, вы мне здесь в кабинете пальбу не устройте, ковбои! Выйдите на улицу, там гремите своими железками, - шутил Жиблов.
- Пойдем, Игорёня, - Вилинский обнял за плечи Игоря,- раз оружия пока не дали, будем душить врага голыми руками. Есть у меня на примете один подвальчик!
Они вышли из отделения, и пошли в сторону жилмассива. Немного поплутав между домов, Вилинский предложил посидеть на лавочке рядом с детской площадкой, откуда были виден небольшой продуктовый магазин.
- Ты не куришь? – спросил Владимир,- ну тогда смотри, но не мозоль. Кто у магазина продаёт спиртное?
Продавец был установлен быстро.
Выкурив сигарету, Вилинский осмотрел Бойдова с ног до головы.
- Вид у тебя интеллигентный, - констатировал он, - На, тебе три рубля, иди у того мужика купи бутылку портвейна.
- А что потом? - не понял Игорь.
- Потом иди сюда, а дальше разберёмся!
Игорь неуверенной походкой поплёлся к продавцу. Подойдя вплотную, он тихо шепнул щербатому мужчине:
- Продай бутылочку портишка!
И протянул смятую купюру.
Продавец подозрительно посмотрел на Игоря.
- Что, интеллигенция, денег на водку не хватает? – недоверчиво усмехнулся он, пряча за спиной белый полиэтиленовый пакет и озираясь по сторонам.
- У жены день рождения, а талоны на спиртное кончились, водку она не пьёт, может подобреет! – не растерялся Игорь, - поссорились с утра, на работе зарплату не дали.
Ответ удовлетворил продавца, и он, сочувствуя, вытащил из мешка бутылку и протянул Игорю.
- Только вали отсюда, и спрячь её, а то участковый пронюхает, долю попросит, - торопливо произнёс он и повернулся к новому покупателю.
Игорь подошёл к скамейке, на которой сидел Вилинский и вынул из-за пазухи вино.
- Хорош портишок! – улыбнулся тот, рассматривая этикетку.
Затем он принялся открывать бутылку. Зажигалкой расплавил пробку и ловко стянул её пальцами.
- Хочешь? - протянул он открытую бутылку Игорю.
Бойдов не знал что ответить. Вроде отказываться было неудобно, но из горлышка воняло такой гадостью! К тому же вроде как на работе. Всё же чувство товарищества пересилило, и Бойдов протянул руку.
- Ну и правильно! – сказал Вилинский, убирая бутылку, так что рука Игоря повисла в воздухе, - такое дерьмо пить нельзя! Только ради торжества справедливости.
И он, запрокинув голову, вылил себе в рот целый стакан. Но тут же всё выплюнул в кусты.
- Для конспирации! - важно сообщил он, - а то не поверят. Пошли разбираться!
Он взял Бойдова под руку и в развалку, словно под хмельком, направился к магазину.
Подойдя вплотную к продавцу, он протянул отпитую бутылку и стал наезжать:
- Ты чего сюда накатал, зараза? Сам-то пробовал, чем торгуешь? Людей нормальных хочешь поморить. Слава богу, деверь мой ботаник в рот не брал, а то ведь сеструху в Боткинские бы увезли точняком!
- Чего ты гонишь, - возразил продавец, - нормальный портвейн, только с завода. Но голос его дрожал, поскольку вид здоровенного покачивающегося Вилинского, от которого разило портвейном, его озадачил.
- Какого завода?- наседал Вилинский, - да ты посмотри, этикетка отваливается. Должна на трёх полосках клеиться, а здесь явно кисточкой намазано! Если с завода, то донышко должно быть грязное от конвейера. А здесь чисто.
Продавец явно был обескуражен такими познаниями клиента.
Увидев, что у продавца не осталось товара, Вилинский стал наседать ещё больше:
-Давай меняй бутылку чмо барыжное! Мы тебе, за что бабло отвалили?
Игорь, молча, кивал головой, но в разговор мог только периодически вставлять слово «да!».
- Ладно, ладно! Не шумите. Пошли со мной, - раздражённо произнёс он, не желая скандалить у магазина.
Отойдя метров двести от магазина, он остановился у парадной жилого дома.
- Ждите здесь! – приказал он. И зашёл внутрь.
Через десять минут он вышел, неся в мешке несколько бутылок с вином. Вынув одну, протянул Вилинскому.
- Добавишь полтора рубля, оставлю обе! - по-хозяйски произнёс он.
Вилинский достал зажигалку и как прошлый раз откупорил бутылку. Приложил к губам. Сделал вид, что отхлебнул. На этот раз выплёвывать вино не стал, но, видимо, и не проглотил.
-Вот это другое дело брателла! – обрадовался Владимир,- возьму ящик!
И в подтвержденье своих слов, достал толстый огромный портмоне и стал постукивать им по плечу продавца.
- Откуда я вам ящик возьму?- начал было возмущаться щербатый, но затих, и видимо в голове уже просчитав доход, продолжил,- учтите, по три рубля!
- Конечно по три! - обнял его за плечо Вилинский, разворачивая по направлению в парадную. Кистью той же руки показывая Игорю следовать с ними.
Втроём они спустились в подвал, оборудованный под склад. Кодовый стук, и металлическая дверь открыла вход в помещение, заполненное ящиками с винной продукцией. Там сидели два толстых кавказца лет по тридцать, и играли в нарды. Они с удивлением посмотрели на вошедших. С волосатой ладони одного пугливо скатились кубики и, попрыгав на цементном полу, скрылись среди стоящей пустой тары.
- Ты кого привёл чучело?- обратился к продавцу один из них.
- Хотят ящик купить, по три рубля за бутылку!- извиняясь, произнёс щербатый, - я уж пойду, но вы меня не обманите, с бутылки по рублю как договаривались!
Схватив подмышку свой мешок, продавец поспешил на работу.
Как только он ушёл, Вилинский захлопнул дверь на засов и сев на лавку, сделал грозный вид:
- Вы шо, барыги, обнаглели на нашей территории вином торговать? Нормальным пацанам втюхиваете ваш краситель. А кто в общаг будет долю засылать? Братва на зоне пялится, кто греть то их будет?
Одновременно, он неторопливо достал пистолет. Взял со стола махровое полотенце и стал аккуратно протирать каждую его деталь.
Кавказцы онемели от ужаса.
- Да, что ты! Дорогой! Какой вопрос? Да, мы как скажешь. Неделю ходили, спрашивали, кому отдать, никто не знает. Давай тебе долю положим, передашь кому надо!
- Вы за кого меня держите, гнусавые, ссучить меня хотите? Я только с зоны откинулся, проставу хотел сделать, винца прикупить для братвы.
- Да, что ты, дорогой, - запричитали те, - никто обидеть тебя не хотел. Не хочешь денег, возьми подарок. Ящик вина возьми или два. Твои друзья довольны будут!
- Ладно, - смирившись, произнёс Вилинский, убирая пистолет, - берите по ящику, и пошли в гости к пацанам!
На радостях торговцы подхватили ящики с вином как пушинки и, закрыв склад, пошли следом за оперативниками. Только подойдя к отделу, и услышав смех окруживших их сотрудников милиции, они поняли в чём дело и, поставив ящики на крыльцо, стали смеяться со всеми вместе.
План по операции «алкоголь» был выполнен. Постовые привезли на машине оставшееся вино из подвала. Кавказцев оштрафовали. Это знакомство они запомнили надолго. Все последующие года оставались с оперативниками хорошими друзьями и неоднократно оказывали помощь в поимке преступников и пресечении иных правонарушений.

Пока Вилинский заполнял необходимые документы о проведённом мероприятии, показывал Игорю их оформление, к отделению подрулил небольшой автобус ПАЗ. Из него вышел Петров и крикнул в дежурную часть:
- Принимай товар, пехота!
Из автобуса стали по очереди выходить молодые люди в чёрных кожаных куртках, одетых на спортивные костюмы. С короткими стрижками. Недовольно мыча, что им опять испортили вечер. В их мрачном строю, цветными узорами на лосинах, выделялись несколько девушек. Всего было человек двадцать пять. Всех провели в актовый зал. У входа остался постовой.
Спустился Жиблов и притворно шипилявя обратился к привезённым:
- И хдей-то вы таких красавцев насобирали? Не уж-то опять развлекались в гостинице? Небось, подать собирали с наших гостей за экскурсии? Ай, нехорошо. Что о нашем революционном городе приезжие подумают?
- Никто их сюда не приглашал! - угрюмо прозвучал голос из толпы.
- Как то, не приглашал?- не унимался Жиблов, - а кому ж мы свои дворцы с мостами да крепостями показывать будем?
- Пусть деньги платят и смотрят, сколько хотят! – выкрикнула какая-то девушка.
- А кто ж собирать то будет? Вам что ли доверить?
- А хотя бы и нам! Вон Миша Пулерман будет собирать! И вам процентик отстегнёт, чтоб за порядком следили! – продолжала та же девица.
Кто-то из толпы шикнул на неё, чтобы закрыла пасть.
- Пулерман ваш, общаг держит! Не перепутает с казенными-то? – насмешливо спросил Жиблов.
Девица что-то хотела ответить, но послышался звук подзатыльника, и в центре толпы взметнулась вверх девичья копна волос.
Жиблов понял, что больше разговора не будет и строго сказал:
-Господа бандиты, фраера и проститутки, сейчас вас сфотографируют, отдактилоскопируют, опросят и отпустят. Если, конечно, за вами нет какого греха. Кто считает себя в авторитете, и вставать на учёт не желает, прошу ко мне в кабинет. А пока можете присесть в этом зале. Попрошу не мусорить, не в мусарню пришли! И не курить!
Паспорта сдать на проверку.
Работа закипела. Дежурная часть проверяла данные паспортов. Затем отдавала Петрову. Он вёл владельца паспорта к себе. Там его фотографировал и снимал отпечатки пальцев. После чего передавал человека кому-либо из коллег для дачи объяснений.
К часу ночи отпустили почти всех. Словоохотливую девицу оставили прибирать актовый зал. Один оказался в розыске за другим районом. Для него был вызван конвой. Пару человек приглянувшихся словоохотливостью, оставили для дальнейшего общения.

Глава 20. Чемпион

Юшкин Николай двадцати пяти лет, в отделе работал больше года. До этого служил в кадровом аппарате главка. Отвечал за физическую подготовку сотрудников районных подразделений. Сам он бывший спортсмен. Чемпион Европы по бегу с барьерами.
На все вопросы сослуживцев отвечал:
- Сам не знаю, как я умудрился попасть в ментовку! Со спортом надо было завязывать. Анаболики уже сердце слегка посадили, так что о мировом пьедестале мечтать не приходилось.
За Европу получил машину, восьмёрку зелёного цвета, и повесил на неё номера с цифрами, соответствующими установленному рекорду. Знакомый Генерал предложил послужить на Динамо. Привить сотрудникам любовь к спорту. А там такая рутина оказалась! Учить некогда. Только успевай зачёты принимать, да отчёты положительные писать. Ну а как не писать? Смешно конечно было наблюдать, как сорокалетние полковники приседали пятьдесят раз, потому что не могли пять раз подтянуться. Казусы разные бывали: брюки по швам расходились, звуки разные случались. Хохот стоял. Особенно последнее время, когда на службе появились женщины.
Сонных оперов пригонят на сдачу зачётов. Те отпрыгают, отбегают и снова на службу. Что им там мёдом намазано? Есть же приказ четыре часа в неделю заниматься физкультурой. Никто не приезжает. Вот и решил я тоже медку вашего попробовать!
Все кто его слушал, дружно смеялись:
- Ну что попробовал? Как, сладко?
- Слаще некуда! – смеялся со всеми Юшкин.

Повадился однажды в районе молодой парень дёргать сумочки у женщин. Высмотрит, как та в сберкассе денежки снимет. Идёт за ней по проспекту, как ни в чём небывало. Увидит местечко потемнее, дёрг сумочку и тикать. Что женщины? Мужчины, проходящие мимо, не могли догнать. Ловок был подонок. Даже примет его не успевали запомнить. Надоело это Жиблову. На каждом совещании в главке поднимали и отчитывали как мальчика.
- Мужики, пока не поймаем гада, домой не пойдём! – сказал он на утреннем совещании.
Началась работа. Проанализировали маршруты потерпевших. Просмотрели записи видеокамер в сберкассах в дни преступлений.
Определили дни и часы. Стали дежурить.
В один из дней Николай с Вадимом увидели подходящего парня, лет двадцати, идущего следом за женщиной, от сберкассы. Стали шлёпать за ним, и глазеть по сторонам, изображая зевак. Но как только парень сумку рванул, бросились за ним. Да не тут-то было. Парень, словно птица, на своих длинных ногах пролетал по несколько метров.
-Коля, давай!- только и смог вымолвить задыхающийся Вадим.
И тут Юшкин показал всё, на что ещё был годен.
Вадиму почудилось, как в него словно из сопла ударил поток воздуха. В следующее мгновенье он увидел, что Николай сидит на распластавшемся, словно клякса на асфальте, преступнике. Руки парня были раскинуты в стороны, будто он хотел обнять весь тротуар. В одной из них была ещё крепко зажата женская сумка.
Он был настолько ошеломлён и обескуражен, что даже не оправдывался. Его возмутило совершенно другое. То, на что он рассчитывал, совершая целую серию дерзких безнаказанных преступлений:
- Что такое! Ты кто такой? Ты откуда на меня свалился? - истерично кричал парень, - Я мастер спорта по бегу!
Николай, молча, сидел на нём, и ждал когда подбежит запыхавшийся напарник.
- Дубина! - сквозь одышку укоризненно обратился Вадим к парню,- тебя чемпион Европы подмял! Ради тебя гавнюка со сборов отозвали!
Парень обомлел. Больше он не произнёс ни слова. Только таращился на Юшкина и рассматривал его со всех сторон. А когда в кабинете Николая он увидел медаль, так сразу признался во всех эпизодах. Как он сказал: «За уважуху»!
Через четыре года, парень вышел на свободу накачанным преступным авторитетом и почти сразу явился в отделение навестить чемпиона. Принёс с собой сумку с коньяком и всякой закуской. Потом не раз ещё встречался с Юшкиным, помогал. И даже когда тот перешёл на повышение в главк. Не нравились авторитету те, кто женщин обижал!
Юшкин проработал в главке несколько лет, а когда появилась возможность заняться бизнесом и заработать денег, ушёл. К тому времени у него была уже другая семья.
Но, видимо, оперская служба не отпускает просто так и, по прошествии десяти лет, он частенько, напиваясь, звонил тем, с кем служил. Рассказывал, что он снова на службе у государства, и что присвоили ему генерал-майора. Предлагал всем повышение по службе. Не за деньги, а так, просто, чтобы ещё встретиться и водочки попить. Обещал представить к следующему званию. Кичился фамилиями силовиков, звучащих в прессе. Затем присвоил себе генерал-лейтенанта, и продолжал звонить.
Ребята любили его и не спорили. Соглашались на повышения в должностях и присвоении званий. Но никто, конечно, ничего не ждал и не получил. Между собой говорили, что у чемпиона поехала крыша. Но никто ему об этом не говорил. Все всё понимали и продолжали его любить.

Глава 21. Родин

Вадим Родин в отделении проработал недолго. Меньше года. Слыл неуживчивым, скандальным. Но в уголовном розыске мог пригодиться любой характер. Было ему за тридцать. Много лет прослужил в постовой службе. Стал командиром батальона. Там его называли «Батяней», как в песне. Своих в обиду не давал. За это и поплатился.
Постреляли его батальон, не пули вражеские, а шариковые ручки бюрократов. Переиначили лозунг подонки, что «кадры определяют всё». Решили, что кадры это и есть они – кадровый аппарат! Надеялись, что чернила их будут вымогателей задерживать, да насильников душить. Оказалось – ошиблись. Да разве ж признаются?
Комбат – «Батяня» виноват, что орлов не удержал! Вызвали на комиссию. И руки единогласно подняли! Ушёл в участковые. Но и там не прижился. Какому-то начальнику въехал промеж глаз. После чего брали его только в опера уголовного розыска. Пришёл капитаном на самую младшую должность.
Был он на вид вылитый Чапаев. Как показывали в одноимённом фильме. Такой же лихой и вихрастый, с большими плотными усами, торчащими в стороны. И когда сильно волновался или хотел кому-то врезать, всегда накручивал один ус на палец. Коллеги это знали, и сразу уводили его от греха подальше. Сам он считал себя настоящим казаком. Да верно таким и был. Рубил с плеча правду матку, бандитов не боялся. Считал их молокососами и учил затрещинами. Благо рост позволял. Где надо было схитрить, изловчиться, его не брали. А коли страху навести да шуму, так ему равных не было. Глотка лужёная – будучи комбатом натренировал.
Как гаркнет: «Всем лежать, милиция!». Так вся братва под столы лезет и шепчет один другому:
- Родин припёрся, Родин!
Скажет:
- Стройся по одному и шагом марш в автобус!
Все и идут. Пикнуть не смеют. Рука у него тяжёлая была. Это все знали. Некоторые не понаслышке.
В семье у него были нелады, как впрочем, и у большинства честных милиционеров. Двое детей, комната в коммуналке, целыми сутками на работе. Придёт домой, стакан водки выпьет, заест щами, поспит несколько часов и опять на войну. Какая женщина выдержит? Выставила его чемоданы на площадку и звонок отключила. Он барабанить не стал. Переехал жить в кабинет.
В тот год, когда Бойдов в отделение пришёл, Родин влюбился.
- Теперь, - говорил он всем, - две у меня Любови! Одна сволочная, вот здесь - работа. А вторая – Любушка родная дома ждёт!
И улыбался как ребёнок, распушив усы. Глаза у него были голубые-голубые! Даже странным казалось, как с такими детскими глазами он столько лет борется со злом! И они всё того же небесного цвета остаются.
Смешно было смотреть, как разрывался он между своими «Любовями». Закончит работу в два часа ночи и бегом по городским клумбам, цветы рвать, для другой любимой. А в девять тридцать уже на совещании, в полудрёме, слушает начальника отделения.
Бумаги ненавидел.
- Братцы, - умолял оперов, - напишите за меня справки, а я вам с территории хоть чёрта в ступе притащу и расколю по самые некуда! Не могу я этим бумагомарательством заниматься! Вывожу буквы проклятущие, а они словно издеваются надо мной. То, какая из слова исчезнет, то в другую превратиться. Да и слогом я не силён! Опять Жиблов «полкана» спустит. Сижу здесь, жопу протираю, а Любушка дома ждёт!
- Да ты ей скажи, чтоб сюда пришла!- смеялись опера.
- Вот уж вам, хрен с маслом! – злился Вадим. Хотите и её замарать вашими пошлыми оперскими шуточками и подколками, как меня? - Не дождётесь!!

Весной дождались опера. Увидели Любушку, да не желая того.
В конце мая это было. Не пришёл Вадим на совещание. Позвонила его Любушка утром. Сказала, что не приходил с работы. Потом приехала вся в слезах.
Тут все и увидели сокровище Вадима, которое тот скрывал. А может, просто насладиться, ещё не успел. Была она полненькая и белокожая, не высокого росточка, со светлыми волосами, вплетенными в длинную косу. В ситцевом платьице в мелкий горошек. Одного возраста с Родиным. В руке платочек держала из батиста, и всё глаза промокала им. Да, только, он уже и не помогал. Капало с него. А отжать его верно не догадывалась. Всё причитала что-то про себя. Все опера ходили вокруг неё, не зная, что предложить, чем помочь, поскольку не видела она никого и ничего не слышала. Горе чувствовала!
По скорой, нашли Вадима с ножевым в сердце. Только до подъезда любимой и смог дотянуть. Дорожка кровяная чёрная тянулась от соседней парадной. В ней, как лодочки маленькие, покачивались на ветерке, алые лепесточки.
Рано утром прохожие позвонили по ноль три. Врачи подобрали. В дороге ещё дышал. Жить хотел. Любушку любить. Бандитов сажать. На операционном столе перестал. Много крови потерял.
Ни о чем не могли говорить опера. В глаза друг другу не смотрели. Несли на своих плечах. И на похоронах ничего не сказали – заплакать боялись. Водку пили. Молчали угрюмо у гроба. Работали. Домой не уходили пока не нашли убийц.
Отец с сыном, оба засиженные, справляли отпуск старшего из зоны. Модно тогда было преступников домой отпускать на неделю, за хорошее поведение. Сидели ночью пьяные у парадной своей, песни гарланили, бутылки бросали.
Не мог Вадим мимо пройти. Была у него такая натура ментовская, настоящая, честная. И хоть на крыльях летел с букетом тюльпанов красных, остановился. Подмогу вызывать не стал. Хотел по-хорошему. Не ожидал. А то бы несдобровать гадёнышам.
Утренним ветерком унесло лепестки тюльпанов, только те, что на кровушку упали, лодочками остались покачиваться, на беду глядя. Одного цвета с кровью были, вместе и потемнели.
Как узнали мрази, что убили опера, стали со страху, каждый на себя вину брать – родство своё вспомнили, любили видать друг друга. Каждый клялся и божился, что именно он в сердце Вадима ножом ударил. Как только не хитрила прокуратура, не смогла доказать вину конкретного убийцы. Отпустили обоих.
Через неделю как дело приостановили за недоказанностью, бывшие подозреваемые пропали.
Верно, в деревню подались. Или дальше…. Сгинули.
Соседи их считали ментов в этом виноватыми, но никого не оправдывали.

ГЛАВА 22. Юля

Сезонов Володя так в местное отделение и не перевёлся. Кто-то переманил его в районное управление, и теперь он изредка заезжал помочь в раскрытии особо тяжких преступлений. Хотя жили на соседней площадке, дома они практически не встречались. Служба!
Была весна. Третья или четвёртая работы Игоря в отделе, он не помнил. Да и вспоминать было некогда.
Вспоминали только дни рождения товарищей, да день уголовного розыска. В День милиции правильно гуляли только большие начальники. Они ходили на концерты, их поздравляли со всех трибун и телевизионных программ, вручали медали и ордена.
До земли награды доходили очень редко. Если только кто погибнет при исполнении, или тяжкое ранение получит. Поэтому, увешанные, как новогодние ёлки, кителя больших руководителей, вызывали у наивных оперов глубокое уважение.
Только Юшкин, попав в главк, узнает потом цену этим побрякушкам. Как они распределялись и кому за что давались. Не сможет там служить, уйдёт в бизнес, да и там не приживётся.
А пока некогда было смотреть по сторонам, любоваться природой, набухающими почками деревьев. Слушать пение птиц.
Становилось тепло, а значит, уличная преступность росла.
Бойдов дежурил на заявках в утро. Ночью пришла телефонограмма из больницы о доставлении девушки с химическим ожогом обоих глаз. Кто-то плеснул ей в лицо кислотой.
Больница находилась в центре. Игорь привычно положил бланки в свою, уже потёртую папку, проверил шариковую ручку и засунул её в потайной нагрудный карман. Наклонив голову вниз, увидел, что из-за пазухи тянется цепочка - удостоверение было на месте. Каждый раз, когда он видел её, чувствовал стыд и обиду. Он уже не помнил, какой министр придумал это новшество, чтобы милиционеры не теряли удостоверений.
Это напоминало Игорю детство. Когда мама пришивала варежки к резинке, продетой через рукава пальто. И они свисали, болтаясь из стороны в сторону, при любом движении, но в случае необходимости всегда были под рукой. Наверно тот министр тоже носил и очень любил такие варежки, которые не терялись…
Бойдов прижал левый локоть к телу – убедился, что пистолет в кобуре. Уверенно пошёл в сторону ближайшей станции метро. Он уже знал большинство больниц города, и не спрашивал, в каком корпусе располагается то или иное отделение.
Игорь и раньше не любил больницы. Теперь он их ненавидел. Ему казалось, что есть в них что-то заразное. Стоит один раз сюда придти самому, и через некоторое время тебя уже туда привезут. Неважно, с каким диагнозом.
Когда он ещё учился в институте, на третьем курсе решил навестить в больнице товарища, которому вырезали полипы. И что же? Через пару недель попал сам на месяц в другую больницу с грыжей. Только поправившись, ещё через месяц, скорая помощь увезла Игоря с гнойным перитонитом, который никак не заживал, и приходилось ходить с торчащей из живота трубкой. Хорошо, что отец работал тогда во Франции, и они всей семьёй поехали в Канны на лазурное побережье Средиземного моря. Там рана затянулась в две недели. Но наверстывать учёбу пришлось долго, дабы не брать академку.
Игорь позаимствовал у сестры халат, и направился в указанную палату. Там было шесть коек. Все они были заняты. Свою подопечную Игорь определил сразу по бинтовой повязке на глазах. Она лежала, укрывшись одеялом, так, что видна была только её голова. И молча, смотрела в потолок, если только, она могла что-то увидеть через повязку.
- Ой, девчонки, глянь, красавчик какой пришёл без цветов, с папкой! Видать мильтон! Будет показания брать! - улыбнулась, грубо прооперированной в детстве заячьей губой, молодая толстенькая деревенская женщина с круглым, как луна лицом, без каких либо видимых травм. Она сидела на постели, держась руками за штангу над кроватью. Закрывшись одеялом по пояс, и разглядывала Игоря.
Добрый день девушки,- поздоровался он,- извините, что вас побеспокою.
- Проходите, проходите, Вы верно к царевне несмеяне пожаловали! Остальные у нас в быту пострадали! - продолжала говорливая, наклоняясь вперёд и пододвигая Игорю короткой, но крепкой рукой белый табурет, - притензиев не имеют!
- Спасибо я сам,- Бойдов торопливо взял табурет, и, поставив его ближе к своей подопечной, осторожно сел.
Девушка, услышала, как стул коснулся её кровати. Вздрогнула.
Остальные больные, стали молча выходить в коридор.
Игорь видел, как девушка напряжённо вслушивается в шаги уходящих, будто старалась сосчитать по их количеству, сколько в палате народу.
- Они ушли? - тихо спросила она, неожиданно, высоким тоненьким голоском.
- Да, - тихо сказал Игорь, видя, что, говорливая, принципиально отвернулась к окну и осталась неподвижно лежать.
- Все? - повторила она свой вопрос.
- Да, - снова повторил он, поёжившись от необходимости лгать.
- Они меня не любят! - неожиданно плаксиво запричитала девушка скороговоркой, словно боясь, что не успеет сказать всё, что хотела, - Совершенно не обращают на меня никакого внимания, относятся ко мне будто я египетская мумия, ничего не расспрашивают. Вообще со мной не разговаривают. Зовут «Несмеяной». А мне так тяжело в этой темноте! Я никак не могу привыкнуть! Но доктор сказал, что всё будет хорошо. Вот только ранки заживут, и повязку снимут. А со зрением, всё будет в порядке. Вот посмотрите, повязка ведь чистенькая, правда? Не гноится. Значит, заражения нет. Ведь, правда? Вы верите, что всё будет хорошо? Ведь вы говорили уже с доктором. Что он Вам сказал. Ведь он сказал, что всё будет в порядке. Ведь так.
- Да конечно, всё будет в порядке, - подтвердил Игорь, хотя с доктором он не общался и подумал, что действительно надо бы с ним поговорить. Затем официально продолжил:
- Юля Сергеевна, меня зовут Игорь Михайлович. Я из милиции, пришёл по поводу случившегося с Вами.
Девушка вжалась в постель.
Ей недавно исполнилось восемнадцать. Она казалась маленькой и худенькой в этой широкой белой постели, накрытая толстым ватным одеялом, в застиранном жёлтом пододеяльнике. Очаровательное личико, обрамлённое копной золотых волос, перечёркивалось белой повязкой на две половинки, не давая насладиться его прелестью. Малюсенькие, едва заметные точки редких веснушек на щёчках, укрупнялись к заострённому курносому носику и прятались под марлевую полоску, заманивая любопытные взгляды, скрытой под ней тайной. Но тайна эта сейчас носила трагический характер, и отдавала тягучим запахом йода, камфары и пихтового масла.
- Понимаете Игорь…, - она запнулась.
- Игорь Михайлович, - подсказал ей Бойдов, и поправился, - если Вам удобней, можно Игорь.
- Нет, мне удобней Игорь Михайлович, - торопливо защебетала она, - понимаете, был конкурс. Я его так ждала! Готовилась. Мама сшила мне платье. Она так переживала за меня. И я победила. Победила всех! Представляете? Как они все завидовали, когда мне вручали корону! Где моя корона?
Она, вдруг, взволнованно приподнялась на локтях и стала крутить головой в стороны, забыв про повязку на глазах, словно надеялась увидеть свою потерю.
- Где моя корона? - обеспокоенно, чуть не плача лепетала она тоненьким голоском, - Найдите её. Я не помню, куда её дели? Я всё время держала её в руке, пока меня везли в скорой.
Она нажала кнопку на стене, около кровати, и продолжала стенать, не обращая никакого внимания на Игоря.
Появилась медсестра.
- Что случилось? - обеспокоенно произнесла она.
- Вы не знаете, где её корона?- спросил Игорь.
Как не знать, она её из рук не выпускает. Уснула вчера днём, я её в тумбочку положила.
- Дайте, дайте мне её, я хочу её видеть!- нетерпеливо обрадовалась Юля.
Игорь наклонился, достал из тумбочки маленький кокошник из лёгкого сплава, украшенный разноцветными стразами и протянул ей.
Юля, не видя протянутого ей сокровища, упёрлась своими белыми тонкими ручками в матрас и, вытянув верхнюю часть тела из кокона одеяла, заботливо подоткнутого вокруг, села на кровать.
И от этого её движения, невидимая волна всколыхнула пространство. Ударила в грудь Бойдова, беспрепятственно пройдя через одежду, рёбра, лёгкие, прямо в сердце, наполнив его чем-то жгучим, и сладостным, мучительно незнакомым и таинственным, предчувствием чего-то прекрасного и опасного одновременно. Словно выглядываешь с балкона высотного дома, и у тебя захватывает дух, от сказочной картины увиденного, услышанного совсем рядом щебетанья птиц, которые раньше казались такими недосягаемыми. И та уверенность, с которой ты крепко держишься за край металлического ограждения, может рассыпаться в мгновенье, из-за какого-нибудь пустяка. К примеру, из-за слишком резкого дуновенья, или плохого крепления балкона к дому. От этой, воображаемой случайности, от её представления, сердце начинает бешено колотиться в груди, увеличиваясь, грозя заполнить всё внутреннее пространство, просочиться сквозь рёбра и затмить собой весь мир, который слился для тебя воедино. В ощущение невидимого и неосязаемого парения в этой комнате, с матовым освещением, старательно переполненной угасшей белизной стен, потолка и постельного белья, с дезинфицирующим запахом лекарств и надежды. И протянутые к Игорю прозрачные бледные девичьи руки, слепо пытающиеся найти в пространстве недавнюю опору, как подтверждение своего существования в этом мире. Быть может того ограждения, которое отделяет её от раскинувшейся под ней прекрасной и непредсказуемой пропасти под названием жизнь.
И как нечто большее, чем этот кусочек металла, Игорь вложил в руки Юли корону, символ её недавней победы. Всего лишь капельку надежды в океане греховных человеческих страстей выдуманных, призрачных условностей благополучия и мгновенного торжества.
Она стала с умилением ощупывать её узорчатую поверхность. Заулыбалась, показав красивые ровные белоснежные зубки. Запахнутый ранее халатик слегка разошёлся и сквозь полупрозрачную ночную рубашку Игорь увидел округлости крепкой девичьей груди с тёмными клювиками сосков.
Медсестра, перехватив его взгляд, быстро поправила Юлин халат.
- Если Вы закончили, то можете идти, - жёстко обратилась она к Игорю, - ей нужно на перевязку.
- Нет, нет,- забеспокоилась Юля, - я ещё не всё рассказала.
- Ну, тогда поторопитесь, пожалуйста, а то мне за Вас влетит!
Игорь проводил взглядом уходящую медсестру и снова посмотрел на Юлю. Ему хотелось, чтобы её халатик снова распахнулся и предоставил ему тайно полюбоваться её прелестями. Без пошлого жеманства и девичьего смущения очаровательной хозяйки. Не предполагающей своей бесстыдной оголённости. И от того становящейся безумно желанной в своей слепой непорочности и целомудрии.
Все последующие вопросы Игорь задавал, словно во сне, по инерции, будто раздвоившись на две половины. Одна из которых, продолжала витать под запыленным потолком палаты, ловя и выпуская первых весенних солнечных зайчиков, в надежде прорвать туманную пелену окна и вырваться наружу. А вторая, скрючившись на табурете, и положив на колени папку, старалась вытянуть как можно больше сведений из пока единственного свидетеля.
- Быть может, Вы запомнили парня, который плеснул кислотой? Знаете его? Может, поссорились, или отвергли его любовь?
- Нет, я его не знаю, - тихо говорила она.
- И никогда не видели? Опознать сможете?
- Нет! Нет! Нет! – капризно закричала Юля. Как я вам его опознаю?
И первая половина под потолком нервно вздрагивала, умоляя о жалости и сострадании.
Бойдов чувствовал, что заговорился, и тут же смягчил тон:
- Может, подумаете? Помните, в чём он был одет?
- Нечего мне думать, - раздражённо ответила она, - Одет как все: черная кожаная куртка, под ней спортивный костюм Адидас.
- Больше ничего не запомнили? Может он что-то сказал?
- Нет, я ничего не слышала, - сказала она и замолчала, словно раздумывая.
А затем чуть слышно, будто для себя, опустив голову, произнесла: - У тебя такой приятный и необыкновенный голос. У меня мурашки от него идут по телу. Можно я потрогаю твоё лицо?
Игоря словно бросили в кипяток. Он барахтался, не понимая, где искать спасения, к какому берегу плыть, и чувствовал, как растворяется в нём, приобретая всем телом стоградусную температуру.
- Да,- только и смог он сказать.
- Какое у тебя горячее лицо, - сказала она, прикоснувшись ладонью к его лбу, затем понемногу опуская её вниз, - у тебя высокий лоб, большой нос, пухлые губы, почему ты сегодня небрит? - и засмеялась, журчанием весеннего ручейка устремившегося по округлостям разноцветных глянцевых камешков.
- Некогда, - едва слышно выговорил Бойдов,- работы много.
- Суровый уголовный розыск! - сказала она басом, передразнивая Игоря.
Жар в теле постепенно растворился, а вместе с ним стена отчуждения, которая преследовала Игоря с тех пор, как он расстался с женой. Ему впервые стало спокойно рядом с женщиной, которую он почувствовал в этой хрупкой девочке с бинтами на глазах. Хотелось сидеть так вечно у этой больничной койки с ободранными металлическими спинками. В этой неаккуратно, как видно недавно, покрашенной палате с перемазанными той же краской люстрами. С едва проникающим, через давно немытое окно, дневным светом, не образующим теней.
- Я запишу Ваши показания, а затем прочту их вслух, - взял себя в руки Бойдов, - мне надо, чтобы вы расписались.
- Хорошо, - тихо ответила Юля.

ГЛАВА 23. Без названия

- Ну что? - спросил Стив, заплетающимся голосом, - Как тебе всё это нравится?
- Кайф! – отвечал Гарри, поглощая чёрные шары, и пьянея всё больше.
Возникающее внутри тепло, неторопливо растекалось по всему телу сладкой ленью, не давая сосредотачиваться. Да, этого и не хотелось. Чувство невесомости проникало в мышцы, делая их расслабленно ватными. Здесь под водой, хотелось раскинуть руки, и остаться в таком положении. Прикрыть веки и почувствовать малейшее течение. Отдаться ему. Слиться с его водяным потоком и наблюдать, как всё будет двигаться в направлении, противоположном перемещению, и пропадать в мутной далёкой глубине.
Они вспоминали сегодняшний выпускной. Свои серьёзные физиономии. И завистливые лица малолеток, оставшихся в интернате на суше.
- Никогда не было так хорошо, - продолжал Гарри, - вот почему никто из старейшин не рассказывает о том, как им сладко здесь жилось. А то бы все попрыгали бы в воду раньше времени!
Гарри засмеялся.
- Как бы они попрыгали без жабр и перепонок? – засмеялся Стив. Он уже практически лежал. И если бы не подпирающая спину скала, он бы свалился с выступа. Они болтали дотемна. Подняться уже не было сил и желанья. Стив водил руками, создавая в воде завивающиеся буруны, что – то рассказывая, периодически хохотал.
Неожиданно он притих, словно что-то обдумывая.
А, немного погодя, шепотом спросил:
- Гарри, а ты ничего не чувствуешь?
Гарри насторожился, насколько позволяло его опьянение. Так как он тоже полулежал, упёршись спиной в огромный камень, и привести тело в вертикальное положение уже не мог.
- Чего? – в ответ спросил он.
- Не чего, а где.
- Где?
- Ну, там, где мы раньше носили, эти чёртовы, колпачки.
И тут Гарри понял, что уже давно чувствует нарастающее приятное ощущение сосущего потягивания внизу своего живота. Буд-то кто-то гладил его в самых чувствительных местах между ног, слегка оттягивая кожу.
Ну, да, - сказал он заплетающимся голосом, - это мы какой-то шар с тобой съели. Надо бы запомнить какого он цвета!
- Хороший шар, - засмеялся Стив, - очень хороший! Побольше бы таких шаро-о-в.… Ах! О!
Стив уже ничего не говорил. Он только тихо стонал, вздрагивая всем телом, судорожно пропуская сквозь жабры воду.
Гарри почувствовал, будто что-то приятное окутало то место, где недавно был его колпачок, который постоянно натирал и мешал бегать наперегонки с друзьями, отчего образовывались покраснения, а бывало и маленькие волдыри. Пожалуй, они ещё до конца не прошли, так как, зайдя в воду, Гарри чувствовал пощипывания. Но потом забыл о них. И вот сейчас он был готов снова вспомнить неприятные ощущения. Но вместо них в него проникло едва заметное приятное прикосновение, и стало поглаживать точно изнутри низа живота. Гарри хотелось, чтобы это потягивание проникало дальше, глубже в его организм. Но оно останавливалось дразня. И в этот момент по всему телу проходила судорога наслаждения, парализующая все мышцы. Он ещё больше откинулся назад, найдя спиной вогнутость в поверхности камня и, в изнеможении закрыл глаза…
На суше все носили на своих отростках, торчащих между ног и выводящих из организма вредные вещества, колпачки из плавающих в воде кусочков мусора. Дабы в них не забивался песок, и не было воспалительных процессов. Другой одежды никто не носил потому, что всегда было тепло. И когда светило солнце, и когда оно на время уходило, окутывая всё после себя непроглядной темнотой.

Их было человек сто. Молодых, крепких, мускулистых, выпускников интерната. Они стояли лицом к Великой воде, словно пытались уже сейчас мысленно проникнуть в её глубины. Увидеть и познать всё, чему их учили столько времени. Использовать свои знания для расширения жизненных просторов и освоения неизученных явлений.
В процессе взросления у них постепенно прорезались жабры за ушами, а между пальцев на ногах и руках натягивались перепонки. Постепенно становилось трудно дышать. И тогда старейшины назначали выпускной. Единицы стариков и тысячи детей стояли поодаль. Они были горды, отпуская в водный мир очередное поколение, которое будет способствовать продолжению и совершенствованию их рода. Выпускники, обессилено покачиваясь под палящим солнцем и задыхаясь высушенным воздухом, стояли у кромки воды. Они ждали конца обряда. Когда Главный старейшина подойдёт к каждому и срежет у него колпачок. Путь в море будет свободен!

ГЛАВА 24. Личи

Спускаясь по мраморной больничной лестнице, Игорь думал, что это какое-то наваждение. Оно должно пройти, стоит ему доехать до работы и заняться делами, которых невпроворот. Но на протяжении всей дороги он думал только о ней. И хотя ему казалось, что он только периодически вспоминал её руки, повязку на глазах, просвечивающую через рубашку грудь, потому как он совсем не помнил дороги и как добрался до отдела, было ясно, что мысли его были только об этой девочке!
- Ведь я должен думать о ней,- уговаривал себя Игорь,- она потерпевшая по моему материалу. Это естественно, что мне надо анализировать её поведение, голос, произнесённые слова и их интонацию. Гадать, почему она не называет преступника. Кем он ей приходится? Или она действительно его не знает? Может, догадывается? Тогда почему молчит?
Придя в кабинет, Игорь достал из сейфа девять материалов, находящихся у него на исполнении. По двум из них сроки закончились вчера, и теперь любая проверка руководства грозит большой взбучкой.
По одному из них, он никак не мог отловить заявителя, который постоянно жаловался на своего соседа по лестничной площадке - олигофрена маленького роста, в очках с огромными диоптриями в коричневой пластмассовой оправе. Сквозь эти очки, глаза его становились похожими на два биллиардных шара, с двигающимися по ним вверх и вниз расчёсками ресниц.
Заявитель утверждал, что по вечерам, этот парень облучает его неизвестным прибором, заставляя продать квартиру. А когда заявитель звониться к нему, и просит прекратить безобразие, парень, глядя сквозь свои специальные очки, склонив голову на бок, пытается его гипнотизировать, ехидно улыбаясь.
- Господи, сколько идиотов в нашей стране!- перечитывая заявление, произнёс вслух Игорь.
Второе заявление было от двух бабушек - сестёр. Обеим было уже за девяносто. Жили в отдельной двухкомнатной квартире на четвёртом этаже. Родственников у них не было. Обе страдали склерозом. Как блокадницы, получая солидные пенсии, прятали их друг от дружки. А через некоторое время, снова перепрятывали, а потом ещё раз и ещё. Пока не забывали, куда! Между собой не ссорились и друг другу помогали искать. А не найдя, обращались в милицию по поводу неизвестных, которые неустановленным способом проникали в их квартиру и похищали деньги.
Бабушек знали давно. Обращались они с таким заявлением регулярно. И на них не обижались. Надо было просто выйти в адрес и провести несанкционированный обыск, чтобы найти деньги и вернуть. Беда заключалась в том, что они обе очень плохо слышали, и не знали времени. Спали в любое время суток, и на улицу тоже выходили, когда хотели. Звонить было бесполезно. Единственный способ - это отлавливать при входе или выходе из квартиры.
- Надо бы сделать от их квартиры ключ,- подумал Бойдов, - чтобы не заморачиваться с засадами. Возьму с собой Вилинского. Пока лазаю по бабкиным тайникам, он сбегает в мастерскую сделает дубликат.
Игорь прикрепил полученное от Юли объяснение к телефонограмме и стал звонить ей домой, в надежде застать кого из родственников. Трубку никто не брал.
Он стал просматривать другие материалы. Раскладывая их по важности и срокам исполнения.
Так, - говорил он себе, - вот этот в первую очередь, осталось два дня.
Но материал был с красной пометкой начальника, и контрольной карточкой, на которой красовались множественные автографы руководителей всех рангов.
Суть материала была в следующем:
Кто-то вдоль всего жилого дома огромными буквами написал: «Машка – проститутка, даёт за пятьдесят баксов», и номер телефона.
Вроде как ничего страшного, тем более, что дворники в тот же день всё закрасили. Но Машка в этом доме жила единственная, ходила в десятый класс, номер телефона её совпадал с указанным, а папа у неё был одним из партийных лидеров. Успел сфотографировать надпись и направить самому главному по фамилии Личин. Что-то в этой фамилии показалось Бойдову знакомым. То ли во сне снилось, то ли читал где. Но он не стал на этом зацикливаться, было много работы.
И каждый день, кто только из руководства с большими звёздами не звонил на все телефоны отделения. Представляясь «от Личина», требовали проведения комплекса мероприятий, регулярных отчётов по их результатам, выявления всех подозреваемых лиц и привлечение их к строжайшей ответственности. Составление идиотских справок, тупых отчётов. Угрожая в случае неисполнения принятием каких-то мер. Угрожали увольнением!
Как только Бойдов появлялся в отделе, ему кричали девочки из канцелярии, что опять звонили от Личина. Прибегали сотрудницы паспортной службы и инспекции по делам несовершеннолетних и жаловались на звонки, а затем участковые инспектора. Всех их достали эти Личины. И они уже умоляли Игоря, наконец, найти наглеца, который возмутил спокойствие столь уважаемых людей. Складывалось впечатление, что отделение милиции находится в окружении этих невидимых Личи, ряды которых увеличиваются с каждым днём. Кольцо сужается и скоро наступит развязка. Они проникнут внутрь отделения, внутрь кабинетов, внутрь самих сотрудников. Останется тогда кто-нибудь, кто сможет хотя бы выслушать покалеченного, ограбленного, просто обиженного обыкновенного гражданина?
Парня Бойдов нашёл в школе в тот же день, как получил материал. Тот признался, что надпись его. И всё бы сложилось удачно, но сама Машка оказалась девчонкой хамоватой, с выбритыми проплешинами диковинных узоров на голове, большим количеством пирсинга в ушах, носу, на языке и в других местах, о которых не стеснялась намекать. То ли хотела насолить отцу, то ли ещё по какой причине, подтвердила, что именно пятьдесят баксов её устраивает! Что без колебаний изложила в своём объяснении. А затем добавила, что Бойдов ей очень симпатичен, и если его не смущает её несовершеннолетие, она готова подтвердить на практике всё то, что написала…
Материал сам начальник управления возил читать заявителю на дом. Вернулся красный как рак, с синеватыми подтёками возле глаз, отдал бумаги Бойдову, сказав:
- Не правильно работаете! Отказывайте!
Бойдов не стал ничего уточнять и забрал материал, удивившись, что он стал весь измятый, словно его сворачивали в трубочку и обо что-то или кого-то били.
Теперь оставалось только вынести постановление об отказе в возбуждении уголовного дела и, утвердив в прокуратуре, сдать в архив.
Но имя «ЛИЧИ» крепко и надолго прижилось в отделе.

ГЛАВА 25. Без названия

Гарри проснулся от неумолимого чувства голода. Недавно рассвело, и он жадно набросился на разноцветные шары, лежащие вокруг. К чёрным шарам он чувствовал похмельное отвращение. В отместку им, он попробовал белые и удивился их замечательному сочному вкусу, немного кисловатому, содержащему мелкие крупинки, таявшие во рту и придававшие свежесть дыханию.
Так он наслаждался, осматривая всё вокруг. Вчера, когда они только приплыли сюда, начиналась темнота. А учитывая их выпускное перевозбуждение, было не до осмотра местных достопримечательностей. Теперь же, обведя взглядом пространство, он увидел, что находится в большой, довольно глубокой пещере. О них подробно рассказывали на занятиях.
Везде суетились такие же выпускники, только более ранних лет. Одни сидели на выступах, другие поедали шары или болтали между собой. Некоторые продолжали спать, лежа на ровных поверхностях, изредка вздрагивая. Кругом на камнях и между ними валялись разноцветные шары. В интернате не советовали увлекаться тёмными, но, видимо, здесь запрета не существовало. Те, кто не сидел, были заняты делом. Выбирали из щелей и выбоин занесённые мусором шары. Раскладывали их на открытые места. Другие, уносили их глубже в пещеру. Все они как-то странно ходили. Переваливаясь с одной ноги на другую. Словно им мешали их огромные животы, разных расцветок. Был один, кто смотрел за происходящим и давал указания остальным. Тело его было похоже на скелет обтянутый кожей. Перепонки между пальцев были дряблыми и уже не могли так активно способствовать движению под водой. Жабры были тёмные – их владельца мучила одышка и, видимо, он готовился уйти на сушу, неся с собой опыт подводной жизни. Именно так выглядели все старики на суше.
Гарри потянулся, зевнув, не торопясь приподнялся, чтобы достать очередной белый шар. Взглянул на, мирно спавшего, приятеля и обомлел.
Стив полулежал на ровном выступе, упёршись спиной в стену скалы. А между ног у него находилось нечто! Полупрозрачная продолговатая штуковина, похоже, проглотившая три или четыре шара, которые теперь бугрились внутри её. Она расположилась прямо на том месте, где Стив носил колпачок. Её окончание было немного крупнее, и на нём как на маленькой головке просматривались узкие, прикрытые веками глаза. А ниже, в виде отверстия с пухленьким обрамлением губ – рот! Эта штуковина шевелилась и, похоже - дышала. Её движения выглядели как колебания от головы к последнему шару, и обратно. Гарри протянул руку и дотронулся до неизвестного существа. Тело было бархатистое, с пушком, слегка прижатыми сверху вниз, если верхом считать голову. Он провел ладонью по округлостям. И те будто преобразились. Шарики напряглись. Промежутки между ними слегка выгнулись. Волосики приподнялись. А рот приоткрылся, и послышалось едва уловимое мурлыканье. Гарри судорожно пытался вспомнить учебные занятия на суше, где они проходили данных существ. Но ничего припомнить не мог. Решил подождать, когда проснётся Стив.
- А может оно ядовито? – подумав, испугался Гарри, - и Стив уже больше никогда не проснётся?
Он осторожно взял чудище за туловище, попытался отцепить от Стива.
В тот же миг почувствовал пронзительную боль.
ААА! – закричал Гарри, и увидел на своей ладони след небольшого ожога.
От его крика, а может по другой причине, Стив открыл глаза. И в тот же миг заорал сильнее, чем Гарри, показывая рукой туда, где Гарри раньше носил колпачок. Гарри посмотрел, куда показывал Стив и обомлел. Между его ног находилось такое же существо, и, заметно было по его рту, что оно улыбалось, или, во всяком случае, его губы производили такое самодовольное впечатление.
Теперь уже оба они орали как сумасшедшие. К ним, в раскоряку, подбежал один из толстяков и, увидев причину крика, стал громко смеяться. Замахал руками остальным, приглашая развлечься. Прибежали ещё несколько и тоже стали хохотать, глядя на испуганные физиономии недавних выпускников.
Гарри, надеялся, что, прибежавшие, помогут им избавиться от прилипших существ. Но вместо того, они стали громко смеяться, держась за свои животы. Некоторые даже попадали на скамейки. Сквозь их гомерический хохот Гарри слышал, как они бурчали между собой, что каждый новый выпуск дарит им минуты наслаждения, и жаль, что выпуски случаются не часто!
И в этот момент Гарри резко замолчал. Стив увидел, что глаза Гарри выпучились настолько, что готовы были выпрыгнуть из орбит. Солнце взошло высоко и, проникая сквозь толщу воды, ясно освещало всё вокруг. Он посмотрел по направлению взгляда Гарри, и увидел, что подошедшие, совсем не толстяки, а вместо животов у них висят такие же штуковины как у него со Стивом. Только огромные и разноцветные: от синеватого, как у него самого, до перламутрово-красного как у того, что свалился с лавки. У некоторых существо доходило до шеи. Состояло из семи – восьми, а то и десяти соединённых шаров среднего или крупного размера. Стив так же перестал орать, и уставился на подошедших, которые не могли угомониться. Падая со смеху, и поднимаясь вновь, стояли, широко расставив ноги и выпучив перед собой отвратительные, волнообразно перекатывающиеся внутри, наросты.
Теперь, при свете дня, их безобразный вид бросался в глаза особенно ясно. Гарри изо всех сил вцепился в существо, прилипшее у него между ног, и попытался оторвать его от своего тела. Он не чувствовал жжения, от которого руки стали неметь. Осталось совсем чуть-чуть. Казалось, что ещё немного, и он будет свободен. Вместо того чтобы помочь, среди хохочущих началась паника. Кто-то бросился прочь. Кто-то пытался оторвать руки Гарри от существа. Но в этот миг раздался оглушительный свист, похожий на ультразвук, от которого у всех заложило уши. Придерживая руками животы, все бросились в разные стороны, перескакивая через выступы и обломки скал, роняя подобранные ранее шары. Гарри и Стив замерли в изумлении - к ним, в мгновенье, приблизились две огромные тени и встали рядом. Их могучие тела, в виде гигантских шаров с перемычками, недовольно колыхались и вздрагивали. Они были в два раза выше выпускников, поэтому Гарри и Стив видели перед собой ряд огромных присосок, величиной со свою голову. Внутри присосок что-то медленно шевелилось, перемешивалось, вспучивалось и лопалось мелкими брызгами. Это были те же существа, что и у них между ног, только больше в двадцать – тридцать раз! Существа надвинулись на выпускников. И те закрыли глаза, готовые быть проглоченными. В этот момент к ним приковылял тот сухощавый старик, с дряблыми перепонками, и стал знаками объяснять прибывшим чудовищам, что это выпускники после первой темноты. Что они ещё ничего не знают, и он займётся их воспитанием. Возьмёт всю ответственность на себя. Чудовища недовольно хрюкали, кивали верхними шарами, но видимо объяснения их устроили и они удалились.

ГЛАВА 26. Дежурство

Никакие засады, никакие мероприятия или исполнительские материалы и документы, не могли выбить из головы Бойдова мысли об очаровательной девушке, лежащей на больничной койке с повязкой на глазах. Он вспоминал о ней постоянно. На что бы ни взглянул, всё возвращало в больничную палату. К распахнутому халатику, к звонким переливам её голоса. Рассеянный свет от настольной лампы походил на тот больничный, не оставляющей тени. Белая наклейка на оперативном деле, походила на марлевую повязку. Пятна ржавчины на сейфе – веснушками на щеках. Он хотел избавиться от совпадений, но они, словно специально, находили друг друга, продолжая напоминать ему о ней.
Сегодня он дежурил в вечер. Район трещал по швам. За месяц девять ножевых. Приметы мужчины были известны. На всех досках в отделениях висели его фотороботы. Но он продолжал резать. Ни за что. Ничего не спрашивая, и не требуя. Не угрожая. Молча, шёл навстречу. Затем выпад вперёд. И всаживал нож в грудь жертвы. Будь то мужчина или девушка. Некоторых врачи едва успевали спасать. Скорые были предупреждены, и оказывались на месте происшествия через пять минут. Состояние раненых всегда было на грани смерти из-за большой потери крови. Преступник не оставлял нож, и после удара, засовывал его в правый карман своего серого длинного пальто.
Заявок было немного. Пара квартирных краж, разбой на таксиста, и глухая карманка. Зато с городскими убойщиками установили молодую девчонку, неделю назад, выбросившую своего новорождённого ребёнка в мусор. Пришлось всем отделением, под насмешки и удивление местных бомжей, сидеть в контейнере перебирая всякий хлам и отходы человеческого существования.
В одиннадцать вечера смена заканчивалась. Затратив ещё час на бумаги, собрался идти домой. Кивнул дежурному.
- Пройдусь по территории, - сказал Бойдов, - вдруг кого знакомого встречу!
Пошутил, подразумевая своих беспокойных подопечных, мешающих спокойно жить людям.
Он пересёк проспект и вышел к гостинице, облюбованной одной из преступных кавказских групп. Но там сегодня было спокойно. Швейцар в малиновом пиджаке и фуражке мирно курил стоя на крыльце. Завидев Бойдова, оглянулся по сторонам и сделал едва заметный жест рукой, предлагая подойти.
- Сегодня заехали борцы из Еревана, - зашептал он подошедшему Игорю, - говорят, какой-то чемпионат у нас проводят. Да, сомнительно мне что-то. Уже пара девчонок из их номера выскакивали в слезах. Как бы беды не было. Я на всякий случай их данные переписал. В семнадцатый номер фармазон крутой заехал с молодой симпотной девкой. Как бы, не подсунули иностранцам стёклышки! Потом хлопот не оберёшься!
- Спасибо, Саныч, – не выказывая радости, обрадовался Игорь, намечая на завтра мероприятия, - с утра будем!
Швейцар выпрямился, выпятил грудь колесом и с чувством выполненного долга направился внутрь гостиницы.
Бойдов решил пройти через дворы на соседнюю улицу. Чтобы не быть замеченным. Большинство окон уже чернели. В некоторых виднелись разноцветные сполохи света от работающего телевизора или просто горела ночная лампа. Народ отдыхал. Проходя мимо детского сада, Игорь увидел открытую на первом этаже форточку. Немного постоял наблюдая. Но никто оттуда не появился. Движения внутри не было. Он подошел и прижал её рукой к раме. Скрипнув, она захлопнулась.
- Завтра заведующей позвоню, дам нагоняй, - подумал Игорь.
В стоящих у тротуара гаражах, было тихо. Вдалеке слышалась музыка, то громче, то слабее. Знакомый ресторан недавно получил разрешение работать до утра. Но в будние дни посетителей было немного. За общественный порядок можно было не беспокоиться. Отдыхающая там местная братва, вся состояла на учёте. Если появлялся кто не местный, нужный человек сразу звонил. Обыватели сюда заглядывали, если только по ошибке. Но увидев окружение внутри, быстренько покидали заведение. И не зря. В последнее время там участились разборки заканчивающиеся перестрелками. Заявлений не поступало. Трупы бандиты увозили с собой, кровь замывалась мгновенно, раны залечивали у своих врачей. Только агентурные сообщения пестрили именами, кличками, названиями группировок. А позже где-то проходили торжественные похороны, и аллея героев времён приватизации, продолжала увеличиваться. Жалко было только официанток, частенько, по роду своей работы, попадавших под перекрёстный огонь боевых действий. Отдававших свои молоденькие жизни за чужой интерес.
Швейцар на двери сразу узнал Игоря и, кланяясь, незаметно нажал на кнопку, спрятанную внизу за портьерой. Игорь об этом знал. Сигнал пошёл в подвал, где располагались шикарные апартаменты хозяина ресторана. Игорь знал гораздо больше официанта. Куда выходят оба чёрных хода. И каким условным стуком открываются двери.
Но всё должно быть вовремя. Поэтому он, не выдавая своих познаний, прошёл в зал. Только своим разрешалось не оставлять верхнюю одежду в гардеробе. Мало ли какая ситуация возникнет. Тем более что теперь у многих, как и у Бойдова, подмышкой висел ствол. Игорь заглянул в зал. В углу сидели человек пять пацанов. Они что-то рьяно обсуждали, размахивая руками.
Увидев Бойдова, затихли.
Навстречу Игорю вышла знакомая официантка.
- Есть кто в банкетнике?- тихо спросил он, имея в виду, небольшой отдельный зал, куда вёл узенький коридорчик через вход на кухню, и где, в основном, происходили разборки.
- Нет, все ушли,- ответила она разочарованно, понимая, что и этот посетитель не задержится.
Игорь вышел на свежий воздух. Дальше его путь лежал к старой гостинице, где в небольшой комнате обосновался единственный на его территории, ночной видеокинотеатр. Долго же пришлось Игорю прессовать его владельца, чтобы тот стал помогать выявлять извращенцев: сексуалов и педофилов. Даже пришлось состряпать липовое заключение, о том, что фильм «Эммануэль» является порнографией и за его показ полагается срок. Теперь с владельцем кинозала они стали друзьями. Хозяин по ночам сидел дома, но информацию сливал регулярно. А фильмы за него крутили молодые ребята, которые так же хорошо знали Игоря.
Комната была набита зрителями. Вытяжки не было. Курить или не курить, решалось большинством голосов. На этом сеансе, в основном, оказались курящие. Дым стоял такой густой, что с задних рядов на небольшом экране телевизора, можно было с трудом узнать Столоне, расстреливающего своих бывших однополчан.
Парень, руководивший видеомагнитофоном, увидев Бойдова, встал со стула, молча предложив ему сесть. Но Игорь не стал садиться. Он спросил всё ли в порядке, и, получив утвердительный ответ, поторопился выйти из зала. Табачный дым успел проникнуть в лёгкие и горчил во рту. Курить он так и не научился. Выйдя на улицу, вздохнул полной грудью и выдохнул разъедающий прогорклый дым. До дому оставалось недалеко, и он ускорил шаг. Надо было лечь спать пораньше. Шеф разрешал после вечерней смены выходить на час позже, и Игорь для себя, неожиданно твёрдо, решил в этот час навестить подопечную в больнице.
И в тот миг, когда он об этом подумал, заметил впереди себя высокого мужчину в пальто, метнувшегося в сторону отдельно стоящего жёлтого общественного туалета. Игорь ушёл с освещённой дороги в тень и стал потихоньку двигаться вперёд. Посмотрел на часы.
- Кто это в два часа ночи бродит по улицам, и справляет нужду?- подумал Бойдов, - Транспорт уже не ходит, явно не местный.
Игорь тихо подошёл и остановился на расстоянии метров десяти за деревом. Похоже, парень был высоким и худым, точно как в ориентировке. На углу висел таксофон и Бойдов, не сводя взгляда с туалета, через ноль два попросил подкрепления из своего района.
Постояв немного, прислушался. Тишина.
Игорь подумал, что толстые стены могут гасить звуки. И тот, внутри, уже мог приставить нож к горлу своей жертвы и измываться над ней. Прошло уже минут пять. Никто не выходил. Подкрепления тоже не было. Игорь достал из кобуры пистолет и потихоньку двинулся вперёд. Вытянув правую руку, приоткрыл стволом дверь.
Пахнуло многолетним смрадом дерьма и хлорки. Раскрытыми ртами вылезающих из стен белых призраков, в тусклом свете отражались писсуары. Городской нужник превратился для Игоря в стан врага, готовый обороняться всеми средствами. Четыре кабинки были закрыты, издевательски зазывно мерцая металлическими ручками. Где-то вдалеке слышалась музыка, подталкивая Бойдова вперёд своим классическим ритмом диско. Игорь подумал, не померещилось ли ему? Наклонился, надеясь увидеть под ограждением, чьи-нибудь ноги. Но ничего подобного не увидел. В этот момент он услышал позади себя шуршанье шин подъехавшей автомашины и постепенно накапливаемый страх, вместе с осторожностью прошёл. Выпрямившись, Бойдов чётко произнёс:
- Милиция, всем выходить с поднятыми руками!
Но требование прозвучало впустую, отразившись от влажных заплесневелых стен гулким эхом. Так, что Бойдов не узнал собственного голоса и, с насмешкой подумал, что чьё-то указание касалось именно его самого. Ни один новый звук не нарушил устоявшегося ночного фона.
- Я сказал выходить! - повторил Бойдов.
Но в ответ снова было тихо.
Игорю стало стыдно, что он вызвал подкрепление. Да, ещё куда? В туалет! Завтра все будут его подкалывать, жалея за случившийся ночной запор. Вот будет смеху в отделении. Все будут приходить и советовать:
- Что ж ты брат, совсем на сухомятку перешёл? Денежки экономишь?
Принесут пургена. На неделю хватит веселья.
Игорь уже стал засовывать ствол назад в кобуру, но тут едва расслышал одиночный металлический звук: клац!
Он отошёл подальше от кабинок и снова поднял пистолет перед собой:
- Я сказал выходить!
На этот раз, тот же металлический звук повторился и уже длился некоторое время: клац, звяк, клац, клац.
Игорь понял, что кто-то, за дверью, играючи, раскладывает нож - бабочку.
- Я что, непонятно сказал? - как можно грознее и громче, чтобы заглушить своё волнение произнёс Игорь.
На этот раз дверь дальней угловой кабинки приоткрылась. Показалась высокая худощавая фигура мужчины. Он как-то странно, медленно двигался вперёд, немного согнувшись и держа руки где-то под животом. Длинное тёмное пальто, наполовину застёгнутое, практически полностью скрывала его руки по локти.
-Стоять на месте, руки поднять! – жёстко сказал Бойдов, отходя к противоположной стенке.
Но мужчина, словно ничего не слышал. Он продолжал медленно надвигаться на Игоря, всё так же, скрючившись. Под курткой уже не слышалось металлического бренчания. Казалось, что мужчина вот-вот распрямиться, словно сжатая пружина, и бросится на Бойдова. Надо было успеть!
Игорь передёрнул затвор пистолета, заслав патрон в патронник и, нацелив прямо мужчине в голову, уже закричал что было мочи:
- Руки! Поднять руки! Стоять!
Мужчина остановился и стал разгибаться, медленно вынимая руки из-под пальто. Всего один прыжок разделял их, и указательный палец правой руки Бойдова нервно дрожал на спусковом крючке.
Они стояли друг напротив друга. Мужчина выпрямился. Он был выше Игоря. Но сутулый и худой. На вид лет сорока. Черты его лица выдавали в нём заядлого курильщика или наркомана. Из-под пальто показалась его правая рука. Сделав шаг, он вытянул её вперёд. На ладони, холодным светом, отразилось металлическое лезвие.
- На пол! Я сказал на пол! Лежать! - заорал Игорь, отпрянув спиной к двери, продолжая держать перед собой пистолет.
Мужчина согнулся, словно готовясь выполнить указание, но не до конца. Левую руку он прижал к горлу.
- Ключи, - просипел он едва слышно, - ключи провалились бля!
И только сейчас, уже готовый стрелять на поражение, Бойдов разглядел в полумраке, что мужчина протягивает ему блестящий плоский ключ с зазубринами для ригельного замка. От него под пальто тянулась цепочка крупного плетения.
- Начал вставать, а ключ, падла, провалился в дырку кармана, никак вытащить не могу, - сипел он, левой рукой давя на чёрную кнопку, расположенную под кадыком горла. После операции спать перестал. Гуляю по ночам.
- Выходи, - спокойно сказал ему Игорь, заглядывая в остальные кабины.
Мужчина, застёгивая металлическую бляху на штанах, вышел из туалета. Игорь шёл за ним. Тут уже стоял дежурный уазик. Приехавший участковый внимательно рассматривал вышедшего мужчину:
- Похож, - уверенно сказал он Бойдову, - просто вылитый! Проверим по полной! Не сомневайся.
Он помог задержанному подняться в заднее отделение автомашины.
Перед тем как успела закрыться дверца, мужчина посмотрел на Бойдова, и, встретившись с ним взглядом, снова прижал под кадыком чёрную кнопку и беззлобно просипел:
- Извини, что напугал тебя, командир! Может, было бы лучше, если б ты меня пришил, - слёзы заблестели у него в глазах,- мать бы хоть пенсию за меня получала, а так пропью всё! И своё и её!

ГЛАВА 27. Апельсины

Игорь не мог дождаться утра. И хотя он лёг в начале четвёртого, быстро уснуть так и не смог. В голове продолжало кружиться всё, что случилось за день. В семь часов весеннее солнышко заглянуло в окно его квартиры, дав повод начать приводить себя в порядок. Бойдов стоял перед зеркалом и скоблил себя безопасным лезвием в надежде, что Юля снова прикоснётся к его лицу, как в прошлый раз. Глядя на своё отражение, он вдруг осознал, что очень долго не видел себя. Он видел щетину, волосы в носу, кустящиеся брови, мешки под глазами. Но само лицо и своё тело, словно не замечал! Буд-то за его признаками и отличиями ничего не было. Теперь, с удивлением, заметил, как он за несколько лет работы в милиции, изменился. Начавший расти животик, пропал. Лицо будто расширилось, появился широкий подбородок. С боков его обозначились округлости брылей. Взгляд больших глубоко посаженных глаз стал спокоен и требователен. Уголки рта опустились вниз, и вместе с носогубными складками стали придавать лицу выражение жёсткости и подозрительности.
К тому же он с уверенностью мог сказать, что изменился и его голос. От частых произносимым им команд, требований, указаний он стал насыщенным и громким. Происходил уже не изо рта или горла как раньше. А откуда-то из груди. Из лёгких. Из всего тела. Иногда, повышая голос, он чувствовал, как сам присутствует в его напоре. Словно, генерирует его в себе как энергию и сможет, если постарается, оглушить своим тембром и широтой диапазона любого. Разбить стакан, как это делал великий Шаляпин.
Бывшая работа иногда казалась ему сном или прошлой жизнью. Он практически не вспоминал о ней. Изредка приезжавшие родители, только охали, глядя, как он целыми днями, пропадает на работе. Им казалось, что это он делает специально, чтобы поменьше с ними общаться. И погостив пару дней, уезжали на какой-нибудь курорт. В подарок, они оставляли ему несколько сотен долларов. Но Игорь их не тратил. Ему хватало своей зарплаты, а подаренную родителями валюту он, не считая, складывал в деревянную коробочку на серванте.
Надев единственную, оставшуюся чистую рубашку, и отпарив костюм, он поехал в больницу. Выходя из метро, увидел девушку торговавшую апельсинами. Завидев Игоря, она неотступно преследовала его взглядом, кивая на свой товар. Пока он не подошёл и не купил целую сетку, килограмма три. Нельзя же навещать больную с пустыми руками,- думал он, - даже если она потерпевшая.
Но в палате Юли не оказалось. Медсестра вывезла её подышать в маленький парк. Игорь нашёл её одну. Она сидела в чёрной инвалидной коляске, прикрытая серым пледом и, казалось, спала, положив голову на туго взбитую подушку. Он тихо подошёл к ней и встал прямо напротив, почти вплотную.
- Вы что ж, Игорь Михайлович, наелись цитрусовых?- спросила она его, не поднимая головы от подушки.
- Нет, - только и смог вымолвить удивлённый Бойдов.
Он был в растерянности. Быть может, она увидела его через неплотно прилегающую повязку?
Юля прервала его догадки.
- Я просто Вас чувствую, - тихо сказала она, - со мною никогда такого не было. Я знала, что вы сегодня придёте. Я ждала. Где же мои цветы?
Бойдов побагровел от смущения.
- Понимаете, Юля Сергеевна, я же к Вам по делу, - начал врать он.
Но она не позволила ему сделать это.
Тронув руками колёсики коляски, она катнулась прямо в его сторону. Он только успел поднять вверх апельсины, и оказался между её коленок прикрытых пледом. Она охватила голенями его ноги и притянула к себе. Игорь оказался в ловушке.
Он посмотрел по сторонам: парк был маленький, закрытый со всех сторон кроме больницы. И только из окна первого этажа на него вопросительно смотрела Юлина медсестра.
Единственное, что мог сделать Игорь, это положить сетку с апельсинами на колени больной. Мысленно поблагодарив продавщицу, увидел, как медсестра отошла от окна.
- Это вместо цветов? - язвительно спросила Юля, кладя руки на сетку с фруктами, - а я думала, вы их съели по дороге, так от Вас пахло!
Она звонко рассмеялась, вспугнув несколько птиц из ближнего кустарника.
- Ну что же Вы, - с укоризной произнесла она,- начинайте чистить свои фрукты. Что это, апельсины?
- Да, - сказал Игорь, - разрывая сетку. Пальцы его вонзились в плоть фрукта и стали нервно разрывать его.
- Ах, представляю, как это сексуально! - произнесла она, пытаясь достать языком попавший ей на щёку сгусток апельсиновой мякоти.
Бойдов не знал, куда деваться от смущения.
- Хорошо, что она меня не видит, - думал он, с облегчением.
Но она уже протянула руки и взяла его за запястья. Он продолжал рвать эти ненавистные апельсины. Когда она оторвала его руки от фруктов и приблизила к своим губам. Ничего не говоря, прижала их ко рту и стала медленно слизывать оставшийся на пальцах сок.
Бойдов онемел.
Он чувствовал пальцами нежную упругость её язычка, пытающегося проникнуть сквозь его кожу в плоть. Отчего кисти начинали дрожать, вызывая мурашки. Видел её полуоткрытый рот, с чуть вздёрнутой верхней губкой, открывающей самый краешек ровных белых зубов, с ужасом представляя, как пошло и развратно это выглядит со стороны, особенно через окно сестринской комнаты. Но вместо этого, чувствовал, как дрожат его руки, и эта дрожь передаётся всему телу, переходя в полоумное возбуждение. Затмевая всё вокруг: безлюдный маленький садик, больницу с выглядывающими через пыльные окна пациентами и ту медсестру, с завистью подглядывающую из-за занавески.
Он схватил Юлины руки в свои, нагнулся, и прижался к ним губами. Почувствовал, как холодны и тонки её пальцы. Как изящно длинны. Он беспорядочно прикладывал свои губы, то к аккуратно оточенным ноготкам, то к фалангам, затем к маленькой ладошке и снова к пальцам, чувствуя её тонюсенькие косточки, прикрытые нежным почти прозрачным пергаменом кожи. Слыша над своим ухом её тихий шёпот:
- Ты хороший, ты самый хороший! Я знаю. Я ждала тебя!
Жёлтые, словно маленькие солнца, апельсины будто партизаны, беззвучно скатились с Юлиных колен. Десантируясь, кинулись в россыпную от угрозы быть съеденными, как можно быстрее, пытаясь скрыться в кустах, и недавно появившейся траве. Некоторые приглушённо запрыгали по выложенной кирпичиками дорожке, прямо в сторону выезда с территории больницы.
- Мама, мама, смотри какие жёлтые мячики катятся! - закричал маленький мальчик, пытаясь выдернуть свою руку из материнской.
Услышав детский голосок, Юля быстро освободила свои ладошки из рук Игоря и опустила их на колени. Поняв, что апельсинов нет, она стала громко и заливисто смеяться. Обняла Игоря руками за шею и потянулась к нему. Он подхватил её за талию и, как пёрышко, выдернул из чёрного инвалидного кресла. Закружился с ней, прижав к себе её худенькое тельце. Ощутил, как она, словно лечебный пластырь, прижалась к оголённой ране на груди. Обнажённому, не заживающему сердцу, и заглушила негаснущую боль.
Упавший на землю, тёмный шерстяной плед, словно дьявольское подраненное крыло, бессильно вздрагивал от прохладного весеннего ветерка.
Игорь осторожно поставил Юлю на ноги, подхватил его одной рукой, и бросил на пустую каталку.
Держась за руки, они не торопливо пошли в больницу.

ГЛАВА 28. Выписка

В выходные ей разрешили поехать домой в сопровождении матери.
Юля просила, чтобы Игорь тоже был, и он отпросился у начальника на пару часов.
Алевтина Никаноровна, мать Юли, оказалась стройной женщиной, на вид лет сорока, с загадочной улыбкой Джоконды. Чёрный платок, наглухо, под горло застёгнутая кофта, и длинная до пят, гофрированная юбка, того же цвета, делали из неё церковную старушку, готовую, в любой момент, упасть на колени и начать рьяно молиться за упокой души.
Частично это так и было. По выходным и праздникам она прислуживала в церкви, помогала в приходе и, даже иногда, пела в хоре. В будние дни она работала на заводе, то ли бригадиром, то ли мастером.
Игорь не сознавая того, сравнивал мать с дочкой и не понимал, откуда в этом сумраке религиозности мог появиться аленький цветочек взращённый светом и теплом.
Внешне они выглядели как две совершенные противоположности. Юля, в своём цветастом лёгком платьице и пуховой беленькой жилетке смотрелась на фоне своей матери как белый квадратик воротничка на католической мантии священника.
Во время знакомства в больнице, Алевтина Никаноровна, стараясь незаметно, с подозрительным вниманием, изучала Игоря. Но ничего не говорила. Игорь постоянно чувствовал на себе её взгляд и, тоже, молчал. Всю дорогу, в такси, щебетала только Юля. Она рассказывала смешные истории, которые слышала в больнице от врачей и пациентов. Говорила, что на следующей неделе ей снимут повязку, и она, наконец, увидит всех. Так как неимоверно соскучилась.
У Юли с мамой была небольшая однокомнатная квартира, которая, скорее походила на церковную кладовку. Здесь было столько икон, что казалось, будто комната уже занята и здесь живут святые. Они глядели со всех углов, стен и мебели. Кроме того, на множестве полочек стояли предметы, явно религиозного характера. Назначения многих вещей Игорь не знал, но чувствовал, что и они относятся к той же утвари. Пахло как в церкви.
- Игорь Михайлович, Вы помогите Юленьке освоиться, а я пока сбегаю в магазин, куплю что-нибудь к чаю, - заторопилась Алевтина Никаноровна, как только вошли в квартиру, - Закройте за мной.
Игорь думал, что мать Юли что-то хочет ему сказать и направился к двери. Но она только выразительно посмотрела на него своими большими чёрными глазами, обведя его взглядом сверху донизу, как делают когда прощаются, и вышла. Бойдов ничего не понял, как впрочем, и все мужчины, сталкивающиеся с природной проницательностью женщины.
Осознание пришло через час, когда она вернулась.
Открыв дверь, Бойдов смутился, под её лукавым взглядом из-под чёрных бровей. Она всё знала!
А тогда, он смущённый направился в комнату, пытаясь разгадать, что хотела сказать ему своим взглядом Алевтина Никаноровна.
Стоило ему зайти внутрь, и он тот час попал в жаркие, такие знакомые и желанные объятья Юли. Теперь они были совсем другие. Её дыхание было таким учащенным и резким, что он даже испугался, отпрянув. Но она притянула его к себе, и Бойдов обхватил её за талию, почувствовал, как она струной стала вибрировать в его руках. Маленькое тело билось в конвульсиях, ударяя в его грудь и колени. Игорь прижал её к себе и почувствовал, как она отклонилась назад, платье её задралось, и она прижалась к нему низом живота. Её маленькая ножка проскочила между его ног, и он почувствовал бедром опаляющий жар, проникающий через её трусики и его штанину. Он положил руки на её ягодицы, и она пружиной взвилась вверх, обхватив его бёдра ногами. Увлекая в свой неистовый слепой танец безумного взлёта и захватывающего дух падения. Бойдову показалось, что он рухнул с ней на алтарь, под, ранее непроницаемые, лики всех святых. Которые, теперь в изумлении, не моргая, уставились томным взглядом на влюблённых, едва сдерживая своё вожделение, чтобы не упасть и не раствориться вместе с ними в едином порыве страсти, мучительном и сладком стоне группового соития…
Алевтина Никаноровна принесла сахарный песок и пакет с печеньем. Сидя за столом во время чаепития, она внимательно смотрела на лики святых, будто хотела залезть им в душу и уличить в чём-то безнравственном.

Через два дня должны были снимать бинты.
Пришли два врача. Молодой - лечащий и пожилой профессорского вида с седыми волосами. Ходячих девушек попросили выйти.
- Ну что, приступим? – спросил профессор, непонятно к кому обращаясь.
Тот, что моложе, склонился над Юлей, разматывая бинты. В глазах его не было оптимизма. Это заметили все.
Юля сидела на табурете посреди палаты. Она вся искрутилась и изъерзалась от нетерпения.
Как маленький ребёнок, что ждёт, когда же ему всё же преподнесут долгожданный подарок, который он терпеливо зарабатывал своей любовью и послушанием. О наличии, которого, он давно знал и видел, где тот хранится. Потому, что подсмотрел, когда родители прятали его загодя. В сказочные моменты отсутствия взрослых дома, доставал подарок из тайника, наслаждаясь его существованием. И тем желаннее тот казался, что видя его в реальности, трогая и любуясь, ребёнок понимал его недостижимость, обусловленною всего лишь прихотью взрослых, и малюсенькой преградой, называемой временем.
Седой профессор стоял напротив Юли, рядом с её матерью. Игорь присел около кровати на стул.
Бинты упали, освободив копну рыжих волос, кучу веснушек и два белых круглых тампона на глазах с желтоватыми оттенками лекарств.
Доктор снял ватные кругляшки. Глаза Юли были закрыты. Вместо бровей виднелись нежно красненькие полоски. Такие же полоски, но тоньше, обрамляли оба глаза.
- Ну же, Юлечка, - не выдержала Алевтина Никаноровна,- посмотри на нас!
Розовые, с беленькими прожилками, веки дрогнули и стали подниматься.
- Почему так темно? - осторожно спросила она, словно хотела сделать шаг, не желая оступиться.
Веки открылись, и все увидели её темно-синие глаза, как две спелые созревшие сливы, готовые вот-вот брызнуть во все стороны сочной фиолетовой мякотью.
- Включите свет! - уже тише попросила она.
Её просьба вопросом повисла в тишине палаты.
Внезапно поняв всю безысходность своей просьбы, с мольбой в голосе, но очень громко, повторила в пугающую темноту, затягивающую её в себя, ещё сильнее, чем раньше с каждой длящейся секундой тишины:
- Мамочка, почему нет света, прошу, включите…
И, заперев во рту последнее слово, её верхняя губка задрожала. Дрожь передалась нижней, затем подбородку, а далее всей голове и всему телу. Она вытянула вперёд руки, словно ища опору, ухватившись за которую могла бы вытянуть себя на свет. Туда, где едва сдерживает слёзы её мать, где стоят беспомощные, уставшие доктора, чувствуя в своём сердце очередную дозу оседающей тяжести разочарований. Где, такое знакомое и обожаемое, лицо самого близкого человека, которым могут любоваться все вокруг, остаётся для неё окутанным темнотой!
И, быть может, для этого ей необходимо, всего лишь, встать и сделать шаг.
Юля попыталась приподняться, и, сидящий в стороне Бойдов, оттолкнув профессора, рванулся вперёд. Обнял Юлю. Прижал к себе её беспомощное, разрывающееся в рыданиях тельце.
- Милый, миленький, ну, разве можно так жить, разве можно, ничего не видя?- рыдала она,- Ведь я же всё видела, всё видела раньше, всё вокруг! Ведь всё же было хорошо! Мне все говорили, что будет хорошо! И я зала, я была уверенна…
Словно тот долгожданный подарок, который ребёнок зарабатывал свой любовью и послушанием, неоднократно держал в руках, просто исчез, испарился. И взрослые, будто не заметили этого, продолжая равнодушно жить повседневными заботами, в своём холодном однообразном безразличии, не замечая великого горя до краёв заполнившего детскую душу.
- Всё будет хорошо, моя девочка, всё будет хорошо, мой маленький рыжик, - нашёптывал Игорь, прижимая к груди золотистую копну её волос и чувствуя, как полные горечи, огненные слёзы насквозь прожигают его рубашку, футболку, кожу, сердце.
Оба доктора потихоньку удалились, позвав с собой Алевтину Никаноровну.
Игорь стоял посреди пустой палаты продолжая успокаивать безутешную Юлю.
И тут, как протяжная песнь разлилась по палате среди ясного неба, и до них донёсся зычный, знакомый женский голос с деревенским акцентом:
- Что ж ты, девонька, отчаиваешься так? Вон, посмотри на меня, бабу безногую. Я и то дальше жить хочу! А у тебя - что? Ручки ножки есть. Детишек нарожаешь. Будут они твоими глазками. Всё расскажут тебе. А пока, суженый о тебе позаботиться! Вон красавец, какой. Со временем, с ним и видеть научишься!
На своей кровати сидела та, говорливая женщина шутница, хохотушка. Откинув одеяло, выставила напоказ две культи, растянув в улыбке верхнюю заячью губу, изо всех сил держась обеими руками за висящую над ней опору.

ГЛАВА 29. Переезд. Роковое знакомство

Неделю Юля прожила у матери. Игорь приходил к ней ежедневно, хотя бы на несколько минут. Приносил что мог. Но оставаться на ночь в одной комнате с её матерью в окружении орды святых, он был не в силах. Алевтина Никаноровна стала относиться к Игорю добродушно, ласково называя его касатиком. Изредка уходила в магазин за сахарным песком с печеньем. И тогда, иссушённые любовью, они кидались друг другу в объятья, словно припадая к источнику, торопливо удовлетворяя свою молодую нерастраченную похоть. Игорь примирился с вынужденным вуайеризмом. Посматривал на образа с превосходством и некоторой издёвкой:
- Вот, не смогли уберечь свою подопечную от заезжего самца. Так и висите на стене, не гугукайте!
Продолжаться так долго не могло.
Переезд к Игорю состоялся утром в субботу. Сопровождали всем отделением с почетным эскортом. Жиблов ехал на своём мотоцикле впереди с включённой мигалкой на коляске. Женщины разместились на заднем сиденье козелка. Мама Юли держала в руках небольшую икону в деревянном окладе, завёрнутую в бархатную тряпку. Юля была в чёрных очках, над которыми виднелись слегка наведённые мамой брови и очень смущалась. Она держала в руках коробочку со своей короной. Оперативники тоже смущались, и почти всю дорогу молчали. Они разместились кто где, и даже в отделении для задержанных, которое предварительно вычистили и побрызгали одеколоном, который теперь душил всех. В руках у них были коробки с книгами и матерчатые сумки с домашними вещами.
Никто не знал как себя вести, и поэтому звучали только деловые вопросы и ответы.
- Куда книги?
- На полку!
- Куда красный пакет?
- Сюда!
- Куда зелёный пакет?
- Туда!
….
Все вздохнули с облегчением, когда дверь квартиры закрылась.
Женщины остались хозяйничать. А мужчины продолжили свою службу.
Тогда ещё двенадцатичасовая работа оперативников без выходных не называлась усилением. За переработку не платили. Все пахали, чтобы в стране жилось спокойней их близким, друзьям, и обыкновенным людям. Никто не говорил о террористической опасности. Не возводили её в ранг идеи всей страны, чтобы сплотить народ для выборов нужного приемника. А чиновники не разворовывали казну, посылая своих детей учиться заграницу.
Как обычно, сотрудники разошлись по кабинетам и занялись писанием бумаг. Был обед выходного дня, и предполагалось, что преступники в это время ещё спят.
Неожиданно в кабинет Бойдова заглянул начальник.
- Зайди ко мне! – кратко сказал он, и тихо добавил,- Опять эти личи!
У Игоря сразу испортилось настроение и он, положив бумаги в сейф, направился в кабинет к Жиблову.
В кабинете сбоку у стола начальника сидел парень лет двадцати пяти, хотя из-за его сухощавости и вытянутости можно было дать все тридцать с хвостиком. Смуглое лицо с немного непривычными южными загорелыми чертами, говорили о наличии в его крови то ли татарских, то ли арабских ген. Светло-серый костюм с жёлтой рубашкой и красным галстуком совершенно на нём не смотрелись. Игорь скорее мог его представить стоящим в белом сари рядом с верблюдом.
Он предложил Игорю сесть, напротив, через стол и, положив ногу на ногу, многозначительно начал повествование:
- Зовут меня Муслим. Кто я и откуда, знает Ваш шеф. Этого достаточно, молодой человек. Так вот. У вас на территории, молодой человек, совершена квартирная кража. Я хочу помочь её раскрыть…
Он всё время называл Игоря «молодым человеком». При этом периодически снимал, а затем снова одевал, свои очки, в узкой оправе жёлтого металла, которые, казалось, были совершенно ему не нужны. Смотрел на свои субтильные пальчики, поглаживая их, теребя тоненькую кожицу или поводя пальцем одной руки по ногтю другой, словно проверяя, насколько остро он заточен. Кисть его руки была узкой, словно змеиная голова, а длинные пальцы выглядели неким подобием щупальцев. Не хватало только присосок. Он, со своей надменностью, вполне мог использовать их в технических целях. Как бы невзначай, прицепить кому либо из сидящих перед ним на шею, или обоим сразу, как провода от полиграфа.
Игорь с недоверием смотрел на незнакомца. Тот был неприятен. Его тонкие пальцы рук, которые он теребил и мял попеременно, вызывали отвращение. Движения говорили о личной заинтересованности.
Манера говорить смахивала на лекцию профессора, поступающим в университет, абитуриентам. Но Жиблов молчал и Игорь тоже. Внимательно слушая.

Эта рядовая кража через незапертую дверь балкона, на втором этаже, действительно существовала. Случилась на территории Бойдова. Сам он на заявку не выезжал, так как был задействован на другом мероприятии. Но на следующий день беседовал с потерпевшим.
Заявитель, парень лет двадцати трёх маленький, коренастый, с короткими волосатыми руками, волосатой шеей и если не подбривать, то и лицом, желал прекратить расследование. Кучерявые волосы на его голове росли так близко к бровям, словно лоб отсутствовал вовсе. Волосы были везде: у глаз, на щеках, на шее. Казалось, что овал лица был специально выбрит только для того, чтобы он мог видеть и есть. Говорил нехотя. При этом на лице его не отражалось никаких эмоций. Оно просто, двигало губами, выглядывая из волосяного комбинезона, где ему было очень жарко, что порождало сонливость речи и разума.
Деньги он, якобы, нашёл в другом месте и просил, чтобы дело закрыли. Говорил, что погорячился, обратившись в милицию. Хочет забрать своё заявление обратно, поскольку у него ничего не пропало.
Но заявка проходила по «ноль два», и её необходимо было отработать. Выезжавший на место происшествия Вилинский, установил, что по паспорту заявитель значился как Васильев Павел Юрьевич. А на металлической двери его квартиры висела табличка: «Тянь-Шанский Андрей Мифодич». Тяжеленная засыпная дверь была оборудована четырьмя замками различных типов, и закрывающимся глазком. Не хватало только жилистого пальца с огромным перстнем, как в кадре «Бриллиантовой руки». Хотя перстней на хозяине тоже хватало. Их было на каждой руке не меньше, чем замков на двери. Казалось удивительным, как это он не позаботился об укреплении балконного входа от воров? Двухкомнатная квартира представляла собой пещеру с задрапированными бархатом стенами, на которых висели блестящие непонятные символы, вырезанные из разноцветной фольги. Если бы не развешанные по углам различные иконы, выпиленные из дерева изваяния, картины и свечи, можно было подумать, что детишки справляют здесь рождество. Дверь во вторую комнату была закрыта. Тянь-Шанский сказал, что ключ забрала мать, уехавшая на дачу. Сообщил, что из стола похищено около одной тысячи рублей, весь его заработок за последнюю неделю.
- Неплохо эти «дурилки картонные» зарабатывают, - подумал Вилинский, вспомнив, что им недавно увеличили зарплату до двух сотен. Эксперты нашли несколько чётких отпечатков пальцев рук на стекле балконной двери, серванте, телефоне, зафиксировав их чёрной плёнкой, забрали с собой, вписав в протокол осмотра.

- Вы должны поехать вот по этому адресу и забрать преступника. Он всё расскажет, - Муслим протянул Бойдову исписанный маленький листок.
Игорь хотел взять его в руки. Но тот не дал, резко сказав:
- Перепиши!
После этого он попросил воспользоваться телефоном.
- Марья Ивановна, - спросил он, - это Муслим. Что там у нас с машинами?
И выслушав ответ, назвал адрес отделения, где он находится.
После чего положил трубку. Затем снова взял, набрал несколько случайных цифр и снова положил трубку на рычаг.
Жиблов пошёл проводить гостя. Затем вернулся.
- Ну, партизан, - возмущённо, и в то же время восторженно, говорил он, - даже номер своего диспетчера мне на телефоне не оставил! Может пальцы с трубки снять? Ладно, бери ребят и дуй в адрес. Хватай воришку и коли по самые… некуда!
Указанный адрес существовал на самом деле. Но это был расселённый дом без окон и дверей, с поломанными перекрытиями внутри. На куче красных обкусанных кирпичей сидел парень. Издалека он казался несовершеннолетним призывником в чистой, точно со склада, телогрейке и тёмно-зелёных полевых военных брюках. Рядом с ним стоял такой же новый вещмешок, перехваченный сверху накидным узлом из лямок. Подойдя ближе, Игорь увидел, что парню на вид лет двадцать пять. Щуплый, сутулый, маленького роста. С копной грязных волос торчащих во все стороны и крючковатым носом. Он походил на попугая Кешу, готовящегося улететь на Таити. Парень безразлично посмотрел в сторону вошедших, и недовольно спросил:
- Что так долго? Всю жопу отсидел на этих кирпичах.
- Надо было не ждать, а придти самому. А то забрался в центр и сидишь здесь как сыч, - ответил ему Бойдов.
- Куда привезли… - начал, было, парень, но осёкся и замолчал!
Парня досмотрели. В мешке было тёплое нижнее бельё. В кармане паспорт на имя Власова Виктора Ивановича. Возраст соответствовал. Прописан в общежитии.
- Хорошо упаковался, - заметил Игорь, - что за общага?
- Институтская, - ответил Виктор и заулыбался от воспоминаний, показав жёлтую фиксу на правом клыке, - студенточки загляденье, медички, делают всё что захочешь, за жрачку, даже укол могут, если надо. Воспитательница у них шик!
Больше Игорь ничего не уточнял и скомандовал:
- Иди, садись в машину!
В отделении парень рассказал операм, а затем следователю, как он залез на балкон, затем в квартиру, как шарил по шкафам в поисках чего-либо ценного, но ничего не нашёл. Бойдову показалось странным, что ни одна из икон, старинных статуэток или картин не заинтересовали вора. Он внимательно осмотрел вещмешок и телогрейку. Ничего странного не обнаружил, кроме маленького прямоугольного штампа на одежде с номером войсковой части. Словно он предварительно ограбил военный склад. Власова задержали на трое суток, откатав пальцы, а затем выпустили под подписку о невыезде.
Эпизод был рядовым и скоро совсем забылся под ежедневными нагромождениями происшествий и засад.

ГЛАВА 30. Профессор

Наступило лето. И теперь, кроме Вилинского, у всех оперативников кобуры и рукоятки пистолетов торчали из штанов, прикрытые сверху рубашками. Вилинский упорно продолжал носить его подмышкой, пришивая внутрь пиджака очередную заплату, дабы пистолет однажды не вылез наружу сквозь протёртую материю костюма. Он столько лет носил его сбоку на широком ремне, будучи участковым, что получал наслаждение, чувствуя через рубашку его холодную воронёную сталь, прижимаемую к рёбрам. Кобуры шил знакомый кооперативщик, спасённый от бандитского оброка. Лекало скопировал из иностранного оружейного журнала и уже обеспечил своими изделиями половину управления внутренних дел.
Лето несло с собой рывки серёжек и золотых цепочек у женщин, изнасилования в парках загулявших, ищущих острых ощущений, девушек, поножовщину на уличных пикниках, квартирные кражи у дачников.
Опера, справляя присвоение очередных званий, пили за тех, кого нет. Ещё не понимая реально, что это значит на самом деле.
В один из таких дней Жиблов, хитро улыбаясь, заглянул в кабинет Бойдова и сказал зайти.
Бойдов нехотя отложил очередную бумагу. Закрыв кабинет, пошёл к начальнику.
- Ты слышал, - начал он, как только Игорь появился в дверях, - воришки, которых мы задержали на прошлой неделе, дают расклад на целую серию! Начальство требует создать группу. Я решил включить в неё тебя.
- Мы-то, здесь причём? - возмутился Бойдов, - вора им поймай, на кражи расколи, да ещё и бумаги за них пиши! По нашей-то территории они кражи не совершали. Кто наши глухари раскрывать будет вместо нас?
- Не скули! - с непонятной Игорю гордостью, продолжал начальник, - не пожалеешь. Езжай к следователю в район.
Следователем была знакомая симпатичная девушка, по имени Татьяна. С очень красивым лицом, но уж очень полная. Хотя это совсем ей не мешало. Она, как на шарнирах, носилась по своему кабинету, описывая вещественные доказательства. Чего здесь только не было. Какие-то картины, сабли с инкрустированными камнями рукоятками, коллекции старинных монет.
Перед следователем сидел седовласый пожилой мужчина, учёного вида, и качал головой. Он, словно хранитель музея, брал то одну, то другую вещь, поднося к лицу, обнюхивая, что-то шептал про себя. Затем объяснял всё следователю и клал на место.
- А вот и Ваш спаситель! - радостно произнесла Татьяна и заговорщически подмигнула вошедшему Игорю.
Мужчина был готов упасть перед ним на колени. Он повернулся в сторону Игоря, держа в одной руке саблю, а в другой какой-то старинный орден. Протянул руки вперёд, словно пытаясь наградить этим вошедшего.
- Вы не представляете молодой человек, что вы спасли, ведь это история! Этому цены нет! Любой музей мира отдаст за это огромные деньги. Мне досталось ещё от моего прадеда, великого князя.
Игорь недоумевал, но молчал.
- На обыске у твоих воришек вчера изъяли! - пояснила Татьяна, - Стали давать показания. Вот познакомься: профессор известной глазной клиники. И назвала его фамилию. Это всё его! Тебе благодарность!
У Игоря чуть не подкосились ноги. Теперь он понял, почему так загадочно с ним говорил шеф, и подмигивала следователь.
С работы он летел как на крыльях.
Дома ждала Юля. Она уже не носила очки и её блестящие глаза, светились мириадами переливающихся искорок. Брови отросли, обозначив высокие тонкие дуги. Краснота вокруг глаз потерялась в очаровательном окружении наивных школьных веснушек. Наметились рыжеватые реснички. Только рассеянный взгляд и движение зрачков, не устремлённое в лицо собеседника, напоминали о слепоте. Она уже справлялась со всем самостоятельно, без мамы.
В первые, дни после переезда, Алевтина Никаноровна ежедневно, после работы, приезжала к Игорю домой и вместе с дочкой хозяйничали. Наводили порядок. Готовили еду. Игорь специально купил большие кастрюли, чтобы надолго хватало.
Но теперь Юля лучше Игоря знала, что где лежит. Она наслаждалась чувством собственного превосходства, когда он после тщетных поисков какой либо вещи, разочарованный и угнетённый своей забывчивостью, обращался за помощью к ней.
Маленькой слепой девочке, не имеющей жизненного опыта, но от природы владеющей женским инстинктом продления рода, сохранения себя и своего потомства. Который был настолько силён в ней, что иногда она сама едва могла его контролировать. Да, впрочем, и желания такого у неё никогда не возникало, потому что самое сильное выражение этого инстинкта таилось в её сексуальности. Неуправляемости эмоций рождающих всепотопляющий поток её вожделения, бросающий самца на самое глубокое дно таинственных извращений и одновременно поднимающий до небесной святости.
Иногда, Юля специально перекладывала вещи Игоря в другое место. Садилась на диван, чтобы послушать музыку его шагов, дыханья, поскрипывания петель шкафчиков. Ощутить дуновение его одеколона усиливающегося, когда он подходил к ней ближе и затухающего, когда он удалялся. Потока воздуха, открываемой и закрываемой, двери. Позвякивание переставляемого стекла, шуршанье книг и стук пластика. Она не пыталась отгадать, что он взял в руку или куда направился. Юля чувствовала его самого по резкости движений, по частоте дыхания. Все звуки складывались у неё в определённую мелодию. Сначала, звучащую как неподражаемое, тихое и спокойное, мелодичное в своей повседневности, адажио. Постепенно нараставшее в темпераменте, переходившее в более резкие и отрывистые тона. Начинало звучать громче, нетерпеливее, рождая аллегро. И затем, словно срываясь в пропасть, в такт её сердцу, начинало переходить в бешеное престо, ещё более ускоряясь и перемешивая запахи, звуки, пытаясь их столкнуть между собой. И тогда, наступала её сольная партия.
Юля приподнималась с дивана продолжая кутаться в звуки, собирая их вокруг себя словно невидимые нити, парящие в воздухе. И кружась в танце, под созданную симфонию, опускала руки на плечи Игорю. Гасила разбушевавшиеся море, готовое выйти из берегов и разрушить спокойную гавань, где у тихой маленькой пристани продолжала стоять с поднятыми парусами, её маленькая лодочка, ждущая попутного ветра надежды.
Она приносила Игорю то, что он искал, и гладила его по головке как маленького мальчика, успокаивая:
- Чтоб ты без меня делал, мой милый оперуполномоченный!

ГЛАВА 31. Гудбай Америка

Счастливая новость о том, что появился шанс на выздоровление, привела всех в восторг. Алевтина Никаноровна была с Юлей дома. Они слушали классическую музыку.
Игорь, захлёбываясь от радости, рассказал о знакомстве с профессором. О том, как тот готов был встать на колени, в благодарность за возвращённое имущество, с которым он окончательно уже простился. О подмигиваниях шефа и следователя. Все трое бросились в объятья друг друга, схватились за руки и стали прыгать по кругу, словно это было рождество. Им казалось, что не органный концерт Баха звучал в комнате, а русские народные частушки. Они скакали, поочерёдно меняя ноги, пристукивая каблуками. Убыстряя звучащую из динамиков приёмника торжественную мелодию, которая изо всех сил, старалась угодить им в такт, словно знала, по какому случаю устроен праздник, и желала тоже участвовать в нём, внеся свою посильную лепту.
В течение двух недель все формальности были улажены, и Юля оказалась в глазной клинике.
По этому поводу, поздно вечером, в отделении у оперов был банкет. Игорь принёс несколько бутылок водки, шпротные консервы, стеклянную трехлитровую банку с маринованными огурцами и патиссонами. О празднике знали все и не стеснялись заходить на этаж.
Как обычно, на оперской вечеринке, музыке места не было.
Вообще Бойдов обратил внимание, что оперативники живут в двух измерениях: трезвом и выпившем. В трезвом - это когда несут службу. А несут они её всегда, даже дома. Хотя дома несут по-особому: на чём свет стоит!
А в выпившем измерении живут - это когда не несут службу. И поэтому можно её положить, сесть вокруг и о ней поговорить, как бы со стороны. Тогда получалось, что начальников и подчинённых нет, а есть хорошие товарищи и друзья. Здесь тебя уважают не за должность и звание, а за человеческие качества. За твой ум, доброту, любовь и заботу о товарище, умение сострадать.
Пройдёт лет десять или пятнадцать и многие большие начальники вдруг резко бросят пить. Точнее станут говорить, что бросили. На самом-то деле будут бухать «по-чёрному», в одиночку. Это будет заметно по их утренним, словно красный рассвет, глазам. Но этот рассвет, не пробуждает в душе совесть. Конечно, ему посочувствуют, понимая, какую кучу дерьма пришлось бы хлебать, сядь он за стол со своими подчинёнными.
Будет расслабляться в одиночку или с прихвостнями, которые однажды подставят. Находить такого же, как он сам. Рассказывать друг другу о лихой молодости, об оперативной смекалке, о грядущих перспективах. Осторожно рассказывать, чтоб не задеть за живое, дабы чего на свет не выплыло. Поскольку друг за другом будут знать немало грехов. А те как дерьмо не тонут, всплывают на поверхность. Просачиваются сквозь большие звёзды и широкие лампасы, заполняя гнетущим смрадом окружающее их пространство. Вот так и будут сидеть они в одной бочке с фекалиями, друг перед другом нагоняя в ней волну…
Но это всё будет потом. А пока опера были вместе.
Как тогда говорили: «в одном окопе». Или: «куда ты денешься с подводной лодки»? Длинных тостов не любили. Пили за себя, за родных и близких, за тех, кого не стало и за врагов. Но больше общались.
Здесь разрешалось выплеснуть душу. Потому что завтра снова в бой, и кто-то из сидящих рядом, будет прикрывать тебе спину.
Бойдов уже порядком опьянел. И еле сдерживался, чтобы не начать целовать этих ребят, с которыми его свела судьба. Его захлёбывали эмоции. Он подсаживался то к одному, то к другому, невразумительно влезая в чужие споры, обнимал за плечи. Что-то шептал несвязное, типа: какие вы молодцы, как я вас всех люблю, что б я без вас делал. Понимая всю глупость произносимого. Но не в силах справиться с собой, продолжал класть свою голову на очередное жёсткое плечо. Закрывал глаза, с наслаждением вдыхал табачный смог, отдающий варёной колбасой и солёными огурцами. Слушал неразборчивый гомон мужских голосов, звяканье стаканов, скрип стульев. Весь этот конгломерат запахов, звуков, прикосновений объединялись в единое целое, создавая некую особую обязательность, закономерно сопровождающую суровую мужскую дружбу оперов.
Скоро все устали от споров и как всегда в такие моменты стали в табачном смоге искать Игоря:
- Бойдов, ну расскажи, как они там загнивают?
Этот миф, насильно посеянный великими слугами народа, и их слепыми рабами прогнившей идеологии, постепенно трансформировался под напором западной рекламы, прессы и собственных наблюдений в райские кущи, которых обычным людям советской страны никогда не увидеть. Но для этих парней культовая песня «Гудбай Америка» звучала не ностальгией по отъезду на ПМЖ, а заботой о собственной стране. Парни с горящими глазами искренне верили, что всё дело в преступном мире, который расхищает честно заработанные деньги трудящихся и уже запустил свои щупальца в государственный бюджет страны. Стоит уничтожить всесильную мафию и в стране наступит рай. Расспрашивая Игоря, они не хотели знать, как хорошо живёт заграница, они наивно пытались заглянуть в будущее своей страны. И Бойдов, в пьяном полудрёме, залезал в потаённые уголки своей памяти. Ощущая нереальность того, что когда-то с ним происходило. Словно старый седой дед, рассказывал внучатам то, о чём когда-то поведала ему любимая бабушка, баюкая на ночь, певучей монотонностью своего голоса, словно заплетая пеньку, насаживая добрые мудрые мысли на оставленный в памяти пересказ далёких предков, казавшийся ей правдой.

ГЛАВА 32. Прозрение

За несколько дней до операции врачи запретили Игорю приходить в больницу, дабы не волновать пациентку. И он ежедневно звонил Алевтине Никаноровне, справляясь о самочувствии Юли. У неё были ключи от квартиры Бойдова, и она периодически заезжала поливать цветы. Один раз она даже наварила большую кастрюлю щей и оставила на столе записку, чтобы Игорь не забывал хотя бы ужинать.
Работы было много, но в короткие промежутки отдыха Бойдова одолевала неприятная нервная дрожь, шедшая откуда-то изнутри, из глубины его души. Словно там было известно то, о чём он не догадывался. Эта раздвоенность, словно не вошедшие в пазы шестеренки, расстраивали весь организм. Он старался ещё больше времени проводить на работе. Заполнял карточки, направлял запросы, подшивал дела.
Кабинетная работа была расплатой за лихие оперативные комбинации, задержания преступников благодарные слёзы потерпевших.
Лето было дождливое, ветреное. Казалось, что оно закончилось ещё в конце весны и теперь готовилось встретить парадом ливней осень. По выбитому асфальту мчались машины, обливая грязью, не успевших отскочить подальше от проезжей части, спешащих по своим делам, пешеходов.
Серыми неуклюжими привидениями, с капюшонами на головах, несли свою службу постовые, которые скоро станут большой редкостью. Останутся существовать только в ведомственных инструкциях, да в детском восторге о прочитанном взрослыми «дяде Стёпе».
Приходящие от бездарных руководителей тупые указания начинали разрушать единство служб.
Пытаясь выдумать нечто новое, большие начальники разъезжали по капстранам, под предлогом получения необходимого опыта. Но там только пили водку и закупали шмотки для жён и любовниц, хотя каждому из них, поначалу, хотелось внести свою лепту в фундамент законности и правопорядка в стране. Справиться с тлетворным соблазном сил не хватало. Оказывалось, что для этого нужно жертвовать собственным благополучием, рисковать карьерой, что-то доказывать, убеждать. Проще всё пустить на самотёк и удивляться в кулуарах, что их, претворяемые в жизнь идеи, несут с собой очередной, ещё больший, хаос.
Складывалось впечатление, что они там наверху играют в солдатиков. Собрались несколько милицейских генералов в лампасах, распределили фигурки и давай катать их по столу, перекидывать с одного места на другое. Спорить, кто из них главнее. Кто, за что будет отвечать, а за что не будет. Кто будет руководить там, а кто здесь. И даже ссорились, но так, играючи. Шутя! Как в старой милицейской присказке:
- Положено, ешь!
- Так мне же не положено?
- Не положено, не ешь!
Из-за этих идиотских указаний, служебные обязанности целых подразделений пересекались между собой. Начиналась мнимая борьба с коррупцией. Участковых заставляли следить за постовыми. Уголовный розыск, за теми и другими. Экономические службы присматривали за уголовкой и участковыми. Особая инспекция и прокуратура драли всех без разбора, чтобы показать свою работу. Вместо того чтобы каждый занимался своим делом и нес за него ответственность, службы, как дворовые команды футболистов, бегали толпой за одним мячом, подобным солнечному зайчику, поочерёдно оголяя свои фланги и постоянно подвергая опасности собственные ворота. Но в данном случае это были не ворота, а судьбы людей их счастье и надежды.
Практически ежедневно приходили новые указания: усилить, расширить, повысить, углубить, отнестись более ответственно, проявить дополнительную инициативу, поставить на контроль, принять меры, изучить, повторно проанализировать, изыскать дополнительные резервы, нацелить, отнестись со всей ответственностью, иметь ввиду, принять к сведению…
Сколько чиновников, в разноцветных погонах и без них, протирают задницей свои кожаные кресла, продолжая сочинять такое разнообразие тупых указаний, мешающих нормальной работе!

-Бойдов!- крикнул дежурный по отделению,- от личи пришло новое указание! Поступаешь в наше распоряжение!
По причине нехватки личного состава, Игоря поставили на сутки старшим смены в дежурную часть. Дали одного помощника и он двадцать четыре часа отвечал на звонки, докладывал руководству о происшествиях, регистрировал привозимых пьяниц и дебоширов. С данной работой он был незнаком. Но в милиции приказы не принято обсуждать. После обещали два дня отдыха.
Это было на руку Игорю.
Операция у Юли как, сказали врачи, прошла успешно и на следующий день должны были снимать повязку. Несмотря на то, что сутки не спал, Игорь, завернув утром корону Юли в бархатную тряпочку, поехал в больницу.
На этот раз повязку снимали в кабинете врача. Народу было немного. Алевтина Никаноровна с Игорем одетые в белые халаты, знакомый профессор, два доктора, лет по тридцать, и девушка медсестра. Один из докторов был высокого роста похожий на какого-то популярного зарубежного артиста. С голубыми глазами и завивающимися, как у Джо Дасена, мочалкой светлых волос.
Юлю посадили на стул спиной к окну, так что через открытую форточку она могла слышать как по карнизу, по такому случаю, торжественно отбивает дробь ливень. Лампы погасили, и в кабинет вошёл полумрак. Перестали искриться хромированные подлокотники стульев. Стены, воспользовались возможностью, придвинуться к людям берёзовыми аллеями обоев, маленькими озёрцами и плавающими в них лебедями, перенеся всех на природу.
Игорь не мог оторвать глаз от Юли. Ему казалось, что она стала ещё прекраснее. Щёчки её румянились, словно нежные лепестки роз. Веснушки стали темнее и уже не пытались, как раньше, заглянуть под марлевую повязку. А наоборот, сплошной массой выглядывали из-под её белизны. Будто облюбовали там для себя потайное пристанище. Она сидела в беленьком халатике, едва доходившим до колен. Медсестра предусмотрительно одёргивала его, заправляя внутрь, пытающиеся выглянуть, очаровательные кружева нижнего белья. Она стояла около Юли и ждала команды.
Наконец профессор повернулся к доктору, тому, что пониже, и кивнул головой. Тот сделал знак медсестре, и она стала неторопливо снимать повязку.
Игорь, волнуясь, испытывал дежавю: вот сейчас упадёт последний виток бинта, на глазах останутся два тампона, и Юля тихо попросит включить свет.
Он вновь ощутил в груди то чувство собственной беспомощности, когда из-за всеобщей ясности простоты ситуации определяющей безнадёжность, не спасает даже ложь. Отчего появляется чувство вины. В том, что стоящие вокруг маленькой девочки огромные умные взрослые дяди, не могут всего лишь протянуть руку и нажать пальчиком кнопочку, чтобы включить свет!
Упал бинт. Два тампона, словно снежные шарики, с местами подтаявшей желтизной, бесшумно попрыгали по халатику, а дальше по выставленной, оголённой ножке в жёлтом тапочке, мимо лебедей к озеру. Не докатившись, притаились на алых, затёртых шарканьем больничных шлёпанцев, розах ковровой дорожки.
Взгляд Юли, так же как в прошлый раз, стал блуждать по комнате. Было неясно, видит ли она то, на чём он останавливается. Или, увидев, пытается вспомнить то, что чувствовала ещё час назад только на ощупь?
Все находившиеся в комнате замерли. Юлин взгляд упёрся в высокого доктора с голубыми глазами, стоящего рядом с Алевтиной Никаноровной, но с противоположной от Игоря стороны. Их взгляды встретились. И она улыбнулась своей неподражаемой лучезарной улыбкой, от которой в комнате стало светлее.
И тут же, как отражение, все, как по команде, улыбнулись ей в ответ. Восторг озарения осветил полумрак комнаты и тусклые фигуры в белых халатах. Вздох облегчения зашелестел рецептами на столе.
Игорь увидел, как Юля прикоснулась рукой к рыжей копне волос, затем приподнялась и, не сводя глаз с высокого блондина, двинулась ему навстречу.
Сотни вопросов и ответов закружились в сознании Бойдова, пытаясь, найти друг друга. Состыковывались и снова распадались, ища более подходящую пару.
- Почему он? - Игоря бросило в жар от такого объёма переплетающихся в голове мыслей,- лечащий врач! Знакомый? Любовник? Почему не пускали к Юле? Почему она не звонила?
Какие-то факты, ранее не имевшие совершенно никакого значения, стали приобретать великий смысл, заворачивая в себя мелкие приметы, обрывки фраз, произвольные жесты. Появилось чувство безысходности, бессилия чему-либо помешать. Игорь переставал чувствовать себя здесь. Словно был совершенно в другом месте, а сюда залетело его сознание, воспользовавшись физическим бессилием тела. Ноги, служившие ему опорой, казалось, растворялись в невидимой кислоте. Он завис в пространстве между наполовину стёртыми розами дорожки и погасшими люстрами. Дождевые струи продолжали отбивать торжественную дробь. Их звучание стало пронзительно и невыносимо отчётливо. Они свистели слева направо, а потом наоборот. Словно хлёсткие реальные струны, разрезали пространство комнаты, а вместе с ней самого Бойдова. Отсеченные руки беспомощно повисли, выпустив зажатый ранее свёрток. Металлический звук, ударившейся об пол короны, был заключительным аккордом в секущей всё вокруг симфонии.
В этот момент Юля сделала ещё один шаг по направлению к доктору. И тут взгляд её упал вниз. Туда, где около незнакомых мужских ботинок, призывно сверкнув, заискрилась мелкими камешками, перекатываясь с боку на бок, вращаясь, гулко постукивая ребрами, её корона, умоляя о спасении.
Юля подбежала, присев на корточки подхватила её, прижала обеими руками к груди. И оттуда, с колен, посмотрела вверх. Серый, в трещинах, потолок тянулся к ней присосками своих пыльных люстр, пытаясь заслонить незнакомое лицо мужчины, растерянно глядящее на неё сверху, пронизывая взглядом полным горечи и отчаяния. Словно маленькой девочкой, она испуганно глядела на образ божества, когда-то впервые вознесённый над ней приходским священником. Ощущая всевышнее могущество и собственную ничтожность.
- Прости меня, прости!- тихо зашептала она куда-то вверх, смущённо перебирая пальчиками, словно чётки, знакомые металлические узоры и заострённые грани камешков.
Маленькие слёзки раскаяния потекли из глаз по щекам, пробивая блестящую дорожку среди сгрудившихся от удивления веснушек.
Так и не ощутив ног, Игорь, продолжая висеть в безвоздушном пространстве, опустился к ней. Обняв за плечи, прижал к себе так сильно, как только мог, зашептав:
- Что ты, любимая! Что ты? Я с тобой моя девочка! Я с тобой.
Юля закрыла глаза, прижалась лицом к его шее. Почувствовав знакомый родной запах, шумно вдохнула его, наполнив лёгкие тем далёким весенним ветерком, с апельсиновым привкусом мякоти. Высвободила одну руку, и провела ею по лицу Игоря. Напряжение спало, и слёзы прорвались беззвучной лавиной. Просто потекли как весенние ручейки, выбирая наиболее свободный путь. Неожиданно закапали через губы, преодолевая радостную счастливую улыбку. Проникли в рот, огибая появившиеся на щеках ямочки, стекли на подбородок и дальше вниз под рубашку Игорю. Юля прижалась сильнее, чувствуя, как вслед за слезами проникает внутрь этого желанного тела.

Холодные, заострённые углы металлического кокошника ядовитым жалом впивались Игорю в грудь, возвращая его обратно в постепенно срастающееся единое тело.
Дождь прекратился.

ГЛАВА 33. Без названия

- Вы что, ещё не успели познакомиться со своими маленькими личи? – насмешливо спросил старик, - их нельзя обижать! Они не разговаривают как мы. Могут, только, мурлыкать и свистеть, в чём вы только что убедились! Ну, правда, ещё кивать, или мотать головой, обжигать и улыбаться, растягивая в стороны верхнюю присоску. Постепенно разберётесь. Кстати, между собой, они тоже общаться не могут, поскольку являются конкурентами, а уступать не научились. Хотя, понимают друг друга на расстоянии. С этим вы ещё познакомитесь.
Он сел на находившийся рядом выступ и предложил, приходящим в себя от испуга, выпускникам присоединиться к нему.
- Конечно, - продолжил он, - вам должны были о них рассказать ещё на суше. Думаю, что у вернувшихся на сушу стариков, остались не самые лучшие воспоминания об этих существах. Да и я не уверен, смогу ли предупредить молодое поколение о том, что их ждёт. Вспомните, как горды вы были, покидая сушу! Стоит ли такой правдой разрушать всеобщую иллюзию, и вносить хаос в этот мир? Как видите, мне недолго осталось жить в воде. Загнивающие жабры и прозрачные перепонки уже не привлекают внимание личи. Им нужны здоровые, крепкие организмы вроде ваших. Как вы заметили, они дарят нам наслаждение, одновременно, высасывая питательные вещества, которые мы поглощаем из шаров. А заодно и наши собственные. Радуйтесь, пока они висят у вас спереди и дарят наслаждения. Такие большие личи, как вы только что видели, присасывают вас за спину! И удовольствия совсем не получаешь, когда болтаешься у них на присоске! Периодически личи меняют партнёра, если он им перестал нравиться. В определённый период, они в темноте выползают на сушу и откладывают яйца, зарывая их в песок. Спустя некоторое время, его скорлупа треснет. На свет появятся подобные вам существа, которые будут приняты интернатом на воспитание. Таков круговорот жизни в нашем мире. Видите, как всё просто!
Гарри и Стив молчали, ошарашенные услышанным. Они вопросительно смотрели то на старика, то себе между ног, где урча и потягиваясь в утренних лучах солнца, проникающих через поверхностные слои нежились их новые знакомые.
- Постарайтесь их понять! – на прощанье сказал старик, и вернулся к своим обязанностям.
Что-то надломилось в душах выпускников. Их весёлости и беззаботности, обретённой при встрече с водой, пришёл конец. Постепенно вернулись сбежавшие толстяки и продолжили свои занятия. Прошедшие переживания обострили чувство голода, и все яростно принялись поглощать шары. Наевшись досыта, Гарри и Стив решили обследовать близлежащую местность.
Внизу начиналось огромное плато, вокруг которого, полого или отвесно, поднимались нагромождения скал, с прорубленными в них нишами пещер. Вдоль выглядывающих горных пород, были образованы неширокие проходы пронизывающие насквозь вертикальные стены хребтов и ущелий. Ниши служили как общепитом, так и местом для ночлега.
Уже от толстяков они услышали, что раньше в этих пещерах звучала музыка. Точнее это были звуки издаваемые жителями водной стихии, подобранные особым образом и воспроизводимые на осколках пород. Все восторгались, слушая замечательные композиции. Но личи не нравилась такая эмоциональность. Она мешала им спокойно отдыхать и питаться, сидя на животах. По этой же причине запретили и лёгкую танцевальную музыку. Кому понравиться болтаться на подпрыгивающем объекте питания? Говорили, что раньше существовало много чего интересного. Последним запретили игру в костяшки на выступах пещеры. Уж очень часто были эмоционально несдержанны партнёры. Махали руками, вскакивали, бывало случайно и личи доставалось. Личи свистели, хулиганов утаскивали в тюрьму, откуда те уже не возвращались. Теперь из всех развлечений осталось только одно – это поедать шары. Пожилые намекали на то, что есть некоторые незаконные развлечения, но конкретно не рассказывали, ссылаясь на то, что всему своё время.
Всё это услышали Гарри и Стив, познавая место своего обитания.
Об этом говорили все, не стесняясь и не понижая голоса. Только очень равнодушно. Без эмоций – чтобы не потревожить штуковины у себя между ног и на животе. Оказывается, Личи ничего не слышали, зато хорошо понимали жестикуляцию и эмоции. Их можно было поносить, на чём свет стоит, но, не переживая внутренне. Это понравилось друзьям, и они решили попробовать.
- Негодная тварь, - начал Гарри, - какого хрена ты залезла мне между ног и прицепилась на мой выводящий отросток!
- Да чтоб ты подавилась, гадина ползучая…,- поддержал его Стив. Но видимо переусердствовал и за свои эмоции получил предупреждающее ощущение лёгкого ожога между ног.
- Зараза, она жжётся, - как можно спокойней сообщил он Гарри.
В связи с чем, это занятие им быстро надоело, и они продолжили знакомство, постепенно расширяя, обжитый людьми, регион. Всё вокруг было им в новинку. В интернате они изучали всё теоретически. И только теперь могли на практике применить свои знания.
Сколько прошло времени, они не знали, поскольку его учёт никто не вёл. Становилось светло, а затем наступала темень, и выпускники старались подыскать себе на ночь хорошую пещерку с большим количеством шаров. Чем дальше от плато, тем еда становилась беднее. Но в то же время, здесь были и свои прелести. Не было суеты, толкотни.

ГЛАВА 34. Миклован

Слёзки прошли. Всё стало хорошо. Вернулось игривое настроение. В голову полезли разнообразные мысли.
- Почему не он? Почему не этот высокий парень с голубыми глазами оказался Игорем? – с весельем и лёгкой досадой думала Юля по дороге домой, - ведь он был так похож! Высокий лоб, большой нос, пухлые губы. Боже, я чуть всё не испортила. Вот было бы весело, если бы я бросилась к нему в объятья? Расцеловала бы его при всех! Хорошо, что корона упала! Ну, а что с этого? Ну, ошиблась. Я же не знала, как он выглядит на самом деле. Могла бы по ошибке и отдаться ему, если б конечно больше никого рядом не было. Зашёл бы ко мне в палату, приподнял повязку, сказал, что он Игорь и руку запустил под одеяло!
От этих фантазий по телу пробежала дрожь возбуждения.
Представив данную картину, Юля сильнее прижалась к Игорю и едва слышно замурлыкала.
Сидя на заднем сиденье такси, Игорь прижимал Юлю к себе, обнимая кольцом рук. Слушал, как она мурлычет, радуясь встрече. Он давно забыл о случившейся неувязке и всё твердил, не в силах сдержать свои эмоции:
- Ну, вот, как всё замечательно получилось! Всё складывается просто чудно! Ведь это такое счастье – ты видишь! Ты снова видишь! Можешь видеть меня, свою маму, нашу квартиру.
Теперь ты не открутишься, будешь готовить мне солянку сама.
Он слышал, как она изредка смеялась над его шутками, прикрывая ладонью рот, и вполне понимал переполнявшие её радостные эмоции.
Зайдя домой, Юля подбежала к зеркалу и водрузила себе на голову корону.
- Ну как я тебе? Хочешь поиметь королеву? – звонко засмеялась она и побежала в комнату, кинулась на тахту.
Игорь захлопнул дверь. Они были одни. Алевтина Никаноровна поехала к себе на работу, обещая приехать вечером и помочь устроить праздник.
Увидев появившегося в проёме двери Игоря, Юля лёжа водрузила корону на голову. А затем, глядя ему в глаза, медленно соблазняя, стала задирать подол платья.
Игорь выдернул рубашку из брюк и, расстегнув верхнюю пуговицу, скинул её через голову. Подошёл к тахте и, встав на неё коленями, наклонился к Юлиным губам. Рука стала помогать задирать платье, чтобы проникнуть глубже.
- Подожди! – неожиданно прервала его Юля, взяв за руку, - завяжи мне глаза.
- Ты уже не хочешь меня видеть? – с шуткой в голосе, недоумевая, спросил Игорь, вставая и направляясь в прихожую.
- Хочу в последний раз побыть слепой королевой, - поддержала Юля, поняв, что шутка ей не очень удалась.
Обоих била дрожь желания, которую они давно не испытывали.
Газовый шарфик был повязан. Секс был сказочный.

Но Юля ошиблась. Она продолжала периодически вспоминать высокого блондина, и газовый шарфик частенько, заранее приготовленный, лежал у них на тумбочке рядом с постелью.
Жизнь потекла своим чередом. Игорь целыми днями и вечерами пропадал на работе. Приходил поздно, уставший. Юля готовила еду, наводила в квартире порядок. Частенько в гости приезжала мама. По воскресеньям Юля с мамой ходили в церковь, где Алевтина Никаноровна помогала. Там отец Владимир, оставаясь наедине с Юлей, проповедовал ей житейские мудрости. Игорь знал о её религиозности, и это его не беспокоило. Несмотря, что в красном углу их комнаты висела икона, Юля никогда на неё не крестилась. Она говорила, что господа хранит в душе. Что это значит, Игорю было невдомёк. А расспрашивать её об этом не хотел, да и некогда было.
В конце лета он получил из Америки от жены письмо с просьбой о разводе. И не возражал. Ответ дал сразу.
Конечно, ему казалось кощунственным то обстоятельство, что он не борется за обладание своим ребёнком. Телевидение и прессу начинали переполнять скандалы такого рода. Родители крали детей друг у друга. Какие чувства обуревали их?
Заглядывая в свою душу, Игорь признавался, что не испытывает какой либо сильной любви к дочери. Она всегда казалась ему неотделимой от матери, её отражением. Тем маленьким зеркалом, которое Елена постоянно носила с собой и с восхищением в него смотрелась. Возникшие, с рождением ребёнка, нежность и привязанность Бойдова, остались в безукоризненно красивом стеклянном доме на берегу океана в Канаде. А это казалось ужасно далёким. Словно было в другой жизни и однажды приснилось.
Время шло. Летние дожди сменились осенними.
По случаю, Игорь недорого купил у приятеля длинное кожаное пальто – реглан, с меховой подстёжкой, оставленное тому в наследство от деда. Складывалось впечатление, что дед хранил это пальто, югославского производства, со времён Отечественной войны. Оно было совершенно новое, и кожа была очень толстая. Мечта Игоря! И хотя оно было ему немного великовато, он не отказал себе в удовольствии приобрести этот раритет.
Первым кто увидел его в пальто, был Сергей Павлович.
- Господа, не уж-то ВЧК пришло нас забирать? Готовьтесь писать явки с повинной! – закричал он, делая вид, что хватается за сердце.
Сверху спускался Жиблов. Он сделал вид, что не заметил новый наряд и громко сказал:
- Комиссар Миклован, у Вас срочное задание внедриться в преступную группу сантехников и заставить их отремонтировать нам гальюн!
Вся дежурная часть покатилась со смеху.
- Что вы ржёте, укоризненно и на полном серьёзе продолжал Жиблов, - скоро в дерьме все потонем. Где штатный сантехник?
Сотрудники стали потихоньку рассасываться по углам, дабы не гневить начальство.
- Вид у тебя подходящий, - снова обратился он к Игорю, - внушительный. Вон, плечи какие накачал! Давай в жилконтору и дрюч их по полной, чтоб жизнь мёдом не казалась. Они там ветеранам сантехнику должны были поменять, так наверно половину уже продали на сторону. Поинтересуйся этим вопросом.
- Может лучше подключить ОБХСС? – неуверенно промямлил Бойдов.
- Сначала пусть отремонтируют нам унитаз, а потом подключай кого хочешь, - заключил Жиблов и вышел из отделения.
Вопрос с ремонтом Игорь решил, но кличка закрепилась за ним надолго. Издалека заметив его плечистую фигуру, размашисто идущую в стянутом поясом кожаном пальто, гопники и воры предупреждали друг друга:
- Миклован идёт!
Юле очень нравилось это огромное с накладными карманами и большими отворотами воротника пальто. На его фоне она выглядела дюймовочкой, и чувствовала себя как за каменной стеной.
Ещё одним преимуществом было то, что Бойдов свободно носил под этим пальто тяжёлый бронежилет. Это немало значило, поскольку всё чаще от руководства приходили указания о сдаче оружия.
Как только где-то в другом районе или городе необоснованно использовалось оружие, или его утрачивали, сразу издавался приказ о ношении его только в рабочее время. Пришёл в девять – получи! В шесть вечера сдай! А дальше – без него. И неважно, что работа у оперов заканчивалась в час или два ночи, а потом приходилось добираться до дому.

ГЛАВА 35. Убийство

К зиме, Игорь у знакомого обувщика переделал свои уставные сапоги. В них, и кожаном пальто стал выглядеть как настоящий комиссар. Таковым он себя и ощущал. Вернувшиеся с мест лишения свободы бывшие преступники, с уважением здоровались с Игорем. Он, не смущаясь, протягивал им руку, считая, раз понесли заслуженное наказание, значит теперь чисты.
За всё, что случалось у него на территории, он отвечал и готов был придти на помощь в любое время суток.
Стали узнавать и Юлю.
- Жена Миклована, - говорили уважительно ей в след.
Однажды вечером Юля рассказала Игорю, как один из его подопечных донёс ей из магазина тяжёлую сумку с продуктами, за что она дала ему на пиво.
А позже даже как-то пытались у неё занимать денег. Но давать в долг, когда сам на окладе, показалось Игорю не очень хорошей идеей, и он предупредил об этом Юлю.
На территории Игорь чувствовал себя хозяином, дома хозяйкой была Юля.
Она всё переставила по своему вкусу. Повесила на окна тюль и занавески. Расставила посуду по своему усмотрению. Накупила цветов и расставила их по всем подоконникам шкафчикам и тумбочкам. Квартира превратилась в цветущий сад. Зацветали одни растения, отцветали другие. Казалось, что от её рук исходят лечебные волны, дающие жизнь любому завядшему растению. Она, словно единственная бабочка в этом цветнике порхала, давая всему новое качество. Выучила названия своих цветов на латыни и теперь спокойно могла по телефону общаться с коллекционерами и садоводами. Их квартира стала напоминать ту, где раньше жила Юля. Только вместо неживой религиозной атрибутики, здесь красовался фонтан разноцветных бутонов и сказочных радужных переплетений. Вместо молитв звучали её ласковые слова и журчанье воды из лейки.
Нельзя сказать, что это очень нравилось Бойдову. Он просто не возражал.
Один раз, ночью придя с работы, так врезался в стоящий у входа в комнату цветник ногой, что хромал потом недели две. А Юля, собрав осколки горшочков и поломанные растения, на это время устроила траур то ли по цветнику, то ли по ноге Игоря. Она почти не готовила, ходила грустная, задумчивая. А ещё через неделю, в комнате не стало ни одного растения. Игорь очень удивился, но опять ничего не сказал. Он понимал, что ей тяжело и хочется найти себя в этой жизни. Раньше предлагал ей пойти учиться или окончить какие-нибудь курсы для устройства на работу, чему он, в своём районе, вполне мог содействовать. Но она всегда с хитринкой, в ответ на предложение спрашивала:
- Я тебе уже надоела?
И Бойдову, целой тирадой многословия, приходилось в очередной раз оправдываться.
Траур закончился просьбой о деньгах. И поскольку стоял ноябрь, в котором у Юли был день рождения, Игорь расщедрился и залез в свою копилку с родительскими деньгами.
Вместо растений, появился маленький мохнатый скулящий клубок кокер спаниеля. Он носился по комнате, злился на незнакомые, кажущиеся ему опасными, предметы. Пытался на них рычать. Но, скорее, это походило на извинения. Потом сделал жёлтое пятно на, заранее приготовленную для этого, газету и уснул в тапке Игоря.
Он был мил и очарователен. Олицетворяя собой синдикат нежности и привязчивости.
Игорю щенок был безразличен. Он мечтал о большой служебной собаке. Неоднократно коллеги из милицейского питомника предлагали ему отбракованных щенков различных пород. Но Бойдов отказывался, понимая всю меру ответственности за воспитание и содержание пса в городской однокомнатной квартире. Появление маленького тявкающего существа лишний раз напоминало Игорю о несостоятельности его мечты. День Рождения Юли справили весело. Была Алевтина Никаноровна, ненадолго заехали однополчане Игоря, подарив огромного плюшевого медведя, позаимствованного у представителя компании «Кока-кола», которому вернули несколько похищенных фур с товаром.
Медведь был ростом с Юлю. Он сидел, вытянув вперёд свои меховые лапы с чёрными кожаными подошвами. В передних лапах он держал бутылку колы, сделанную из материи.
Пуговки его неплотно пришитых глаз, мохнатые брови и криво улыбающаяся пасть создавали впечатление благостного опохмела. Глядя на него, невозможно было удержаться от смеха.
Зашёл Сезонов Володя со своей женой. Он уже стал начальником областного отдела главка и переманивал Игоря к себе. Его жена Татьяна, жаловалась, что совсем перестала видеть его дома из-за частых командировок по области. Правда, стали платить командировочные.
Напившись, Володя с огорчением и обидой на государство рассказал, что экономя деньги, сотрудники ночуют в своих автомобилях или кабинетах деревенских оперативников. Квитанции о проживании в местной гостинице, которые они потом предъявляют у себя в финансовом управлении, им достают те же местные опера. Вот и получается зарплата в два, а то и три раза больше.
- Переходи к нам, не пожалеешь! - уговаривал он Игоря.
Денег Игорю пока хватало, а расставаться надолго с Юлей, ему вовсе не хотелось. Он, и так её видел не часто, в основном спящей. Как он говорил всем, у них продолжался медовый год.

Наутро было тяжело. Ещё и от нехорошего предчувствия. Подходя к отделу, он увидел выбегающего на заявку Юшкина.
- Соберись, братан! - негромко крикнул он Игорю, - там к тебе опять личи пожаловали. Жиблов сказал, чтоб ты прямо к нему шёл!
У Жиблова в кабинете сидел тот, в очках с тонкой оправой жёлтого металла и змеиными кистями рук. Своими тонко струящимися пальцами он, как и в первый раз, нервно отстукивал пиццикато.
- Привет Игорь! С Муслимом, надеюсь, ты знаком? Он хочет поведать нам нечто интересное, - сообщил Жиблов, пододвигая стакан воды гостю.
Тот протянул руку Бойдову. Затем сел на место и, не зная с чего начать, пригубив стакан, стараясь выглядеть по-деловому, выпалил:
- Тянь-Шанский повесился. Мои ребята уже во дворе. Вызывайте свою следственную группу, будем входить.
Он произнёс это таким тоном, что ни у кого не возникло сомнений.
- По коням! - скомандовал Жиблов, - Я на связи! Бойдов, территория твоя, ты старший. Бери участкового. Постовых для охраны я подтяну!
Муслим вышел из кабинета. За ним Игорь. Обернувшись, он увидел, как Жиблов аккуратно вылил в цветочный горшок воду из стакана гостя, положил его в полиэтиленовый пакет и поставил в шкаф. Это натолкнуло Игоря на некоторые размышления.
Около парадной потерпевшего стояла чёрная волга с номерами ЛЕБ. В ней сидели несколько человек, но они так и не вышли, наблюдая через сильно затемнённые стёкла.
Дверь в квартиру Тянь-Шанского была закрыта. Муслим достал ключи и она поддалась.
Участковый незаметно переглянулся с Игорем, дав понять, что ему это не нравится.
Обстановка в квартире была не нарушена. На стенах, как и в прошлый раз, висело множество икон. На столе, комоде и полках стояли колдовские атрибуты, типа пирамид, шаров, подозрительных колб с кастрюльками и книги, в старинных тиснённых кожаных переплётах, с металлическими замками. На этот раз, вход во вторую комнату, был открыт. Металлические петли, для навесного замка, сиротливо торчали из дверного проёма. Игорь, не трогая блестящую круглую металлическую ручку, подцепил дверь ногтём и она приоткрылась. Спертый запах дерьма и мочи, перемешанный с йодом и иными медицинскими препаратами, ударил в нос. Эта комната походила на инквизиторскую. С потолка свисали блестящие металлические цепи с большими и маленькими крюками. Блоки, с перекинутыми через них, альпинистскими канатами. Посреди комнаты стоял сколоченный из гладких досок подиум, и возвышающийся на нем, эшафот. От которого к желобам, укреплённым на потолке, а далее к деревянным устройствам, типа скамеек с кожаным покрытием, и спортивным снарядам, неизвестного назначения, тянулись верёвки. Кругом были разбросаны журналы с фотографиями распятых обнажённых женщин, голых мужчин, с крюками в спине и нечто подобное. Прямо над эшафотом, с петлёй на шее, висел Тянь-Шанский. Его оттопыренная толстая задница прижималась к чёрному дермантину стоящего на подиуме козла, словно хотела на него сесть, но соскользнула, и так зависла. Сквозь спортивные штаны, с резинками внизу, обтягивающими короткие ноги, просачивалась вонючая жидкость и с монотонной настойчивостью пыталась пробить крупными каплями, покрытые лаком доски. Кое-что, ей удалось, и внизу образовалась смердящая лужица, разъедающая свой желтизной резной барельеф на копытах козла. Голова повешенного склонилась немного на бок, и расплывшееся в смеющейся гримасе лицо, с прикушенным кончиком языка, издевательски смотрело на входящих в комнату, словно приглашая их тоже присесть как он.
Подъехал судмедэксперт и стал возиться с трупом. Немного погодя приехали районные эксперты и, на немой вопрос Бойдова, сказали, что их прислал Жиблов. В этот момент в квартире кроме понятых появились двое мужчин в кожаных пиджаках и каким-то чемоданчиком.
- Вы кто?- недоуменно и жёстко спросил Бойдов наезжая на вошедших грудью и раскинутыми в стороны руками.
Мужчины молча, остановились.
В этот момент подошёл Муслим:
- Они со мной! Ваше руководство в курсе, - торопливо произнёс он, - махнув ладонью мужчинам, чтобы они проходили.
Пришедшие открыли свой чемодан и, достав прибор похожий на подзорную трубу с проводами, стали водить им вдоль стен.
Бойдов вернулся в прихожую к телефону, и позвонил Жиблову в кабинет. Чтобы никто не слышал, зашептал:
- Александр Николаевич, заколебали эти личи, принесли какую-то трубу и шарят по стенам. Что-то ищут.
- А ты-то там для чего?- недовольно перебил его Жиблов, - я что, зря его пальцы сделал и тебе экспертов наших прислал? Умничать не надо! Они нас считают за быдло, таким и оставайся. Лишних вопросов не задавай! Смотри и слушай.
Игорь положил трубку.
Эксперты закончили свою работу и собрались уходить. Опрос соседей положительных результатов не дал. Все они твердили одно, что знать ничего не знают, ничего не слышали и не видели.
Игорь оставил участкового вызывать труповозку, а сам направился в отдел.
- Давайте, я Вас подвезу, - предложил Муслим, и видя, что Игорь собирается отказаться, добавил, - мне всё равно к вашему шефу надо зайти на минутку.
Игорь согласился и сел в автомашину, на заднее сиденье, рядом с двумя парнями, держащими загадочный чемоданчик.
Справа от водителя Бойдов увидел телефон.
- Ух, ты, телефон в машине! - восторженно, придурковато произнёс он.
Пассажиры в машине промолчали.
Игорь попытался протянуть руку, чтобы приподнять трубку, но тут водитель перехватил его кисть, и крепко сжав, толкнул её назад.
- Служебный, - угрюмо произнёс он, недобро глянув на Игоря.
Выходя из машины, Бойдов как бы ненароком спросил:
- Вы, не забыли отдать участковому ключи?
- Ах, да, - засуетился Муслим, вынимая связку из кармана и передавая Игорю, - у соседей забрал, им Тянь-Шанский оставлял на всякий случай!
Войдя в кабинет начальника, Игорь сел за стол.
Муслим направился к месту, где сидел ранее, но затем видимо передумал и сел с краю. Он стал говорить, о том, что Тянь-Шанский личность им известная. Что занимался магией, колдовством и всякой другой ерундой. Был очень нервным, вспыльчивым, подверженным депрессиям и видимо нервы не выдержали.
При этом Муслим внимательно смотрел на стол в том месте, где сидел, а затем по сторонам, словно изучая кабинет и стараясь запомнить все находящиеся в нём предметы. Через некоторое время ушёл.
- Что-то он погрустнел, - заметил Игорь.
- Да, будешь здесь грустным! - согласился Жиблов, - ты у них случайно какой связи не заметил?
- В машине телефон! - недоумевал Бойдов.
- А вот оно что! Прослушивают подонки. Что им от нас надо не пойму. Пусть бы забирали себе этого колдуна, а нас оставили в покое. Видел, зачем он приходил? Я же, сказал тебе по телефону, что пальцы его зафиксировал! Он стакан искал! Думал, я его на серванте оставлю! - Жиблов развеселился, - срочно направь отпечатки в лабораторию и пусть сравнят с изъятыми на местах преступлений!

ГЛАВА 36 ИДН
(Инспекция по делам несовершеннолетних)

Зима была тёплая, и все продолжали ходить как осенью. Если бы не холодный ветер, деревья оставили себе разноцветный наряд до весны.
Была очередная операция по подвалам и чердакам. Помогали девочкам из инспекции по делам несовершеннолетних разыскивать беспризорников. Раньше они проводили мероприятие самостоятельно, но наступало другое время.
Недавно один такой малолетка пырнул ножом сотрудницу, та скончалась.
Просто так пырнул! Перегнулся гадёныш через стол в кабинете и прямо выкидухой -рраз!
Даже убегать не стал. Сел обратно на стул. Закинул ногу на ногу. Взял её сигареты со стола. Закурил. Знал, что ему ничего не будет. Смотрел на неё. О чём думал? Быть может, вспоминал свою старшую сестру, не дававшую ему свободы? Или пьяную мать, лупившую его скалкой за украденные сигареты?
Наблюдал, как сотрудница схватилась руками за живот, повалилась со стула.
Лежала на боку в короткой юбочке, в кителе с новенькими лейтенантскими погонами, недавно пришитыми заботливой рукой мужа. Слишком твёрдая была ткань для прокола иголкой. Не знал он, что саван шьёт любимой, звёздочками украшает. Любовался ею, целовал в губы. Убирал прядь волос, выбившуюся из-под пилотки, которая теперь упала с головы и лодочкой пыталась плыть в лужице алой крови, растекающейся вокруг. Постепенно окружая ножки стула, затем стола. И текла, текла. Под недоумённым девичьим взглядом.
Молчала. Даже не вскрикнула как в фильмах. Сама удивлялась, как оказалась на полу? Почему лежит так некрасиво? Перед подростком! Прижав колени. Оголив часть бедра разошедшимся разрезом. Смущалась. Только поправить не могла. Не слушались руки зажимающие рану.
Думала, зачем она получала красный диплом в педагогическом институте? Какую лекцию она пропустила о воспитании подростков?
Отчего, лобастые профессора, не научили её первой бить кулачком в морду всякой мрази?
Почему, седые полковники, не уберегли свою дочку от мерзости? Или это не их дочка? Извините! Некогда было? Инструкции писали. Принимали зачёты. Давали указания. Углубить! Учесть! Расширить! Обратить внимание!
Глазки закрывались. Усталость тело в сон клонила. Ничего не просила.
За что?
Подонок цедил сквозь зубы, что достала его своими вопросами.
И всего лишь?
Хорошая девушка была. Ростом маленькая, добрая. Только замуж вышла, жизнь наладилась, квартиру выделили, дочку родила.
Девушки оружия никогда не брали. Да и зачем оно, если в несовершеннолетнего стрелять запрещено законом?
Только вот нет закона, чтобы запретить малолеткам ножи в карманах носить.
А позже и для всех остальных, депутаты его так отредактируют! Будут ходить подонки с ножами по улицам, ничего не боясь. Особенно, южные полюбят это – наверно, вспомнят свои национальные традиции.

Подростку ничего не сделали – возрастом не вышел. Определили в специнтернат, откуда он благополучно на следующий день сбежал.
Девчонки из ИДН стали бояться работать одни. Попросили уголовный розыск помочь. Всем полезно ознакомится с, обитающей в подвалах и на чердаках, публикой. Как правило, за операцию парочку трупов находили. Бомжи резали друг друга не поделив помойку или грязнульку женского пола. Бывало, перегревались, засыпая, на отопительных трубах после суррогатных возлияний, и не просыпались больше. Случалось, новорождённые попадались в простынях или полиэтиленовых пакетах. Как правило, на чердаках общежитий. Хорошо, если вовремя успевали – человек всё-таки!
К каждому оперативнику прикрепили по девушке - инспектору. Распределили все известные места. На чердаках - посуше. В подвалах сплошная сырость.
Пару лет назад, в очередной раз, Бойдов, выйдя из подвала, увидел скачущих по плечам и голове маленьких насекомых. Спросил:
- Это кто?
Ему ответили:
- Просто блохи.
Так он познакомился в реалии с известным литературным персонажем. После чего, под хохот оперативников, как ужаленный, стал отряхиваться, прыгать, давая себе подзатыльники. Позже отмокал в ванной часа два. Но Юле ничего не сказал. Зачем?
Её кокер по подвалам не лазил.
Она назвала его Версаче, в честь известного модельера.
Игорь звал его «Триппером». От аббревиатуры три «П»: подлиза, подхалим, проныра! Что полностью соответствовало его характеру. Если он решил кого-то обаять, то добивался этого обязательно.
Как акула, нарезал круги вокруг жертвы, настойчиво утыкаясь своим мокрым носом в ладони, лизал ноги и руки, склонив на бок голову, заглядывал в глаза. Делал вид, что обиделся, и через некоторое время снова вас атаковал нежно обхаживая. Пока не обращали на него внимание. Стоило сказать ему негрубое слово, и он уже на вашей груди, лижет ваше лицо!
Подвал девятиэтажки был, практически весь, залит водой. Жёсткими пучками лазеров, свет, через бойницы окон, устремлялся внутрь, ничего не освещая, а наоборот, слепя. Мешая разглядеть, куда можно ступить, чтобы не упасть в жидкий смрад, плавающих между труб обрывков газет, гнилой одежды, непонятных деревянных обломков.
Бойдову в напарники досталась Егорова Татьяна. Высокая фигуристая крашеная блондинка, недавно закончившая педагогический техникум. С круглым, словно солнышко, лицом. Хитрыми, узкими глазками, похожими на лисьи. Носом картошкой, слегка задранным вверх.
Весь её облик, был олицетворением ошибочной мечты вождей великой революции о сращивании города с деревней. Крашеные белые волосы с чёрнеющей под ними головой. Старательно, но неровно выщипанные брови. Узкие глаза, подведенные чёрной тушью, до величины испуга.
Она ещё бредила Луначарским и «Республикой Шкид», вспоминая приёмы воспитания подростков. Приехала из области, где у неё остались куча младших братьев и сестричек. Мать, выбивавшаяся из сил, чтобы их прокормить и ухоженная могила отца, горького пропойцы.
Татьяна занимала комнату в производственном общежитии, где в редкие минуты отдыха, скрывалась от пьянствующих строителей коммунизма, которые ломились к ней, пригласить на танец, не догадываясь, что она является стражем порядка, вдохновителем дисциплины. Танюша хранила форму на работе, а следуя домой переодевалась в цивильное. Боялась разбудить в соседях зверя, блеском своих эполет. Большую часть зарплаты, она отсылала в деревню. Поэтому из верхней одежды у неё был только белый застиранный плащ, под который зимой она поддевала толстый свитер, с любовью связанный её ныне покойной бабушкой. Обувь носила милицейскую. Поэтому всегда тёмную. Сидя в своей комнатке, на опорном пункте милиции, перед кучей исполнительских документов, она сквозь тусклый свет, словно снедаемый приходящими и уносящими его посетителями, глядела на унылый серый потолок и местами вздутые завядшие обои стен. Думала о недавнем нагоняе от руководства, за большое количество сбежавших от родителей детей на её участке. Мечтала, как однажды в комнату войдёт широкоплечий участковый майор, ну может быть капитан и, взяв её за руку, отведёт в загс. А она нарожает ему кучу детишек, и не будет вылезать из декретного отпуска, чтобы подольше не видеть, успевшее уже опротиветь, начальство.
- Как жаль, что оперативникам не дают квартиры, - думала она, глядя на лихих ребят из уголовного розыска.
Особенно ей нравился Бойдов. Его интеллигентность и обходительность просто кружили ей голову. Он казался ей чужеземным странником из рассказов Александра Грина, которыми она зачитывалась в техникуме. На общих совещаниях и инструктажах, она всегда старалась сесть с ним рядом. Чтобы ненароком задеть его плечо, руку или спину. Ей казалось, что она прикасается к чему-то сказочному. Тому, что он привёз с собой, под алыми парусами, из далёких прекрасных стран, полных чудес и радости, и хранит в своём сердце, как в потайном ларчике под семью замками.
У неё была удивительно белая кожа и, как говорили специалисты, близко к ней расположенные кровеносные сосудики. Скрываемое в её лице пламя, моментально проявлялось от шеи до кончика носа, стоило мужчине обратить на неё внимание. Она чувствовала приливающий жар, и от этого краснела ещё сильнее.
Но каждая волна несла с собой нечто живительное. Проходя, уносила прошлые разочарования и невзгоды. Татьяна научилась ждать этих обновлений, а иногда, ускоряя процесс, придумывала их сама. При первой возможности, старалась прикоснуться к Бойдову, убеждая себя, что это была именно его инициатива. Окуналась в знойный, иссушающий пожар, собственных эмоций.
Вот и сейчас, в кромешной тьме, согнувшись в три погибели, скользя сапогами по плесени, осторожно, чтобы не сорваться в жижу, двигалась по отопительным трубам, едва успевая за Игорем. В своём единственном белом пальто, цепляющемся за ржавую кусающуюся проволоку и, торчащие из стен кирпичи. Чувствовала жар, представляя, что именно так она сможет пройти за ним через огонь воду и медные трубы, к их общему счастью и благополучию. Глядя ему в спину, чувствуя его крепкое плечо.
Она не смотрела по сторонам. Это было бесполезно. Пробивающиеся снаружи лучи, как выстрелы, попадали в глаз, мгновенно ослепляя, заставляли останавливаться и привыкать к темноте. Она понимала, что единственным спасением в этом смердящем замкнутом пространстве был Игорь и его кожаный плащ Миклована, крепко зажатый в её маленьких кулачках.
Внезапно Бойдов остановился. Таня уткнулась в него и, воспользовавшись моментом, обняла сзади, закрыв глаза. Прижалась всем телом к его спине. Здесь она не боялась краснеть.
- Смотри, - не замечая её знаков внимания, сказал Игорь, посветив фонариком в дальний угол, где на трубах белела какая-то материя.
Тане было всё равно. Не открывая глаз, она честно ответила:
- Ничего не вижу.
- Вон там, - уже твёрже повторил Бойдов, - кто-то на матрасе лежит!
- Ничего не вижу,- повторила Татьяна, ощущая мужскую теплоту.
Когда Игорь двинулся вперёд, она чуть не споткнулась о собственный плащ, став на него ногой. Но удержалась, с благодарностью, снова ухватившись за Игоря.
Подойдя к тому месту, Игорь глухо сказал:
- Не смотри!
- Я и не смотрю, обрадовалась она, пытаясь снова прижаться к его спине.
- И не прижимайся, мешаешь!- немного грубовато сказал он.
Но эта интонация возбудила у Татьяны желание ещё сильнее прижаться. Она так хотела, чтобы у них с Игорем было хоть что-то общее, что она могла вспоминать. И представив его тон зачатком ссоры, подумала, что могла бы даже рассказать девочкам, об их размолвке!
От этих мыслей Татьяна покраснела.
На матрасе лежал человек. Точнее то, что от него осталось.
Череп, обтянутый кожей не давал представления мужчина это или женщина. Истлевший, когда-то джинсовый костюм, оголял торчащие кости, в некоторых местах ещё покрытые кожей, обтягивающей бурую слизь. На одной ступне держался светлый кроссовок. Второго не было. Как и не было части ноги до колена. Погрызенная штанина, свидетельствовала, что он ещё был годен в пищу местным обитателям. Левая рука лежала на животе. Локоть правой был приподнят и опирался на ржавую тонкую трубу с краном. Как будто он, лёжа здесь, когда-то, приторговывал водой. А теперь продолжал душевно обнимать источник своего благосостояния. Игорь навёл луч фонарика на его правую кисть, зависшую над матрасом, и ойкнул от неожиданности.
- Ух, ты! Кажется, раритет нашёлся! - обрадовано сообщил он Тане.
Она хотела тоже что-то сказать, чтобы разделить его радость, звучащую в голосе, но не знала что такое «раритет» и поэтому смолчала.
На матрасе лежала, разыскиваемая всеми подразделениями, длинная курительная трубка, красовавшаяся в ориентировках. С обычными требованиями: установить, проверить, изучить, приложить все силы, доложить.
Её металлические вставки и узоры отливали тусклым светом.
- Давай обратно! - скомандовал Игорь, - надо вызвать группу. Пусть работают. Будем считать, что за сегодня мы свой долг выполнили.
Они развернулись и таким же гусиным шагом стали пробираться к свету.
Игорь доложил о находке Жиблову и остался охранять место происшествия. Таня осталась с ним за компанию. Они успели вытрясти верхнюю одежду от проникших в неё блох, а покусанные места смазали любимыми Таниными духами «Рижская сирень».
Прокуратура с криминалистами прибыли не скоро. В районе было несколько убийств.
Бойдова интересовало одно. Обуреваемый гордостью, он хотел разглядеть находку. Понять, с чего это такой ажиотаж вокруг неё.
Эксперт, завернув трубку в полиэтиленовый пакет, аккуратно вынес её из подвала.
- Ну что? - радостно спросил его Бойдов, - Она? Та, что разыскивали?
- Она, родимая, - с довольной улыбкой ответил эксперт и протянул её Игорю, - сверли дырку на погонах!
- Из какого музея похитили? - спросил он.
- Вряд ли из музея. Обычный новодел под старину. Видишь какая грубятина.
- В чём же ценность? - Игорь недоумевал.
Эксперт в ответ пожал плечами.
- Говорят, у какого-то чиновника спёрли из машины вместе с магнитолой.
Игорь стал рассматривать трубку.
- Вообще-то красивая, с металлическим орнаментом, - подумал он, - Правда без драгоценных камней и золота. С медными, слегка окислившимися узорами на деревянной поверхности.
Бойдов слегка протёр металлический ободок вокруг мундштука и разобрал надпись, исполненную аккуратным вензелем:
«Мусе от Буси».

ГЛАВА 37. Первая ссора

После окончания мероприятия Бойдов вернулся домой поздно. Открыл дверь своим ключом и сразу из прихожей прошёл в ванную комнату. Там он стал возиться очищая одежду. Замочил её в кипятке и насыпал сверху порошка. Потом долго отмокал в ванной сам. Из головы не шла странная находка.
- Мусе от Буси, - вслух произнёс Игорь.
Это же надо! - подумал он, - в городе за день по пять шесть убийств, не считая разбоев и грабежей, а мы все ищем трубку подаренную личи каким-то гомиком! Скорее всего, таким же личи. Он представил, как завтра ему с Таней будут на совещании объявлять благодарность, и при этом весь народ будет смеяться:
- Спасибо от Буси! Привет от Муси!
Народ оторвётся! Хорошо если бы они не прочли надпись!
Наконец приведя себя в порядок, он вышел из ванной. Направляясь в комнату, увидел на кухне свет. Игорь подумал, что его забыла погасить Юля. Заглянул на кухню и понял, что ошибся.
Юля сидела за столом, уперев грудь в его край. Руки, с покоящейся на них головой, были вытянуты вперёд. Там на самом краю скатерти в мраморных кулачках, похожих на головки фаянсовых слоников поблёскивала в свете ночника её корона. Волосы ровным веером покрывали Юлины плечи, доходя до края спины. И только лежащие на руках локоны обиженно свернулись колечком лишённые возможности дотянуться к своему недавнему королевскому убору. Можно было подумать, что она спит, Но в чёрном прямоугольнике окна, Игорь видел отражённый блеск её открытых глаз. Он словно заглядывал на кухню из немой темноты улицы, пытаясь найти здесь приют и ночлег. Оттуда, где вспыхивали фары заворачивающих во двор одиноких автомашин и светились редкие окна противоположного дома.
- Ты меня не любишь! - всхлипнула она.
Игорь оторопел. Он в первый раз слышал от неё эти слова. Он молчал, надеясь, что ему это послышалось.
Но она снова всхлипнула:
- Ты меня не любишь!
На этот раз его сознание подтвердило правильность восприятия, но это не успокоило. Его пронзила тревога. Что такое могло случиться? Откуда могли в её очаровательной головке взяться эти слова? Откуда они здесь, в этой квартире, где всё пропитано любовью и согласием. Где он окунался в атмосферу спокойствия и неги. Где он минуту назад чувствовал себя самым счастливым человеком на свете.
- Юлечка, милая, что случилось? Кто тебя обидел? - прорвало Бойдова, - почему ты так говоришь? Я не понимаю!
Он стал судорожно вспоминать все последние события, которые каким либо образом могли затронуть их отношения, их разговоры, свои слова.
Но Юля прервала его.
- Почему ты, когда пришёл не поцеловал меня, а сразу направился в ванную? - снова всхлипнула она, поднимаясь от стола и повернув обиженное лицо к Бойдову.
В этот момент на пол свалилась развёрнутая маленькая книжка, которую она видимо читала. Оскалившись белыми страницами, она захлопнулась яркой обложкой.
Игорь успел прочитать часть названия: «Как стать…».
- Понимаешь, мы сегодня лазили по подвалам, там такая грязь…- начал оправдываться он.
Но Юля не дала ему договорить. Не поднимая книгу, встала из-за стола. Обняла Бойдова за шею и стала принюхиваться. Тут же отпрянула от него.
- Что за запах? - воскликнула она, - Какой-то цветочный! Это женские духи! Почему ты меня обманываешь? С кем ты был? У тебя любовница?
- Ну что ты ерундишь, котёнок, - успокаивал её Игорь, - в этом гадюжнике каких только запахов не насобираешь!
Игорь вспомнил прижимания Татьяны и выругался про себя.
Юля снова начала всхлипывать. Затем тихо вздрагивая, уткнулась Игорю в грудь.
- Скажи, что ты меня любишь! - попросила, она прижимаясь.
- Я тебя люблю! Я тебя очень люблю! - наклоняясь, зашептал ей Игорь, целуя мочку уха, - очень, очень!
Постепенно Юля затихла.
Засыпая, Бойдов подумал, что надо бы посмотреть, что за книжку читала Юля.
Но утром книжки на кухне не оказалось.

Никто из коллег не читал надпись на трубке. Всех собрали в актовом зале. Начальник управления поздравил с раскрытием резонансного преступления и сообщил, о вручении подарков спонсорами. По их поручению вышел худенький клерк в очках и передал Игорю видеомагнитофон «Электроника».
Долгое время это был единственный видик в отделе. Хранился он у начальника в кабинете и, по мере необходимости, выдавался сотрудникам для просмотра изъятой порнушки или контрафакта.

Наступила весна и после очередного совещания, Жиблов сказал Игорю зайти к нему в кабинет. Идя к шефу, Бойдов думал, что церемония продолжится, но он ошибся.
- Пальцы пришли, - коротко сказал Жиблов, когда Игорь зашёл в кабинет.
- По поводу? - спросил он.
- По краже у Тянь-Шанского!
- И что?
- Что, что? - раздражённо произнёс Жиблов, и, взяв Бойдова за воротник, притянув к себе, зашептал, - наш клиент!
- Муслим? - изумлённо попытался спросить Игорь.
Но Жиблов вовремя закрыл ему рот ладонью и кивнул головой.
- Ну, дела! - произнёс Игорь, когда Жиблов убрал ладонь, - а что с тем парнем, который признался?
- Приняли к производству заявление потерпевшего, дело прекратили за малозначительностью. Парень на свободе.
- Может мне с ним пообщаться? - осторожно спросил Игорь.
- Думаю, стоит! И зацепка есть.
Игорь вопросительно посмотрел на Жиблова.
- Его пальцы тоже пришли, таинственно продолжал тот, - Он не Власов Виктор, а Мажилис Викторас, задерживался в Литве как неоднократно судимый. Сначала созвонись с коллегами. Что у них там есть на него? А потом уже разговаривай с ним. Только резко на него не наезжай. Где он живёт?
- Честно говоря, не помню, - смутился Бойдов, - посмотрю в материалах.
- Только осторожно, не потревожь наших личи! - Жиблов улыбнулся.

ГЛАВА 38. Общага

Общежитие находилось в Петроградском районе. Старое серое здание с местами отпавшей уличной лепкой. Отличалось, от аналогичных стоящих в одном строю, забитыми фанерой окнами первого этажа и табличкой на входе. Под фанерными окнами виднелись множественные следы старательного замазывания краской. А так же вновь нацарапанные словосочетания типа «очкастая кобра», «ядовитая кобра», «старая кобра», «грязная кобра». Можно было подумать, что здесь располагается филиал городского террариума.
Около крыльца стояли две лавочки, на которых сидели девушки. К ним периодически подходили молодые люди и, называя комнату, просили позвать свою знакомую. Девушки убегали и, выполнив просьбу, возвращались.
С торца дома из открытого окна второго этажа свешивалась верёвка из связанных простыней. На ней в испуге завис скуластый парень лет восемнадцати, в морской форме, подозрительно глядя на Игоря.
Бойдов подошёл к парню и слегка дёрнул за верёвку.
- Но-но, поосторожней, - возмутился тот,- если расшибусь, устанешь в ментовке отписываться!
- Вот сейчас и начнём, - жёстко сказал Игорь, помахав красной корочкой удостоверения.
Парень изменился в лице и замолчал.
- Как фамилия? - спросил Бойдов?
- Курсант Михаенкин, - недовольно произнёс парень.
- Полностью! - строго скомандовал Игорь.
- Курсант сто двадцать четвёртой группы, второй роты, высшего военно-морского краснознамённого училища подводного плавания имени Ленинского комсомола, Михаенкин Михаил Михайлович,- отчеканил он, так что верёвка под ним стала раскачиваться из стороны в сторону.
- К кому лезешь? - продолжал задавать вопросы Игорь.
- Невеста моя! - отвечал парень, - Белозерцева Марина.
- Комната?
- Двадцать пятая!
- Смотри осторожней! - предупредил Бойдов и пошёл к входу в общежитие.
Парень недоумённо продолжал болтаться на простынях. Бескозырка свалилась у него с головы и держалась только на завязанных под шеей ленточках.
Вход в общежитие преграждала вертушка, рядом с которой на табуретке сидел дед в очках и красной повязке на рукаве, где было написано «вахтёр». Он держал перед носом газету и при виде Бойдова, опустил её вниз. Поправив пальцем сползшие с переносицы очки, язвительно спросил:
- Ну, что принёс?
- А что нужно-то, - недоумённо спросил Игорь.
- Раз ты хочешь в женское общежитье пройти, значит должен что-то принесть. Аль ты впервой?
- Я впервой, - в тон деду ответил Игорь, - а что оно у Вас женское?
- Ну воще-то общее, но токма мужиков здесь нема. Не хотят видите ли лекорями идти. Поентому и получается женское!
- Ну, мне вообще-то нужен комендант, - Игорю не понравился этот мелкий вымогатель, и он решил ускорить процесс, - я из милиции!
Старик тут же встал по стойке смирно:
- И документик имеется?
Игорь достал удостоверение, и дед с подозрением, тщательно стал его изучать, наклоняясь прямо к разноцветной корочке. Затем выпрямился и сказал недалеко сидевшей девушке провести Игоря.
Комендантом общежития была Роза Иосифовна молодящаяся женщина средних лет. Разместившаяся на первом этаже. Как раз там, где вместо стёкол в окнах стояла фанера. Несколько комнат служили ей жильём, в других находились складские помещения и кабинет.
Она приветливо встретила Игоря, улыбнувшись сильно перепомаженными тонкими малиновыми губами. При этом глаза её оставались ледышками, пронизывающими насквозь своим холодом.
Она вынула из нагрудного кармана малинового пиджака очки в толстой пластиковой оправе и так же улыбаясь, водрузила их на переносицу. Теперь Игорь окончательно понял, к кому относились записи на стене.
Разговор был коротким. Роза Иосифовна понятия не имела кто такой Васин. Никогда его не видела. И даже предоставила свою картотеку проживающих для заключительного убеждения.
Игорь видел, что она лжёт, но виду не подал. Улыбаясь, поблагодарил и направился к выходу.

Поздно вечером придя домой, и потихоньку открыв входную дверь своим ключом, Игорь попятился назад. Ему показалось, что он попал в чужую квартиру. Привычная вешалка, стоящая справа от входа отсутствовала. На её месте красовался небольшой гардеробный шкаф. Пластиковой стойки для обуви тоже небыло. Он уже хотел закрыть дверь и выйти обратно на площадку, но в этот момент в прихожую выкатился знакомый лохматый повизгивающий комочек, став на задние лапы и высунув красный язычок, запрыгал в одиночном хороводе вокруг ног Игоря. В комнате тоже всё было переставлено. Юля уже почти спала. Она сказала, что решила обновить остановку. Игорь быстро принял душ. Ужин стоял на ещё не остывшей плите. Наскоро перекусив, он скользнул в теплый уютный мир чарующих грёз, наполненных ароматом женского тела несущего нетленный восторг и наслаждение перечеркнув прошедший день скрещёнными объятьями любимых рук. Ему хотелось, чтоб так было всегда!

ГЛАВА 39. Неприятности.

С утра в отделе началась нервотрёпка. Приехала какая-то комиссия из шести человек и стала проверять то ли режим секретности, то ли сверку наличия всех дел. Они сновали по кабинетам, заставляли сотрудников открывать сейфы, залезали в рабочие столы, изучали рабочие тетради. Требовали предъявить законспектированные приказы, последние речи министра и президента страны. Сопоставляя даты, пытались уличить в слишком позднем реагировании на указания из главка. Обращали внимание руководителей на плохое знание сотрудниками основополагающих тезисов по работе с населением направленное в подразделения пару месяцев назад.
- Заколебали эти личи, - ругался Вилинский, - уйду обратно в участковые. Там хоть секретки поменьше. Все кричат: уголовный розыск самая важная ответственная и честная служба! И сами же её гнобят как хотят! Лучше бы денег дали, чтоб жить можно было спокойно, и работать, не думая как детишкам на подарки сэкономить!
- Поговори, поговори, - пригрозил ему один из проверяющих на вид лет тридцати, - вот сейчас найдём у тебя нехватку документа, и пойдёшь на комиссию по законности, а потом может и в тюрьму.
- Да, ты ещё молокосос меня учить, - завёлся Вилинский, - сидите там по своим норам, только премии за наши задержания получаете, а нам нервы портите! Я уже своё выслужил, а вот тебе бы разок в окопе посидеть не мешало!
- Кто на что нанимался! - парировал проверяющий.
- Это вы там у себя нанимаетесь, крысы штабные, а мы людям служить приходим, - Вилинский разошёлся, - сидите на нашей шее, чтоб вы без нас делали? Штыки бы в руки взяли? Или своими авторучками стали бандюков изводить?
Все присутствующие засмеялись. Перепалка постепенно закончилась. Помимо пятерых активно проверяющих Игорь увидел одного слоняющегося по их кабинетам, в суете незаметно рассматривающего и трогающего стены, потолок, пол. Он и выглядел по-другому. Как-то лощёней. Лицо его было загорелое и скуластое. Почему-то напоминало лицо Муслима.
Подождав, когда они остались наедине Бойдов как бы невзначай спросил:
- Извините, товарищ проверяющий, не подскажете мне Вашу фамилию?
- В акте потом посмотришь, - недовольно произнёс тот и вышел.
Комиссия закончила работу после обеда и, составив акт, уехала. Каких либо крупных нарушений они не нашли.
Фамилии шестого проверяющего в акте не было. Это обстоятельство насторожило Бойдова, и он доложил Жиблову. Но тот сказал, что не стоит поднимать бучу, покуда всё обошлось. Вот если бы что-то нашли, тогда можно было возмутиться.
- Зато, сегодня по случаю удачного завершения проверки - баня!- обрадовал оперов Жиблов, - директор завода, которому мы вернули похищенные генераторы, проставляется!
Игорь вернулся домой около двух часов ночи. Слегка пьяный. Юля не спала. Она так же как прошлый раз сидела на кухне, вытянув руки на столе и глядя в чёрный квадрат окна. Корона лежала рядом.
- Ты меня не любишь, - всхлипнула она, когда Игорь подошёл ближе.
Затем она нетерпеливо встала и, обняв руками шею Игоря, стала принюхиваться. Ничего не почувствовав кроме запаха спиртного и закуски, она вскинула глаза вверх и приблизив своё лицо, так что её заплаканный взгляд пронзил Бойдова, тихо спросила:
- Ты был в бане?
- Да, - так же тихо ответил он недоумевая.
- С девушкой?
- Нет, - ответил Игорь, - директор завода пригласил наш отдел. Попарились, водочки попили и всё.
- Без девушек?
- Конечно, без! - обрадовался Бойдов, увидев, как начало просветляться лицо Юли, - но я же тебя не предупреждал, откуда ты узнала?
- Я чувствовала!
- Чувствовала, как меня парят, или как трусь мочалкой? - засмеялся Игорь.
- Просто мне приснилось что-то подобное.
Игорь больше не стал её пытать. Он чувствовал, что она лжёт. И это была первая её ложь, которую он почувствовал сердцем. Оно как-то сжалось у него в груди, сморщилось, словно промокашка впитавшая воду и затвердело, замыкаясь в себе покрывшись спасительной глазурью.
Возможно, что догадалась по его гладким волосам. Но почему не сказала об этом, а придумала про сон? Игорь оправдал это женскими причудами и постарался забыть. Сердце отошло.
Утром на совещании объявили, что пришёл новый приказ министра. Теперь все сотрудники отдела будут называться бригадой, а начальник бригадиром. С этого дня, они составляют единое целое и несут круговую ответственность друг за друга. В чём таился смысл этого указания, никто из сотрудников уголовного розыска не понял. Но это было не впервой. Такие указания приходили часто и пользовались популярностью несколько дней – народ просто смеялся, забавляясь новыми должностями.
Как то пришло указание всем писать планы и даже специальные блокноты раздали. Все старательно их заполняли, но смеху было много. Как можно было планировать раскрытие преступления и задержание преступника? Откуда можно было знать, что случится через час? Писали всякую ерунду, но исправно.
Было странным, что при существовании целой армады правовых, научно-исследовательских и учебных заведений МВД, приказы приходили, словно выдуманные в постели безнадёжно больным человеком.
Но об этом долго размышлять не приходилось. Надо было работать.
В городе появился очередной сексуальный маньяк, уводящий детишек от школ, и теперь с утра сотрудники разбредались по закреплённым за ними учебным заведениям. Начальство сообщило что тот, кто проглядит преступника, уводящего жертву, будет уволен. С девяти утра каждый нарезал круги вокруг вверенного ему объекта и молился в душе: только бы не здесь.
Работал, кто как мог. Кто сидел в засаде недалеко от выхода из школы. Кто просто стоял в дверях. Кто ходил по классам, предупреждая учителей и старшеклассников, организовывая дружину, подключая комсомол.
Доверенная Игорю школа, располагалась через дорогу от его дома, но даже сходить пообедать он не мог. Юля знала, где дежурит Бойдов и приносила ему бутерброд и чай в маленьком термосе. Однажды в обед она прибежала к нему с испуганным недоумённым лицом. Незнакомый парень отрезал у неё локон волос. А затем заскочил в чёрную машину и скрылся. Такое баловство показалось Бойдову странным.
Фанаты природы, бывало, резали девушкам кожаные куртки и меховые воротники. Воры срывали пушистые шапки. Но волосы? Кому они нужны?
- Ты уверена, что не знаешь того парня? - спросил он Юлю.
Та в ответ замотала головой. Но Игорь уже видел этот жест, когда впервые расспрашивал её о том, кто плеснул ей в лицо кислотой. И теперь не очень-то ему доверял.
Через неделю маньяк сидел в тюрьме. Остановила его пожилая бабка вахтёрша, которой показалось странным, что папа и сын одеты в школьную форму. Она позвала дежурившего недалеко сотрудника и показала на подозрительную личность. Преступник оказался маленьким тщедушным парнем. Недавно освободившимся из тюрьмы и, для конспирации, купившим себе школьную одежду.
Бабка получила премию сто рублей от большого начальства и огромную признательность от сотрудника.
За прошедшее время все кабинетно-бумажные дела, отложенные в сторону, образовали огромную кучу, и надо было поскорее её разгрести. Это было обычным делом, домой возвращались ближе к ночи.

ГЛАВА 40. Без названия

Гарри и Стив переплыли через гряду, окружающую плато. Здесь не было никого. Пещеры встречались редко. Подплыв к одной из них, они уселись на выступы. Изредка попадающиеся шары не отличались большим разнообразием расцветок. Да и настроение было уже совсем не такое как в первый день.
Много времени прошло с тех пор. Они уже привыкли к личи, которые увеличились больше чем в два раза, отчего походка стала такой же, как у всех старших выпускников. Они, молча, поглощали еду и гадали о том, что им ещё предстоит.
Неожиданно откуда-то снизу раздался недовольный хриплый голос:
- Вы что ослепли со своими подружками между ног? Чуть не затоптали меня!
Выпускники повернулись в сторону звучащего голоса.
В паре метров от стола из взбаламученного ила заполнившего небольшую промоину в скале торчала говорящая голова. Она принадлежала пожилому, явно чем-то недовольному.
- Что вы на меня уставились, словно тупые личи. Оглохли что ли?
Киньте пару шаров перекусить. Лучше – потемнее!
Гарри поднял пару чёрных шаров и бросил в промоину.
- Ну, вот это другое дело, - заулыбалась голова, продолжая всё так же торчать из зелёно-коричневой жижи, - а вам ещё не надоело таскать на себе эти присоски?
И видя недоумённые взгляды, незнакомец продолжил спрашивать:
- Вы что недавно здесь? Тогда понятно.
Он приподнялся из ила. Ровно на столько, чтобы выпускники смогли увидеть, что на животе и там где раньше носился колпачок, у него нет ничего лишнего. И затем опустился обратно.
- Видели? - гордо спросил он.
- А где же личи? – изумлённо спросил Гарри.
- Погулять пошла, да не вернулась! – с издёвкой и самодовольством произнёс тот.
В этот момент, бурля потоками воды из присосок, появилась небольшая личи. Она попыталась пристроиться к нему, но уткнувшись в ил, зафыркала, выплёвывая его во все стороны, а затем, сделав круг около выпускников, устремилась прочь.
- Во, видели? Чуть илом не захлебнулась зараза! Поделом ей! Нечего тут присасываться! Киньте-ка мне ещё пару чёрных по такому случаю!
Стив бросил ему ещё пару шаров, но уже просто тёмных.
Уже изрядно захмелев, незнакомец самодовольно обратился к выпускникам:
- Ну как вам? Круто я устроился? И шары ем, и никто не сосёт меня!
- Так Вы, так и сидите в этом илу, постоянно спасаясь от личи? - Спросил Гарри.
- Ну да! А от кого же ещё?
- И никуда не плаваете? – продолжил Стив.
- А куда мне ещё плавать? Шаров здесь хватает! Попробуй только вылезти по пояс, враз какая зараза присосётся. Жди тогда, когда она решит на сушу сходить.
Неожиданно он показал рукой на Стива и радостно завопил:
- Гляди, гляди, зашевелилась! Яйца собралась откладывать. Сейчас отцепится сволочь!
Гарри уставился на Стива. Его личи оторвала сначала одну присоску, затем вторую и уже болталось на последней, улыбаясь во весь губастый рот и щуря маленькие узкие глазки.
- Как только отцепиться, ныряй ко мне в ил, - закричала голова, - а то сразу присосётся другая зараза!
В этот момент личи оторвалась от Стива и, выпуская из присосок буруны, устремилась в сторону.
Стив, не раздумывая, плюхнулся в ил, подняв облако мути. В тот же миг, откуда не возьмись, появились две личи и стали кружить над головами, торчащими из поднявшейся взвеси.
- Вовремя! – констатировал незнакомец. Ещё бы чуть-чуть и у тебя был бы новый подарок.
- И что, теперь мы будем так вдвоём сидеть здесь? – радостно, но слегка настороженно спросил Стив.
- А как же! Вдвоем-то веселее! - обрадовался его новый напарник, и с ехидством обратился к Гарри, - не мог бы ты подбросить нам ещё парочку чёрных?
Гарри бросил их своему другу.
Дело было к вечеру и в пещере появилось ещё несколько молодых и пожилых, которые так же искали пропитание и, уже слегка пьяные, делились впечатлениями, полученными за день.
Все они, видимо, привыкли к скрывающемуся от личи но, увидев две высунутые головы, вместо одной, удивились и поздоровались:
- Привет головастики! Вчера здесь сидел только один. У вас прибавление? Скоро вас будет целая армия!
Они стали отпускать шуточки, глядя на две торчащие головы, покрытые осевшим планктоном, сравнивая их с различными обитателями водной стихии.
В этот момент неожиданно подплыла личи средних размеров и, видимо, не найдя ничего более удобного для себя, присосалась Гарри на грудь. Прямо над своей подружкой. Гарри оторопел. Её голова оказалась прямо перед его лицом, и он мог вплотную любоваться её узким глазками и улыбающимся ртом. Она шевелила своими толстенькими губами, словно благодарила Гарри за предоставленную услугу. Затем она прислонилась к нему плотнее и, казалось, уснула.
- Вот что значит молодое крепкое тело! – язвили сидевшие за столом, глядя, как Гарри согнулся от неожиданной тяжести, - мы все прошли через это, так что не стоит волноваться. Смотри, чтоб к тебе ещё одна не прилепилась. А то начнут ссориться между собой, тогда тебе не позавидуешь. Очень больно ругаются!
Гарри не знал, что ему делать. Кушать расхотелось. Его уже не смешило положение Стива. Он готов был ему завидовать и тоже нырнуть в эту грязную болотину. О чём он и спросил окружающих. Но они его предостерегли:
- Не вздумай этого делать! Твои подружки поднимут такой свист, что сразу в тюрьму, за нанесение умышленного вреда! Они в этой тине захлёбываются!
Гарри сел на лавку. Кто-то протянул ему чёрный шар.
- Поешь, - сказал незнакомец, - Не расстраивайся! С одной стороны это хорошо. Поскольку через некоторое время они подрастут и почувствуют, что им не хватает еды. Будут ссориться. Даже могут подраться. Глядишь, избавишься от них!
Голова Стива с сочувствием наблюдала за своим товарищем. Конечно, его положение тоже было не ахти. Особенно если учесть дальнейшую перспективу жизни. Получалось так, что он отдал свою ношу Гарри. И тому теперь приходилось хлебать за двоих.
От пережитого за день выпускники быстро опьянели и уснули наедине, каждый со своими трудностями.
Утро началось неожиданно. С криков Гарри. Было видно, что он сдерживается из последних сил.
Сидевшие на нём личи выясняли между собой отношения. Обрамления в виде губ верхних присосок служили им как видно не только для того, чтобы улыбаться. Они что есть мочи плевались из них потоками воды, направляя их в голову противника. При этом продолжая остальными держаться за тело Гарри. Это создавало для личи некоторые неудобства, поскольку нельзя было задействовать весь арсенал оружия.
Проснувшиеся, столпились вокруг. Они с азартом наблюдали занятное зрелище. Послышались советы, относящиеся к Гарри:
- Не дрейфь!
- Съешь чёрный шарик!
- Пусть повоюют!
- Потерпи парень!
Стив не знал, как помочь и поэтому молчал, выглядывая из ила.
Гарри не знал как себя вести. Личи в пылу боя обжигали его внутренности. Струи воды, вперемешку с каким-то клейким веществом, изранили всё тело, и теперь оно начало саднить.
- Ставлю чёрный шар за то, что нижняя через минуту отлепится, -
Произнёс кто-то в азарте.
- Ставлю два чёрных, что верхняя не выдержит напора и смоется восвояси! - возразил другой.
Окружающие стали делиться на две неравные группы, входя в больший азарт. Они стали размахивать руками. Подбадривать личи своими криками, которых те не слышали. Давали советы, куда и как лучше ударить струёй.
Результат наступил неожиданно. Верхняя личи отцепилась и, набрав в себя побольше воды со всех присосок выпустила в соперницу оглушительный залп водных струй. В бурлящем потоке Гарри почувствовал, что нижняя личи едва повисла на последней присоске и, сбив её рукой, бросился прямо на выступ скалы. Обхватил холодный камень, что было сил, и прижался к нему, обвив вокруг него свои руки и ноги. Опомнившись, обе личи нависли над его спиной как два монстра, присматривая себе новое гнёздышко. Но видимо это их не устроило и они, ретировались в разные стороны, подыскивая что-нибудь более подходящее. Как только личи скрылись, азарт прошёл. Все стали расходиться.

ГЛАВА 41. Лунатизм

Утром на сходке Бойдов сообщил, что планирует вечером встречу с девушкой из медицинского общежития, чтобы отловить Васина. И в шесть вечера уже сидел на лавочке. Он попросил девушек позвать из двадцать пятой комнаты Белозерцеву Марину.
Увидев удостоверение сотрудника милиции, Марина испугалась не на шутку.
- Что-нибудь с Мишей? - залепетала она.
- Нет, с Мишей всё в порядке, - успокоил её Бойдов.
Девушка сразу повеселела.
- А он мне рассказывал про Вас. Представляю, как он болтался на простынях, - рассмеялась она, но тут же стала серьёзной и добавила, - спасибо, что не нажаловались нашей кобре, а то бы меня из общаги выгнали. Да и Мише на службе бы досталось.
Она стала рассказывать как у них всё замечательно, как они познакомились и встречались. Как помогали друг другу сдавать экзамены.
Игорь слушал её с напускным интересом, но на самом деле он торопился перейти к своему вопросу и только ждал момент. Он плавно повернул разговор к Розе Иосифовне. И Марина защебетала про неё всё что знала и слышала когда-нибудь.
В этот момент прямо на проспекте напротив них остановилась чёрная затонированная волга. Слушая Марину, Бойдов краем глаза увидел, что из машины никто не вышел. Это показалось подозрительным, и он решил записать её номера.
- Игорь предложил Марине пройтись, и они встали. Белозерская продолжала рассказывать про подлости совершаемые «Коброй». Она жестикулировала, стараясь как можно ярче и образней показать её лицемерие и ханжество.
Машина, не дождавшись пока молодые люди подойдут ближе, тронулась. И набирая скорость, укатила в сторону центра. Игорь смог только разглядеть буквы «ЛЕЕ».
- Государственная, - подумал он, - но это ничего не значит.
И только хотел развернуть Марину снова к лавочке, как замер от увиденного. На другой стороне проспекта, в ту же сторону, куда уехала машина, удалялась девушка. В глаза бросился её чёрный платок, завязанный по-старушечьи, как это делают молящиеся в церкви. Но девушка была молодая, и её походку Игорь бы узнал из миллионов. Это была Юля. Ветер трепал её плащ, направляя к Бойдову, но она настойчиво шла вперёд, засунув руки в карманы и слегка опустив голову словно лыжник, пробивающийся к победе. Можно было подумать, что она оказалась здесь случайно. Но то, с каким упорством, не оборачиваясь, она уходила, говорило об обратном. Игорь ещё мог бы засомневаться, но рядом с ней он увидел высокую фигуру того самого доктора из клиники, в длинном светлом плаще. Его курчавые волосы выбивались ветром из-под тонкой шерстяной шапочки, похожей на кипу, непонятно как держащуюся на голове. Он, так же как и Юля, держал руки в карманах и, не оборачиваясь, шёл против ветра.
- …А ещё к ней ходит какой-то карлик, - продолжала щебетать Марина, - такой гнусный, скрюченный, но совсем не старый. Просто вечно лохматый и недовольный. Нос крючком. Он даже моложе этой кобры. С золотой фиксой на зубе справа. Нет, вроде слева!
Тут Игорь её прервал:
- Вот мой телефон и моего начальника. Как только этот с фиксой появится, сразу звони. Ясно?
- Конечно ясно! - с гордостью произнесла Марина, заглядывая в переданную ей записку.
Игорь быстро направился в сторону метро.
- Подождите, подождите! Игорь.. - она снова заглянула в написанное, идя следом, и продолжила, - отчества нет!
- Просто Игорь! - уже заворачивая за угол, крикнул он, слыша в ответ:
- А звание?
Игорь ждал дома скандала. Но придя поздно домой, увидел, что Юля спит. На вешалке висел её светлый плащ. Но чёрного платка нигде не было. Он немного успокоился. Подумав, что может он всё же ошибся. С кем не бывает! Покушав, он лёг в постель и прижался к родному, желанному телу. Будить её не стал, выключил ночник и, закрыв глаза, провалился в сон.
Но сон был недолгим. Почувствовав рядом с собой движение, проснулся. Но не двигался, чуть приоткрыв глаза. Юля села на кровати. Бойдов подумал, что она хочет пойти попить или в туалет. Но она продолжала сидеть. Тут же в голове всплыл вчерашний разговор с Белозерцевой и незнакомая девушка в чёрном платке. В темноте Бойдов решил, что с Юлей начинается истерика. Он включил ночник. Хотел её обнять и попытаться объяснить произошедшее. Но остановился, увидев как она, молча, сидит в своей полупрозрачной рубашке, слегка покачиваясь вперёд – назад. Глаза её были закрыты. Губы беззвучно шевелились, словно что-то нашёптывая. Иногда они капризно искривлялись, по-детски плаксиво, и тогда сквозь них прорывался слабый звук похожий на стон. Она медленно плавно приподнимала перед собой правую руку с расслабленной кистью, словно в прощальном жесте, а потом опускала её. Как раз в тот момент, когда рука опускалась, Юля казалась более расслабленной и стон прекращался. Но стоило начать руке подниматься, на лице появлялась гримаса страха и постанывания начинали переходить во всхлипывания. В очередной раз с вытянутой вперёд правой рукой, она медленно встала и с закрытыми глазами, словно плывя в хороводе, босяком пошла в прихожую. При этом, из под прикрытых век, показались слёзы. Она слегка наклонилась назад, словно сопротивляясь чему-то невидимому, тянущему её вперёд. Села в кресло и опять расслабилась. Рука опустилась. Можно было подумать, что на этом всё закончится. Игорь потихоньку встал с постели и направился к ней. Юля, не просыпаясь, вздрогнула, и движение началось снова. Она наклонилась к обувной полке и взяла свои сапоги. Стала их одевать на голые ноги. Бойдов стоял рядом и ждал, что вот она, наконец, перестанет его разыгрывать, улыбнётся, поднимет голову, и они вместе рассмеются обнявшись. Пойдут спать. Потом признается, что решила его напугать, изобразив сценку, описанную в каком-нибудь бульварном романчике.
Но ничего не изменилось. Юля продолжала одевать сапоги. И даже попыталась справиться с молнией. На одном сапоге она застегнулась её до самого верха. Другая - застряла на середине. Дёрнув её пару раз, Юля оставила как есть. Игорю было уже не до смеха. Он знал, что такое лунатизм, но сталкивался с ним впервые. Решил посмотреть насколько далеко может зайти ситуация. Перестав бороться с молнией, Юля встала, и всё так же плаксиво кривя губы и что-то шепча, стала открывать замки на двери. Ни о какой верхней одежде речи не стояло. Запоры поддались, и она открыла дверь на площадку. Ночная прохлада сквозь прозрачную ночнушку ударила ей в грудь, задержав только на мгновенье. Она шагнула за порог.
Дальше Игорь экспериментировать не стал. Он осторожно взял Юлю за руку и повернул к себе. Она поддалась. Всхлипывания прекратились. Казалось, что она почувствовала тепло идущее к ней через ладонь и крепко сжала её. Игорь завёл Юлю обратно в квартиру и уложил в постель, сняв сапоги. Она совершенно спокойно подчинилась, как если бы он точно так же вывел её на улицу и стал водить по пустынным кварталам. Свернувшись калачиком, она прижалась к Игорю и мирно засопела. Бойдов долго не мог уснуть, но потом решил, что это у Юлечки от перевозбуждения и её дурацких романов. Обняв её покрепче и прижав к себе, провалился в сон.

ГЛАВА 42. Подстава

Утром о ночном происшествии он ничего не сказал. Зато при встрече с её мамой, ненароком завёл разговор о лунатизме. Свалив всё на своего потерпевшего. Спросил, не сталкивалась ли она с этим раньше и как помочь человеку. Алевтина Никаноровна задумалась. Предложила Игорю посоветовать тому человеку сходить в церковь и поговорить с настоятелем. Из чего Игорь сделал вывод, что такого состояния у Юли раньше не наблюдалось.
Приступы лунатизма стали повторяться у Юли практически каждую ночь. Игорь не знал, что делать. Он думал. Старался не оставлять её на ночь. Раньше возвращался.
Дни становились теплее, и ближайшие выходные Бойдов решил посвятить Юле.

Днём они пошли в парк. Версаче с громким лаем вырвался на свободу. Казалось, что он сам удивлялся своим способностям создавать шум. Ему не нужна была ни публика, ни поглядывающие на него дворняги, ни разбегающиеся во все стороны коты. Лай казался непрерывным, только делящимся закрывающейся пастью на отрывки различной продолжительности. Можно было подумать, что он напевает какой-нибудь современный ремикс. От частого вскидывания головы, уши практически не опускались вниз. Как крылья колебались в горизонтальном положении, словно изо всех сил пытались поднять в воздух собачью голову и всё остальное, что к ней крепилось.
Игоря это выводило из себя. Дома, от пса какого либо звука кроме чавканья во время поглощения пищи, добиться было невозможно. Даже на звонки незнакомых в дверь, он только выбегал в прихожую, и, приняв охотничью стойку, ждал. Когда кто-нибудь входил, облизывал его с ног до головы. А потом с чувством выполненного долга забирался на диван, заглянуть хозяину в глаза, молча требуя похвалы. Версаче был очень мнительным и видимо не верил в человеческую справедливость. Как только Юля начинала повышать голос недовольная тем, что Игорь опять поставил тапки не туда, или положил свою футболку на её полку, пёс забивался в угол и дрожал там в ознобе, пока ситуация не улаживалась. Можно было подумать, что это именно он игнорирует указания хозяйки и наводит в квартире бардак. Если бы пёс мог, то, наверно, сам убрал тапки Игоря или переложил футболку. Но разве в таком большом доме можно уследить за всем. И ему оставалось только переживать, что мать-природа не соизволила наделить его человеческой речью.
Из-за этой мнительности Юля считала его очень преданным и верным. Игорь с ней не соглашался, но молчал.
- Если пёс верный и преданный, - рассуждал он вслух, - то с хозяйкой ему не должно быть страшно. Если напуганный пёс пытается смыться, а не прижаться к тебе – значит, он тебе не доверяет! О какой верности может идти речь?
Так прогуливаясь и споря, они дошли к недавно установленной детской площадке с каруселями и качелями. Народу было много. Дети весело щебетали, стоя в очереди на бесплатные развлечения. Игорь с Юлей остановились не доходя до площадки дабы не напугать малышей тявканьем. Но Версаче уже истратил свой запал и с любопытством смотрел на осёдланных детьми кружащихся деревянных коней и подскакивающих вверх лягушек. Рядом с площадкой стоял книжный киоск и Бойдов пошёл купить газету. Желающих просвещаться не было, и он протянул продавцу мелочь.
- Комсомолку, пожалуйста, - сказал он продавцу.
- А беспартийная не устроит?- раздался рядом ехидный немного надменный женский голос.
Игорь обернулся. Перед ним стояла красивая девушка в фирменном джинсовом платье «Монтана». В руках у неё ничего не было, словно она только что выскочила из дома во двор поздороваться и собирается тот час вернуться. Её пышная высокая причёска жёстко залитая лаком поблёскивала на солнце прозрачными капельками застывшей жидкости.
- Игорь Михайлович, здравствуйте! Вы меня не узнали? У меня были такие неприятности! Такие неприятности! Спасибо Вы мне помогли. Давайте присядем на лавочку, мне надо кое-что рассказать.
Игорь, насторожившийся вначале, расслабился, услышав своё имя и отчество. Позволил посадить себя на пустующую скамейку. Незнакомка стала нести какую-то ерунду о том, как теперь у неё все с мужем в порядке и они понимают, что чуть не совершили ошибку. О том, как своевременно она обратилась в милицию и как хорошо, что именно Бойдов её принял.
Спросить её фамилию Игорь постеснялся и, слушая этот бред, мучительно пытался вспомнить, где их пути пересеклись. Что-либо другое спросить он не успевал, поскольку этого ему просто не давали сделать. Как только заканчивалась одна порция словесного недержания девушки, начиналась другая. Она трогала Игоря за плечо, за локоть. Теребила пуговицу на его куртке, сидя вполоборота и пытаясь взять под руку. Игорь всё же решился прервать её поток, но в этот миг она сама неожиданно замолчала, затем приподнялась и поцеловала его в щёку. Просто сказав:
- Пока!
Игорь от неожиданности вжался в скамейку и стал оглядываться по сторонам. То, что он увидел, совсем не обрадовало. К нему направлялась Юля с собачкой. И конечно она видела последнюю сцену.
- Это кто?- спросила она подходя.
В её незначительном совсем невесомом вопросе, в той интонации, с которой он был задан, ещё теплилась надежда. Мольба. Чтобы Бойдов назвал ушедшую девушку своей сестрой, бывшей женой, или хотя бы коллегой по работе.
Игорь изо всех сил хотел ей помочь. Он чувствовал, что проваливается в тартарары, но всё же тихо произнёс:
Я её не знаю.
Выходной был испорчен. Дома ждал скандал.
- Ты меня не любишь! Я тебе не нужна! Тебе нужна другая женщина! Я устала от твоих женщин! От их запахов на тебе. От твоих бесконечных бань с тёлками.
Бойдов заметил, что каждая новая истерика Юли становится более насыщенной. Более информационной. Если раньше она просто плакала – ты меня не любишь, то теперь к этому уже привязывались и бани с адресами, запахи, и другие женщины. Игорь не умел успокаивать женщин. Ему хотелось, чтобы она поняла, что кроме неё у него никого нет. Но если раньше для этого можно было просто обнять и поцеловать, то теперь надо было сначала разъяснить ей всё, что она знала. Отчитаться за каждую баню, за каждый запах, за каждую встречу. К тому же если тебе не верят, как можно объяснить? Бойдов подумал, что со временем полученный Юлей поток информации будет так огромен, что он даже не сможет его представить. Как же тогда он будет оправдываться? Но почему-то именно сейчас, когда она выливала на него ушат за ушатом своих догадок, ему пришла в голову странная мысль и он спросил:
- Откуда ты узнаёшь, когда и где я бываю в бане? Я ведь тебе ничего не говорю. Это происходит в отделе спонтанно. Как ты узнаёшь о моих встречах с женщинами? Ты следишь за мной? Тебе это тоже сниться?
- Скажи спасибо своему приятелю! - неожиданно выпалила она, приподняв заплаканное лицо от подушки.
- Какому приятелю?- оторопел Игорь.
- Тому, который почти каждый день мне звонит и докладывает!
- Юлечка, миленькая, радость моя, кто звонит? Что тебе докладывает?
Игоря пробил пот. Настроение резко поменялось. Он словно оказался на рабочем месте, в переплетении оперативных комбинаций и хитроумных ловушек. Он подошёл к Юле и сев рядом, обнял за плечи, повернул к себе. Глядя ей в глаза, настойчиво повторил вопрос:
- Кто тебе звонит и рассказывает обо мне?
Юля перестала плакать. Она, вдруг вспомнила, что незнакомец предупреждал её никому о нём не говорить.
- Он сказал, что если кому скажу, будут неприятности, - начала она снова всхлипывая.
Но скрывать было уже нечего и, глубоко вздохнув, она поведала о том, что уже несколько месяцев мужской голос по телефону сообщает про свидания Игоря с женщинами, в том числе и про бани с тёлками.
- Что за голос?- спросил Игорь,- ты его раньше не слышала?
- Нет! Спокойный мужской голос.
- Имя своё не называл?
- Говорил, что твой приятель!
Тревога Игоря передалась Юли.
- Что-нибудь случилась, - заволновалась она? Почему ты побледнел?
- Ничего себе что-нибудь! - удивился Бойдов, - кто-то из отдела стучит на меня, да ещё так точно, к тому же извращает всё! Ты называешь это что-нибудь? Зачем моим друзьям портить наши отношения?
Игорь не стал больше продолжать развитие ситуации и обнял Юлю. Ласково произнёс:
- Не надо никому верить малыш! Хорошо? Только я и ты. Давай, если тебе что-то непонятно, спроси у меня!
Юля, молча, кивала в ответ головой. Она тоже была рада закончить скандал. Вернувшееся к Игорю спокойствие и уверенность возвратили ей надежду. Она поняла, что снова верит Бойдову.

ГЛАВА 43. В окружении

На работе дела обстояли не лучше. Неожиданно на утреннем совещании Жиблов сказал, что Васина отлавливать не надо.
- Наше дело - поймать вора, а как уж дальше будут обстоять дела, это вопросы к следствию, - грустно сказал он, - если они считают, что дело надо прекратить, значить так тому и быть.
- А как же пальцы? - возмутился Бойдов.
- Сдались тебе эти пальцы! - рассердился Жиблов, - ну спутали эксперты. Чего не бывает. Прислали бумагу, что спутали. Так что занимайся своей территорией и никуда не лезь.
- Мне из Литвы отзвонились, сказали, что ищут его за покушение на убийство! - вспомнил Игорь недавний разговор с коллегами из Прибалтики, и затем спросил, - А где бумага? Я ничего не получал!
- Я получал! - отрезал Жиблов, - и баста. Хватит болтать! Все по рабочим местам. Заняться нечем? Чего сидите?
Все стали медленно расходиться, недоумённо поглядывая на шефа.
Таким его видели впервые.
Для Игоря, в странное поведение шефа вплетались звонки от неизвестного. Он пытался состыковать эти факты, но не видел между ними взаимосвязи. Зачем Жиблову оговаривать его и выдавать мероприятия, на которых он встречался с женщинами? Чтобы расстроить Юлю? Ему это надо? Видимо, цель поставлена одна: опорочить его в глазах любимой, внести смуту и скандалы в их отношения. Возможно, некоторые этого хотят. Но не все знают, что он делает на работе. Значит это должно касаться коллег. Скорее всего - оперов. Откуда Палыч, к примеру, из своей дежурки может знать с кем он пошёл встречаться? Кому из коллег она могла понравиться? Кто мог запасть на Юлю? Чего от неё хотят? Игорь усмехнулся своему вопросу – чего хотят мужчины? Ещё этот лунатизм непонятно откуда появившийся?
Выйдя в коридор, Игорь увидел как Юшкин, молча, подаёт всем знак рукой зайти к нему. Когда все зашли, он включил магнитофон и всех усадил на диван. Под звуки музыки наклонился и тихо зашептал:
- В выходной я дежурил. Приезжали какие-то личи. Вызвали шефа из дома и накачивали здесь его по полной. Что хотели, я так и не понял. Вроде с показателями у нас всё отлично. Залётов нет. Ну, раз шеф не рассказывает, а только нервничает, значит что-то серьёзное!
Все разошлись по кабинетам.
- Может Юшкин?- думал Игорь,- Как то в последнее время он ведёт себя подозрительно. Избегает со мной оставаться наедине. Взгляд уводит в сторону, когда я на него смотрю в упор. На прошлом мероприятии отказался идти со мной, сказав, что у него встреча назначена.
В этот момент к нему в кабинет зашёл Вилинский.
- Странно, что он не постучал!- подумал Бойдов.
Но затем вспомнил, что они никогда не стучат друг другу в двери, прежде чем войти.
- У тебя износ на территории,- сказал он,- я вчера принял заявку, но отослал её по территориальности. Думаю, тебя заинтересует. Девушка из твоей комиссионки. Парень домогался её месяца два, цветы носил, в ресторан приглашал. Потом видимо терпение кончилось. При выходе из магазина схватил за волосы и сунул в машину. Отвёз на стройку в соседний район и прямо там, на капоте трахнул. Серёжки с колечками снял подонок! По повадкам похож на средненького бандита типа бригадира. Судя по всему местный – наш клиент. Думаю, тебе стоит с ней подробней поговорить. Отловим своего негодяя и соседям поможем с раскрытием.
- Почему он мне это рассказывает? - думал про себя Игорь, - именно сейчас. Намекает на неподатливость Юли. Её упорство? Ему уже за пятьдесят. Что ему баб не хватает. Он еще, будучи участковым, столько их приворожил, что до сих пор в очереди стоят что-нибудь рассказать. Бери любую!
- Хорошо, я с ней пообщаюсь, - сказал Игорь в ответ.
Он подумал о Вадиме и мысленно зачеркнул его кандидатуру. У него Любовь! Только недавно познакомились – каждый день цветы носит.
Работа в голову не шла. Всё навалилось скопом. И этот голос, и шеф со своими запретами. Какие-то странные девушки, пристающие с поцелуями на глазах Юли. Юлин лунатизм, который стал повторяться практически ежедневно. Под утро она начинала во сне биться в истерике. Говорила с каким-то чёрным человеком, который пытался её увести. Самое страшное, что она не просыпалась. Не открывая глаз, начинала драться и царапаться. Приходилось бить её по щекам с такой силой, что на них оставались пунцовые пятна. Просыпаясь, она помнила всё, что ей снилось. Рассказывала о каких-то катакомбах, о каменной, спускающейся лестнице, куда её уводил мужчина в чёрном плаще и чёрной широкополой шляпе. Как она уговаривала его отпустить её. На что он только улыбался. Хорошо помнила его сухощавую фигуру, походку, черный плащ с наглухо застёгнутым воротником и чёрную широкополую шляпу. Только лицо его она не могла запомнить. Ни возраста, ни каких-либо иных примет, кроме улыбки. Её она вспомнить тоже не могла, просто знала, что он улыбается. Молчит и улыбается, держа её за руку и уводя в подземелье.
По утрам Игорь внимательно слушал её рассказ, надеясь найти какую-то ниточку, за которую можно будет потянуть клубок, а затем уже попытаться его размотать. Но вся эти эпизоды переплетались между собой, отдавая чем-то мистическим. Бойдов с огорчением осознавал, что весь его опыт оперативной работы не может прояснить в данной ситуации ничего и, возможно даже мешал, выстраивая логически наработанные модели и реализованные комбинации. Его охватывала злость. Не на кого-то, а сама по себе. Злость на свою беспомощность. За то, что не может обратиться за помощью к друзьям, потому что они тоже составная часть этой страшной загадки, гнетущей его ежедневно и ежечасно.
В последнее время под разными предлогами он стал уходить домой раньше, боясь, что Юля уснёт без него и ей опять приснится кошмар. В таком бессознательном состоянии она сможет выйти на улицу. Трагедии будет не избежать. Она попадёт под машину. Или её увезут какие-нибудь подонки и будут издеваться. В лучшем случае заберёт скорая и увезёт в дурдом.
Коллеги по работе стали коситься на ранние уходы Бойдова, перешёптываясь между собой за его спиной. Но вслух ничего не говорили. Они не привыкли влезать в чужую личную жизнь.
- Как же, не влезать!- думал Бойдов, - а кто же звонит жене и докладывает, перевирает, выдумывает каких-то тёлок, всё ставит с ног на голову. Чего хочет добиться? Разве это не личная жизнь? Может подойти к шефу, посоветоваться?
Игорь зашёл в кабинет к Жиблову. Тот составлял план – график на следующий месяц.
- Что скажешь Игорёня?- не отрывая глаз от бумаги, спросил он.
- Да вот дело такое у меня,- Игорь не знал с чего начать, но потом решил ограничиться конкретикой и прикрыл плотнее дверь, - кто-то звонит Юле, и рассказывает, где я бываю и когда встречаюсь. Но только когда дело касается женщин или бани. Мало того, частично привирает! Говорит, что в бани ходим с тёлками. Намекает на любовные связи.
- Голос мужской, женский?
- Мужской.
- И точно говорит?
- Юля даже проверяла указанные адреса несколько раз и всё подтвердилось. Видела меня с сотрудницей или свидетельницей. Я как могу, объясняю ей, что это по работе. В баню её с собой брать, чтобы удостоверилась в отсутствии девушек?
- Давай подумаем. Вечером обсудим.
Игорь хотел сказать, что вечером ему надо домой, но решил не грузить шефа сразу.
Дома его ждал сюрприз. Хотя было уже поздно, ужином в доме и не пахло. Но увидев повеселевшую Юлю, сидевшую на диване и радостно разглядывающую разноцветный журнал, он забыл о еде. И решил, что приготовит что-нибудь сам. Юля, заметив Игоря, бросилась ему:
- Посмотри, посмотри!- кричала она, ликуя,- почтальон ошибся ящиком и бросил нам журнал мод! Да ещё какой! Сплошная эротика!
По роду своей работы Игорь не верил в случайности и, уже начиная неприятно волноваться, протянул руку.
Юля замахала журналом, как письмом, не давая Игорю.
- Танцуй, танцуй! – смеялась она.
Но видя, что Игорь не хочет поддержать её шутку, капризно надула губки и отдала журнал.
Игорь обомлел. Даже не просматривая все глянцевые иллюстрации, а только по обложке и мелькающим кусочкам фотографий внутри, Бойдов увидел свою бывшую жену обнажённую полностью или частично, с мужчинами и без. На открывшемся развороте он увидел её в бикини, сидящей на краю бассейна рядом с девочкой лет двенадцати, удивительно похожей на неё, в купальнике той же расцветки. Словно подведенный электрический ток прошёл от журнала через руку Игоря прямо в сердце. Ударил в него и стал тупо буравить со скрежетом, скрипом и взвизгиванием, не давая вздохнуть. Давить, заставляя саднить старые раны, разрывая зажившие швы.
- Игорёчек, что с тобой? Что с тобой? - запричитала Юля, - ты плохо себя чувствуешь? Неприятности на работе?
Её искренняя обеспокоенность вернула Игоря к реальности.
- Нет Юлечка, всё нормально, - тихо сказал он, - но ведь это сплошная порнография! Что в ней хорошего?
- Да нет, здесь есть и хорошие фотки, - слегка огорчилась она,- вот например эта, с девочкой у бассейна! Они так похожи. Наверно это её дочка!

ГЛАВА 44. Развязка

Утром после совещания подходя к своему кабинету, он услышал надрывающийся звонок телефона. Это была Марина.
- Ваш карлик здесь с нашей коброй,- взволнованно сообщила она. Они у себя на первом этаже милуются! Ну, я побежала, мне на лекцию.
Дежурная машина стояла у отделения. Водитель только залил в неё двадцать литров бензина выдаваемые на сутки. Домчаться в террариум и обратно было делом получаса. Никто не видел, как Бойдов провёл Васина к себе.
И вот уже он сидел в кабинете. На этот раз он не был похож на Кешу. Единственное сходство, которое осталось, это крючковатый нос. На нём были серые техасы. Цветастая блестящая рубашка с длинными, застёгивающимися на перламутровые кнопочки, узкими манжетами. Яркая куртка – светофор. Он словно сошёл с журнала модельного агентства. Непрестанно улыбался, обнажая во рту жёлтую фиксу и шутил. Бойдову было не до шуток. Он изучал паспорт Васина.
- Виктор Иванович, - обратился он, закончив изучать документ,- вы не помните номер своего паспорта?
- Нет, не помню, - отвечал тот, положив ногу на ногу и рассматривая кабинет.
- А не помните, когда его получали?
- Нет!
- А в каком отделении милиции Вам его выдали?
- Запамятовал! - улыбнулся Васин, - зачем мне помнить, если в нём всё написано?
- Может, подскажете, когда у Вас день рождения?
Васин подался чуть вперёд, желая что-то ответить, но, видимо передумал и снова откинулся на спинку стула. Промолчал.
Бойдов позвонил девочкам паспортисткам:
- Люсенька, зайди, пожалуйста, у меня здесь странный паспорт, посмотри, может тебе будет интересно.
Васин придвинул свой стул к столу и достал из кармана сигареты.
- Можно закурить?
И хотя Игорь не любил табачного дыма, решил потерпеть ради налаживания контакта и протянул всегда хранящуюся в ящике стола зажигалку.
- Зря Вы, Игорь Михайлович, роете, - уважительно произнёс Васин, - не стоит этого делать. Дело прекращено. Чего ворошить прошлое? Я вижу, у Вас и так неприятностей хватает без меня.
- С чего это ты взял?
- Да ни с чего, так подумалось, - хитро улыбнулся Васин, - похудели за прошедшее время, нервничаете.
Игорь чувствовал, что тот не договаривает и решил сделать неожиданный ход:
- У меня в сейфе лежит результат исследования Ваших пальцев!
- И что же? - невозмутимо продолжал улыбаться Васин.
- В Литве бывали?
- Конечно бывал.
- А случайно Мажилис Викторас Вам не знаком?
Ни один мускул не дрогнул на лице Васина.
- Нет, не знаком, - ответил он, - но улыбаться прекратил.
- А если я запрос туда пошлю с просьбой выслать фотку этого товарища? Как ты думаешь, на кого он будет похож? Кстати коллеги из Вильнюса сообщили, что тот товарищ в розыске за покушение на убийство.
Васин молчал. Настроение у него изменилось.
Зашла паспортистка и забрала паспорт.
Бойдов понял, что попал в точку.
- Ну так что? Будем запрос слать? Ты пока в камере посидишь!
Васин заёрзал на стуле и затушил сигарету, ввернув её в поставленную Игорем пепельницу. Но продолжал держать между пальцами.
Он оглянулся на дверь, и, убедившись, что она плотно закрыта, нагнулся к столу, чтобы говорить тише.
- Понимаете, гражданин начальник,- голос Васина стал совсем тихим, - там тоже не я. Вернее я. Просто подставили меня с моего согласия. Там тоже не мой паспорт был, с которым задержали. Они заставили съездить. Я им говорил, что стрелять не умею. Так и получилось.
Васин замолчал. Бойдов видел, что тот задумался и не нарушал молчания, выжидал. Игорь как охотник почувствовал, что след взят и сейчас начнётся распутывание ситуации. По затянувшемуся напряжённому молчанию Васина, он понял, что рассказ будет долгим.
- Игорь Михайлович, - ещё тише с мольбой в голосе и ниже наклонившись к столу, нарушил молчание Васин, - не надо Вам всего этого. Не грузитесь. Оставьте меня в покое. Не копайте дальше этого колдуна Тянь-Шанского и у Вас всё восстановится. А так будет ещё хуже! И Вам и мне! Я в своё время упёрся и вот что из этого получилось. Ни дома, не семьи. Кто я? Откуда родом? Знаете, как меня прессовали, пока не стал на них работать. Следили за каждым моим шагом масоны проклятые…
- Что за масоны? - прервал его Игорь, так же тихо, наклонившись к столу и пытаясь заглянуть в глаза к собеседнику, чтобы увидеть там что-либо театральное.
- Ну, опять же вы о старом! Говорю же не надо это знать! Вы бросьте это дело! Про меня забудьте и всё наладится. Вот увидите, они от Вас отстанут, и я буду живой.
- Что за масоны? - решительно повторил Бойдов.
- Да, это я так их называю! - Васина словно прорвало, - А как их ещё называть, если от них скрыться невозможно? Находят меня везде! Даже в сон приходят! Я теперь и не пытаюсь. Сам прихожу туда, где они меня уже ждут. Гипнозом владеют на расстоянии. Стоит им получить пучок твоих волос – хана! Говорили, если буду сопротивляться, чёрный человек меня под трамвай затащит! Я им верю! Подставы делать мастера. Всякие штучки-дрючки выдумывают, чтобы проблемы устроить. У них есть всё: деньги, машины, квартиры, люди расставлены везде. И всё говорят – это в интересах государства! Вас здесь наверно тоже всех прослушивают! Ты им мешаешь своим расследованием. Если не бросишь – сгноят! Ты думаешь, я за деньгами в квартиру Тянь-Шанского залез? Заставили какую-то видеокамеру искать. Говорили, будто он переворот в стране готовил, и компромат на них собирал.
Бойдов не верил своим ушам. Такого выхлопа информации он не ожидал. Постепенно этот бред стал принимать естественные, подтверждаемые формы.
- И что, нашёл камеру?
- Нет, не нашёл.
В этот момент дверь в кабинет распахнулась, и на пороге появился Жиблов с каким-то большим начальником, которого Бойдов видел пару раз на совещании в главном управлении.
- Я же сказал тебе не трогать его! - возмутился шеф, обращаясь к Игорю, - Откуда ты его взял? Чтобы духу его здесь не было!
И переведя взгляд на Васина кинул:
- Вы свободны.
Было, похоже, что Васин испугался не на шутку. Он даже не повернулся к вошедшим. Не в силах подняться. Он в упор смотрел Бойдову в глаза. И Бойдов видел в них ужас и безысходность.
- Они всё слышали, они всё знают, я же говорил, что вас всех прослушивают, мне не жить!- говорили его огромные словно закапанные атропином зрачки.
Бойдов встал из-за стола и, почувствовал нехороший холодок, пробежавший вдоль спины.
- Откуда они могли узнать, что он здесь,- подумал Игорь, и сам себе ответил на этот вопрос, - оттуда же откуда и про бани и про встречи с женщинами.
Васин неуверенно медленно, как сомнамбула, поднялся со стула. Сигарета в его руке давно не дымила, но он продолжал держать скрюченный окурок между пальцев.
Слегка пошатываясь, вперёд-назад, он прошёл мимо Жиблова вслед за большим начальником. Спустился вниз по лестнице.
Бойдов прошёл в кабинет напротив, чтобы посмотреть дальнейшее из окна. Жиблов проследовал за ним и оба встали за штору. Они видели, как Васин подошёл к чёрной затонированной волге с красными дипломатическими номерами и, словно прощаясь, оглянулся.
Что он хотел увидеть? Деревянное ветхое здание отдела милиции с облезлыми фрамугами, к которому ежедневно грязные пьяницы бомжи и проститутки налаживают переправу? Или окно, через которое на него смотрел Бойдов. О чём он думал? Искал поддержку? Помощь?
Разве эти стены, олицетворяющие оплот законности и упорно разрушаемые извращённой государственной моралью, могут помочь?
А может он хотел ещё раз посмотреть Бойдову в глаза и предупредить о чём-то ещё, что может произойти?
Перед тем как машина тронулась, большой начальник наклонился, заглядывая в непроницаемое стекло передней пассажирской двери машины, и с почтением отдал честь отражающейся собственной физиономии. Изогнувшись, оттопырил свою широкую задницу. Игорь обратил внимание, что за всё это время он не произнёс ни слова, словно был нем.

ГЛАВА 45. Без названия

Гарри продолжал лежать на скале лицом вниз.
- Ну, ты молодец!- похвалил Стив, продолжая оставаться в грязи,- давай потихонечку перебирайся к нам! Места хватит!
- И что, так будем сидеть в этой луже втроём? И просить когда нам кто-нибудь подкинет шарик? Надо придумать что-то другоё. Почему нас об этом никто не предупреждал? Зачем мы изучали этот окружающий мир, если не можем в нём спокойно жить? Обязательно надо сидеть в гадливой жидкости или как я лежать, обняв камень, дабы избежать мерзкой твари живущей за счёт твоего организма?
- Мне говорили старики,- подал голос абориген лужи,- что далеко в фиордах есть кущи, где личи не появляются!
- Ну, так давайте махнём туда, - обрадовался Стив.
- Но там нет шаров, - угрюмо продолжил абориген.
- Что же там едят? - спросил Гарри.
- Всякую дрянь, - поморщившись, ответил абориген,- соскребают зелёные наросты с камней, процеживают застарелую плесень, или вот такую жижу, где мы сидим, тоже можно употреблять.
Стив зачерпнул рукой темный сгусток и поднёс ко рту.
- Аромат отвратительный, - скривился он, но попробовал на язык, а затем положил немного в рот пытаясь проглотить, констатировал, - есть можно, правда вкуса практически никакого, с шарами не сравнить.
- Интересно, а почему в тех районах нет шаров? - задумчиво произнёс Гарри.
- Понятия не имею,- отозвался абориген, - они почему-то падают только здесь, ведь это же центральное плато. А больше всего их в инкубаторе!
При этом слове он закатил глаза и причмокнул от своих фантазий.
- Что за инкубатор? - спросил Стив.
- Прямо в центре плато располагается, - ответил абориген, - за ограждением. Туда падает больше всего. Но говорят попасть туда очень сложно. А если кто попадает, то уже не возвращается. Видать там так хорошо!
У Гарри затекли руки. Он перестал сильно прижиматься к скале, но зато внимательнее смотрел по сторонам.
- А как пройти к этим кущам? – спросил он аборигена.
- Вот это другой разговор! - обрадовался абориген, - наконец-то вижу перед собой настоящих героев. Ну а ты? – обратился он к голове по соседству.
- А я чего? Я с удовольствием! Только бы подальше от этих тварей.
- Ну, тогда по моей команде начинаем ползти вдоль скалы вон за тот выступ! - сказал абориген, - только ползти надо очень плавно без резких движений, чтобы личи нас не почувствовали. Раз, два три поползли.
Гарри оглядываясь, осторожно отцепился от скалы и медленно не торопясь стал ползти к указанному месту. Две головы так же осторожно вылезли из жижи и, оставляя по ходу движения, стекающие зелёно-коричневые ручейки стали медленно ползти. Прошедшее время им показалось вечностью. То место, которое показал абориген, оказалось достаточно большим плато. И когда они оказались примерно посреди него, абориген подал знак рукой остановиться. Немного приподнялся и осмотрелся вокруг. Затем встал. Его лицо осветилось счастливой улыбкой. Гарри и Стиву показалось, что абориген увидел то долгожданное место, куда они стремились. Они тоже встали и осмотрелись. Однотипный пейзаж ничего интересного не представлял. Они повернулись к аборигену и уставились на его счастливое лицо. Увидели лучистые, словно ярко светящиеся голубые шары его глаза. Рот аборигена растянулся в стороны, а затем губы сложились в трубочку, щёки надулись. И тишину плато прорезал истошный визг, похожий на свист. Гарри и Стив подумали, что аборигену стало плохо. Что он поранился, наступив на острый предмет. Гарри посмотрел под ноги и увидел острый кусок слюды. Поднял его, показывая Аборигену. Но тот даже не посмотрел на Гарри. Друзья хотели ему помочь, но не знали, что делать и продолжали стоять в оцепенении. Абориген стал делать руками какие-то знаки, разводя их в стороны, а потом сводя и шевеля пальцами. Стив и Гарри пытались вникнуть в эту жестикуляцию. Но вдруг, с ужасом поняли, что машет руками абориген не для них. А для огромных личи, стоящих вокруг и внимательно наблюдающих за происходящим.
В этот момент, словно по команде две огромные присоски впились Гарри и Стиву в спины и приподняли от плато. Они продолжали недоумённо смотреть на аборигена, которого другие личи стали быстро закручивать в кокон своими слюнями, заплёвывая белесой жидкостью из присосок. Они ещё видели его счастливое лицо.
- Наконец-то мне попались настоящие идиоты!- кричал сквозь окутывающую его слизь абориген,- теперь я стану личи! Великим личи! Вы хотели кущи? Скоро вас туда приволокут!
Голос его всё больше захлёбывался превращаясь в бормочущее бульканье и вскоре затих вовсе. Он стал похож на отросток для вывода из организма вредных веществ обмазанный белой субстанцией.

ГЛАВА 46. Поиски

Игорь торопился. Он не спал уже несколько дней карауля Юлю. Боясь на мгновенье закрыть глаза и потерять её навсегда. Теперь он знал, что нужно делать. Выпросил у Жиблова дежурную машину, пообещав позже всё рассказать, и поехал к Алевтине Никаноровне. Ей он не стал распространяться обо всём. Сказал только, что кто-то срезал у Юли волосы и теперь ей снятся кошмары. Женщина отнеслась к этому спокойно, словно всю жизнь только этим и занималась. Игорь спустился к машине. Вскоре подошла Алевтина Никаноровна. В руках у неё была большая коробка перевязанная верёвкой. Она сказала, что созвонилась с Отцом Владимиром, и он готов поехать с ними. После чего машина тронулась. Заехав в церковь, они помчались домой. Игорь ничего не стал объяснять Юле и сразу уехал на работу.
Жиблова в кабинете не оказалось, и Бойдов решил исполнить задуманное. Он заготовил бумажные полоски, у девочек в канцелярии поставил на них печать отдела. Прихватил из кабинета клей. Ключи от квартиры Тянь-Шанского пока ещё хранились в столе, поджидая наследников, которые не очень-то торопились.
В квартире колдуна всё было по-прежнему, только воздух стал экзотически затхлым от продолжающих чадить мускусом и неизвестными маслами статуэток. Этот запах словно консервировал окружающую обстановку придавая ей музейную торжественность и неприкасаемость.
Игоря интересовала вторая комната. Она была не заперта, но плотная дверь хранила здесь запахи совершенно другого характера. Скорее, свойственные кунсткамере, с хранящимися в колбах кусочками когда-то живой плоти. Аромат индийских масел перемешивался здесь с запахом кожи, массажного масла и тем, что оставил после себя колдун. Металлическая кислая оскомина оседала в полости рта. Игорь стал, простукивать сантиметр за сантиметром стены и немногие, находящиеся здесь предметы мебели. Скоро это занятие выбило его из сил. От металлического привкуса во рту казалось, что он проглотил кусок железа. Это подтверждало позвякивание, случайно задеваемых, висящих цепей и перемещаемых тяжеленных тренажёров. Он сел на один из них и словно оказался в средневековой камере пыток. Как их результат, в центре комнаты зияло огромное чёрное пятно. От всей этой обстановки стало мутить и он решил открыть балконную дверь. Она была двойной и очень плотно прилегала к своей коробке, надёжно запирая все звуки и запахи здешних посетителей. Балкон остеклённый под мансарду пахнул свежим воздухом. Он был пуст. Теперь стоя в дверях, Игорь обратил внимание, что все стены комнаты и потолок были оклеены неизвестным пористым материалом похожим на пробку. Только нижняя часть стены, примыкающая к балкону, была выложена маленьким сверкающими похожими на кафель плиточками. Можно было предположить, что это сделано, для лучшей изоляции от улицы. Игорь постучал по ним пальцем, но звук был очень глух и однообразен. Тогда он взял металлическую пластинку. Простукивая каждую плиточку, обнаружил одну пустотелую. Попытался её поддеть, но она была приклеена намертво, как и все остальные. Тогда он решил посмотреть это место со стороны балкона и увидел, что там так же выложено плиткой, но тёмной матовой и гораздо большего размера. Игорь поддел плитку, расположенную напротив пустотелой маленькой, и та - поддалась. За ней, на деревянной подставочке, стояла портативная видеокамера. Игорь осторожно вынул её и попытался включить, но аккумулятор оказался разряженным. Он наклонился и заглянул внутрь образовавшегося в стене отверстия, в надежде найти провод или что-нибудь ещё. Тайник был пуст. Маленькая плиточка, со стороны комнаты, оказалась прозрачной и позволяла видеть всю комнату как в кинотеатре.
Закрыть тайник, а потом квартиру, было минутным делом. Бойдов приклеил новую полоску с печатью на место старой и поспешил в отдел.
Жиблов был на месте и был хмур.
- А это ты! - приветствовал он вошедшего Игоря, и далее продолжил,- Тебя вызывает Ольга Ивановна.
Игорь знал, что «Ольгой Ивановной» называют Особую инспекцию по нарушениям законности. Было смешно, но возглавляла её тоже Ольга Ивановна.
- Не знаю, что ты там нарушил, - продолжал Жиблов, - но голос у неё не сулил ничего хорошего. Наверно за «отказной» материал. Обычно, сначала вызывают на комиссию при начальнике управления, а тебя сразу туда. Видать нашли что-то серьёзное. Зря туда не зовут. На всякий случай приведи в порядок кабинет. Уничтожь все ненужные записи. Неучтённые вещи отдай ребятам. На прошлой неделе оперативника из соседнего отдела прямо из инспекции в прокуратуру завезли, а потом на обыск домой и в кабинет. Арестовали. Мне тоже надо подготовиться. Эти личи могут и меня прихватить как старшего. За что? Сами же требуют не возбуждать дела по мелочам, чтобы материалы отказывали, и сами за это сажают в тюрьму! Уроды!
Бойдов, молча, достал видеокамеру из-за пазухи.
- Что это?- спросил Жиблов.
- Камера Тянь-Шанского.
- Господи, Бойдов, я же сказал тебе забыть об этом. Ты ещё не понял? Тебе не хватает неприятностей? Неужели ты своими куриными мозгами не соображаешь, откуда они идут? Хочешь оказаться в тюрьме? Не думаешь о себе, так подумай о своих товарищах. О Юле! Их же, как грушу будут трясти. Посмотри на себя. В кого ты превратился. Мне уже на совещаниях за тебя стыдно! Когда брился последний раз? Как бомж ходишь в этом свитере. Граждане от тебя шарахаются. Круги под глазами, щёки впалые. Как из концлагеря сбежал. Ну что там в твоей камере?
- Пока не знаю, питания нет!
- Иди, сходи к экспертам, пусть подключат. Зарядишь, посмотрим. И шевелись! Помни то, что я тебе сказал. Приведи себя в порядок. Утром к Ольге Ивановне.

ГЛАВА 47. Кино

Эксперты возились до позднего вечера. И вскоре пришли в кабинет Жиблова с кучей проводов и штекеров. Бойдов видел подобные видеокамеры в Канаде и знал, как ими пользоваться. Увидев, что всё подключено, он сказал обидевшимся экспертам «спасибо» и выпроводил из кабинета.
Оперативники расселись по своим местам как на совещании, но глядели не в сторону шефа, а противоположную, где стоял телевизор. Изображение на экране и звук появились одновременно.
Никто сначала ничего не понял. Создавалось впечатление, что они смотрят какую-то чёрно-белую классику про средневековье типа «Короля Лира», включённого на середине сюжета. Полутёмная комната, раскачивающиеся цепи, люди, некоторые в кожаных масках, в руках плётки или хлысты, на поясах ремни с металлическими клёпками, оголённые тела подростков, снующих мимо экрана, забившихся в угол. И всё это под мужские похотливые стоны, детские вскрики, грубую ругань, шлепки и щёлканье кнута. Опера словно заглянули в открывшиеся им врата ада. Не хватало только огня и молота с наковальней. Один из мужчин устало снял маску и Бойдов чуть не упал со стула: он узнал Муслима. Рядом с ним, едва касаясь пола пальчиками ног, висел, наклоняясь вперёд подросток. Верёвки, словно змеи, охватывали всё его тело, заводя руки за спину. Он был совсем голый и поперёк его живота виднелись тёмные рубцы. Муслим водил по ним хлыстом, улыбаясь и, наклоняясь вперёд, что-то шептал парню на ухо. Подросток поскуливал и мотал головой.
- Бойдов, выключай это дерьмо! - нарушил всеобщее молчание Жиблов.
Игорь выключил камеру. Она щёлкнула, и окно в ад закрылось.
Все сидели, молча, уставившись в пол, не зная, что сказать. Друг на друга смотреть не могли. Прошло несколько минут.
Жиблов подошёл к шкафчику. Открыл его и достал начатую бутылку водки.
- Есть у кого закуска?
Все сразу зашевелились, словно ждали, какого либо повода нарушить повисшее в комнате ощущение гадливости и мерзости.
На столе у шефа появилась колбаса, сыр и хлеб.
Первую выпили молча. Не чокаясь. Словно провожая кого-то в последний путь. Затем слово за слово все потихоньку разговорились. Но фразы были какие-то куцые, односложные. Проще было положить в рот кусочек сыра и жевать.
- Надо отдать её в прокуратуру, - первым вернулся к осмыслению увиденного Вилинский.
- Какую прокуратуру? - возмутился Жиблов, - Скажем, что похитили камеру из квартиры колдуна? Кого привлекать, маски с хлыстами?
- А Муслим? - не выдержал Игорь.
- Что, Муслим? Это его настоящее имя? А отчество? Фамилия? Кто он вообще? - завёлся Жиблов.
- Как кто? - не понял Игорь, - он же Вам должен был представиться!
- Как тебе, так и мне представился – Муслим! Главный личи позвонил и сказал принять и выполнять! Понял, как он представился?
- А кто он? Откуда взялся? - не унимался Игорь.
- Откуда, откуда! Откуда все эти личи берутся! Я что должен у генерала спрашивать, откуда он прислал его на нашу голову. А потом доложить, что мы спёрли видео, где его казачёк насилует подростка? А ты уверен, что там как раз этого генерала под маской не было? Или того, что приезжал за Васиным? А пацанов потерпевших, где искать? Будем подвалы и чердаки всего города шкерить? Думаешь они ещё живы, после того как эти пидары узнали, что их снимали на видео?
У Бойдова кружилась голова. За последние дни столько произошло, что он уже не мог всё разложить по полочкам, кроме как не перемешать всё с помощью водки, надеясь, что всё расставиться само собой. Он налил себе полный стакан и залпом выпил под сочувствующие взгляды коллег. Споры в кабинете не утихали. Через пару часов Бойдова развезло совсем и чтобы не остаться здесь на ночь, решил двигать к дому. Уходил по-английски. Когда в кабинете у шефа ещё продолжали, звенеть стаканы.
Спускаясь по деревянной скрипящей лестнице, Игорь слышал, как их голоса постепенно затихают и переходят в шум ветра. Казалось, наступила осень. А может уже и не казалось. С тех пор как Бойдов устроился работать в уголовку, лета он не видел. Бывало, выпадало несколько солнечных тёплых дней, но они только напоминали, что есть города, где люди могут погреться на солнышке, поплескаться в реке или озере. Перестала приходить и настоящая зима с морозами, с криками и щёлканьем клюшек, звучащих из хоккейных коробок, в которых, постепенно, словно зубы выпадали и куда-то девались доски.
В детстве лето Игорь проводил в пионерском лагере и возвращался в город только к первому сентября, отчего казалось, что в городе постоянно моросил тёплый дождь, тихий и безветренный, словно парниковый полив, даривший ощущение заботы и участия. Осадков выпадало так много, что между пятиэтажками образовывались целые озёра. Дети, отталкиваясь палками, как на плотах, сплавлялись на досках и кусках фанеры унесённых с помойки. Скользя по водной глади среди островков детских песочниц и затопленных качелей с торчащими лошадиными головами. Утром, галопом перескакивая через лужи, неслись в школу, а домой возвращались не торопясь, на, заранее приготовленных и спрятанных от чужих глаз, плавсредствах.
Чтобы в залитых водой ботинках, с подмоченными портфелями в руках получить дома пару родительских подзатыльников. С блаженством почувствовать беспокойство матери услышавшей утренний кашель и сипенье в голосе сына. И счастливо смотреть в окно, чувствуя уходящую из души скрытую угрозу. С завистью к самому себе, наблюдая, как сквозь туманную пелену серого утра, однокашники прыгают через лужи, спеша пораньше в школу, чтобы успеть списать. В полупрозрачном уличном воздухе, наполненном беззвучной суетой двигались люди. Колебались на ветру провода. Нанизывая листву, тянулись к раскачивающимся под металлическими кругами шляп, лампочкам, с разбитыми плафонами.
Всё это, беззвучно отражаемое окном, сопровождала особая музыка позвякивания металлического ковшика, доставаемого из нижнего отделения кухонного шкафчика, журчания наливаемого в него молока, тюканья ложечки, размешивающей мёд. Под аккомпанемент причитаний и ласковых, знакомых с малолетства, материнских угроз. Беспрекословное поглощение желтоватого продукта из большой отцовской кружки, закутывание в воздушное как зефир полное сладких снов одеяло.
Мать уходила, и с ней безвозвратно исчезали все волнения обязанности и условности. Окружающее переходило во владенье к Игорю. Вместе со всеми книжками, играми телевизором и телефоном. Мир начинал жить по новым правилам, делясь на своих, выглядывающих из бойниц прикрытых взбитой подушкой и чужих, скрывающихся за едва колышущейся от их дыхания цветастой занавеской. Бой был неизбежен, и надо было всего лишь набраться сил перед броском. Но выпитое из отцовской кружки зелье клонило в сон. Веки тяжелели, и наступало временное перемирие.

ГЛАВА 48. Своя война, свой долг

Бойдов открыл дверь на улицу. Ветер, снующий по верхушкам, порывами срывал листву, пытаясь убедить недовольно шумящие деревья, что наступила осень. Даже ночью в городе не прекращалось движение. На стройке по соседству, под металлическое цоканье колёс бегущего трамвайчика и шипение шин по мокрому асфальту, продолжали упорно заколачивать бетонный столб.
Словно кто-то невидимый сверху из темноты ещё лелея надежду вбивал осиновый кол в сердце страны ведомой кучкой негодяев к распутству, подлости и продажности. Беспокоя подземное царство нечистой силы, которая настойчиво продолжает селиться на поверхности, шумом цивилизации проникая в души людей, не давая им почувствовать себя, услышать стук своего сердца.
Игорь остановился на крыльце. Ночь сгущалась, обостряя запахи, оставленные дневной жизнью. Тянуло помойкой. Лужа перед отделением притворилась землёй, гася в себе предательские отсветы, беззвучно стреляющих огнями фар заворачивающих автомашин.
Под их перекрёстным огнём Бойдов разглядел переправу и ступил на неё нетвёрдой походкой. Темнота обтекала его, концентрируясь за спиной. Впереди был освещённый проспект. Он пошёл с краю проезжей части. Изогнутые вверху столбы, словно надломленные спички с удивлением глядели как он бессмысленно, утаптывает свою тень, вырастающую снова, стоило только перейти очередную световую границу.
Глядя на эти перекрещивающиеся тени, поглощающие, растягивающиеся потом вновь поедающие друг друга очертания его фигуры на асфальте, Игорь думал о том, что их существование очень напоминает ему те неурядицы, которые происходят в последнее время.
Совершенно непонятно осложнились отношения с Юлей. Она оставалась для него всё той же любимой девочкой, с золотыми апельсинами на коленях. Укатившимися теперь так далеко, что собрать их совершенно невозможно, как и вернуть то замечательное время. Она всё чаще грустила, засыпая со своей короной в обнимку.
Прошло и увлечение растениями, наполнявшими всю квартиру, и превратившими её в непроходимые дикие джунгли. Когда просыпаясь ночью, в нависших со стен чёрных переплетениях, ему чудились застывшие звери, с блестящими зрачками пронизывающими темноту. И пропадало желание идти в туалет мимо них, готовых прыгнуть на тебя в любую минуту.
Он накрывался одеялом с головой как в детстве, скрываясь от наступающей на него со всех сторон классической музыки. Постепенно растения превратились в жалкие желтые гербарии, шелестевшие высохшими листьями, не выдержав конкуренции с ласковым псом, заполнившим душу Юли без остатка. Быть может она пыталась заполнить пустоту, где когда-то был он?
Когда она ещё не могла любить глазами и доверялась своему сердцу. Что же произошло? Почему книги, которые она читала, вели её не к нему? Она передвигала мебель, в надежде хоть что-то изменить в этой жизни. Быть может, улучшить то, что уже было, приукрасить, привнести что-то новое в их отношения, идти вперёд. И Бойдов с ужасом понимал, что тем самым она отодвигает то, что их объединяло раньше. Загораживаясь от него передвинутыми шкафами и этажерками. Закрываясь ползущим по стене плющом. Уединяясь с собакой.
Бойдов хотел только одного, чтобы ничего не менялось. Успеть побыть с ней ещё. Остановить день. Задержаться в нём, насладиться присутствием Юли.
Возвращаясь к ночи, домой, и, видя её спящее личико, опутанное золотом веснушек он с ужасом понимал, что эта тоска по ней накапливается с каждым днем, и он бессилен, что-либо сделать. И чем больше его мучила ностальгия, тем дальше от него старалась бессознательно уйти Юля.
Не видя его, она когда-то шла к нему навстречу, вытянув вперёд свои беззащитные беленькие ручонки, а обретя зрение, прошла насквозь, и теперь удаляется, возможно, этого не чувствуя. Теперь, пока он был на работе, она всё больше где-то пропадала. Приходила домой поздно. Говорила, что устала, а в квартире был беспорядок. Несколько раз зеки рассказывали ему, что видели её с высоким кучерявым мужчиной. Бойдов догадывался с кем.
Подземный переход уже был закрыт и он пошёл прямо через площадь. Это была его территория. Каждый дом вокруг был знаком. Полутёмные подъезды доверяли Игорю секреты своих жильцов. Редкие светящиеся окна не скрывали от него образ жизни своих постояльцев и обиженно гасли отсутствием к ним интереса. Спиртное выветрилось настолько, что позволяло Бойдову идти ровно. Но так же ровно думать он ещё не мог. Его мысли перепрыгивали с одного на другое, путались, и снова возвращались в первичное положение. Они никак не могли нарушить временные рамки его службы.
Неожиданно вспыхнувший над его головой фонарь ослепил, на мгновенье, вернув память об утраченном африканском солнце, а затем снова превратился в качающуюся на замыкающей проводке лампочку.
Около подъезда стояла чёрная волга. Сливаясь с темнотой ночи, она ядовито скалилась блестящей никелем решёткой радиатора.
С новой силой возникли в памяти последние события, расшифрованные Васиным. Уведенные видеозаписи. Рассказ Юли о неизвестном голосе по телефону. Обрезанные волосы. И этот чёрный человек, пытающийся её увести из дома.
Он вдруг неожиданно почувствовал, что всё это касается только его одного. И он сам должен уничтожить концентрирующийся вокруг него мрак наваждений переходящий в мистику. Что даже если рядом, плечом к плечу стоят твои друзья, готовые придти на помощь, каждый из них сражается в одиночку.
У каждого в этой жизни своя ВОЙНА. Свой ДОЛГ.
Обойдя газон, Бойдов зашёл с противоположной стороны. Волга стояла к нему задом и он, не торопясь осторожно стал продвигаться вдоль кустов к водительской двери. Окна в доме были погашены. Кто находился в машине, было не ясно. Подойдя вплотную Бойдов нажав большим пальцем на кнопку, резко рывком рванул ручку на себя. Но кнопка не провалилась, дверь осталась на месте. Машина слегка покачнулась, и вдруг, завыла, что есть мочи, оглушая спящие кварталы переливами сирен.
В машине никого не было – она стояла на сигнализации.
Игорь кинулся к подъезду. Заскочил в него и закрыл за собой дверь.
Открыв своим ключом квартиру, вошёл внутрь. И тут же с порога угодил в обволакивающую невидимую паутину, забившую ему рот и нос запахом лампадного масла и дурманом чадящих фитилей, потушенных церковных свечей и ещё какого-то сладкого цветочного запаха. Он вспомнил, что днём привозил мать Юли с попом.
Торопливо скинув верхнюю одежду и сняв обувь, поспешил в комнату. Юля безмятежно спала на правом боку в позе бегуньи, несущей перед собой зажатую в кулачке левой руки корону. Правая была опущена вниз и пропадала в складках отброшенного одеяла. Оттуда же словно красненький осенний лепесток выглядывал уголок обложки раскрытой книжки. Левая нога была согнута в колене и подтянута к самому животу, словно её хозяйка готовилась перепрыгнуть невидимое препятствие. Оставленные на столе горящие свечи переливами мерцаний гладили обнажённое тело Юли. Просвечивали невесомую длинную ночнушку, опутывающую до самых щиколоток и мешающую бежать. Игорь осторожно взял край одеяла, потянул его наверх, укрывая Юлю.
И вот когда он дотащил его до плеча, взгляд встретился с лукавым искушающим взглядом мужчины в изголовье кровати. Бойдов отпрянул и тут же обнаружил, что такие взгляды устремлены на него со всех сторон. Это были лики святых, которые он неоднократно видел ранее на квартире Юли. В колеблющемся свете, падающем на иконы, они словно подмигивали ему, напоминая о чём-то давнем. О совместном, тайном деянии. Об их секрете, который они никому не рассказывали, и вот теперь предлагая ему снова вернуться туда, где свершалось незабытое ими таинство. Ощутив прилив неведомой силы, и возбуждения Бойдов сбросил с себя одежду и, откинув одеяло, нежно обхватил бегунью, повернув к себе. Она попыталась что-то сказать, но он не слышал её. Легко приподняв девичье тело, он завернул ей ночнушку вверх, так, что поднятые руки, оказались прижаты к голове. А на глаза упала матерчатыми складками белая повязка. Совсем как та, марлевая соединяющая их сердца. И всё было так же. Он припал губами к её телу. Она любила его с таким же ожесточением, полным обиды и жалости к себе. С теми же стонами, вырывающимися из глубины души и переполненного тоской сердца потому, что им нечего было сказать друг другу и нечего спросить, так как не было у них ничего общего, как и раньше, кроме их огромной СЛЕПОЙ любви.
Дзынькнула падая на пол, корона и глухо хлопнула книжка, отлетая к стене.

ГЛАВА 49 Тайна

Свечи уже не горели. Красненькие точки на конце фитилей продолжали коптить. Всё в комнате двигалось из стороны в сторону. Бойдов, пошатываясь, шёл в ванную. Его тошнило от угара, комок стоял в горле, не желая выходить ни вперёд, не назад. Слабая подсветка едва обозначала знакомые предметы туалета. Игорь опёрся руками о края умывальника и уставился в зеркало. Тот час, испугавшись, хотел оттолкнуться. Но руки не слушаясь, клещами впились в ледяную керамику, словно приклеились. Оттуда, из глубины отражения в брезжащем свете на него глядел Муслим. В чёрном застёгнутом наглухо плаще и чёрной широкополой шляпе. Он словно сидел на чём-то по ту сторону зеркала и надменно улыбался, глядя прямо в глаза Бойдову, выпуская изо рта аккуратные колечки дыма. Этот дым проходил сквозь стекло и Бойдов чувствовал окутывающий запах гари. В руках Муслима была та длинная трубка с металлическими вензелями и надписью на мундштуке. Бойдов стал вспоминать, что же там было написано:
-Муси… Муси от…. Муси от Пуси!
Догадка пронзила Игоря обидой и злостью. В голове гулко стучало.
Муслим! Вот кто такая Муся. А Пуся? Ну, конечно же, это Павел Васильев – Тянь-Шанский! Значит Муслим неоднократно бывал в этом районе. Всё подтверждается!
Муслим продолжал курить, держа трубку в своих тонких изящных пальцах, словно дирижер делал ею плавный жест и тогда прямо за ним начинали проявляться словно на фотобумаге знакомые и незнакомые лица, непонятно откуда взявшиеся сюжеты. Среди прочих возникло лицо таинственной незнакомки, когда-то поцеловавшей Бойдова в парке. Она держала в руках глянцевый журнал с фотографиями жены Игоря. Раскрытым как раз в том месте, где Лена сидела у бассейна с дочкой. Затем усмехающееся лицо доктора, похожего на Джо Дасена с маслянистым похотливым взглядом. Он помахивал кожаной плёткой перед своим лицом, словно приглашая Игоря присоединиться к нему.
Муслим взмахнул трубкой и картина за ним потускнела. Стала сумрачной и непроглядной. Там внутри из-под зеркала, словно скрываемый рампой засветился маленький круглый островок с лежащей на нём фигуркой человека. Островок стал приближаться увеличиваясь. Уже можно было разглядеть раскинутые в стороны руки и вытянутые ноги. Он лежал на животе в своём чёрном комбинезоне застёгнутый на кистях рук белыми полосками. Но приглядевшись, Бойдов понял, что это не комбинезон, а почерневшая, сожженная кожа покрывающая неподвижно лежащий труп. А белые полоски – словно в насмешку, оставленные блестящие длинные манжеты рубашка. Застёгнутые на знакомые перламутровые кнопочки.
- Васин! - ужаснулся Бойдов.
И в тот же миг всё переменилось.
За спиной Муслима началось непонятное движение, словно в ненастроенном бинокле улавливаемое только по смене чёрных и белых оттенков. Резкость увеличилась, и Бойдов увидел перемещающиеся фигуры, а затем плётки и хлысты в их руках. Маски на лицах, висящие цепи, угловатые станки с крепежами. Будто все ждали очередную жертву, которую должны привести. С нетерпением передвигались по комнате, подходили, что-то шепча, играючи подстёгивали друг друга. И по их хитрым взглядам, по кивкам, жестам в сторону Бойдова он вдруг понял, что этой очередной жертвой должен быть именно он.
И тот час ощутил как защемило сердце от наступающей безысходности. От безнадёжности любого сопротивления. Предрешённости всего, что должно случиться через несколько мгновений. Оторвав правую руку от холодной керамики, со всего размаху ударил кулаком в ненавистную физиономию Муслима. Надменная улыбка и загорелое лицо разорвались десятками глубоких порезов, идущих из одного переливающегося блестящим крошевом центра. Выпавший треугольник стекла, не расколовшись, со звоном упал в раковину. Игорь взял его в руку и поднёс к лицу.
Он не слышал, как на шум вошла Юля в белом халате с капюшоном на голове и прижалась к спине. Только ощутил, как его спина погрузилась во что-то тёплое, приятное, усыпляющее. Хотелось, чтобы это чувство разошлось по всему телу и окунуло его как в детстве в дремотный уют маминого одеяла с запахом надёжности и защищённости, оставшимся после её ухода. И в этот момент там, в зеркале, через сетку порезов перечёркивающих страшную комнату с ожидающими в масках людьми, он увидел глаза своей Юли, полные слёз отчаяния и желания любить его единственного. Взглядом просила о помощи. Она тянулась к нему, оголёнными мраморными ручками что-то шепча.
- Гарри! Гарри!- услышал он за своей спиной тихое пронзительное нарастающее шипение, переходящее в свист. Что-то мерзкое белое огромное и отвратительно знакомое охватило его сзади, присосалось к его спине, войдя внутрь. Он почувствовал свою беспомощность. А вместе с ней страх, который он когда-то испытал. Словно его ребёнком, повисшем на руке взрослого, резко развернули и хотели сбросить, разогнув слабенькие малюсенькие пальчики, судорожно уцепившиеся за последнюю надежду. В ужасе закрыв глаза, чтобы ничего не видеть, теряя последние силы, он всадил острый осколок зеркала в шипящее у него над ухом урчащее месиво. Чувствуя, как погружается в глухую темноту паря в невесомости…

ГЛАВА 49. Без названия

Фланируя точно падающий листок растения, Гарри опустился на дно. И только здесь сознание вернулось к нему. В руке был зажат осколок слюды, который, он нашёл на плато. Уже находясь в предсказанных аборигеном кущах, он ударил личи, желавшую высосать из него все соки без остатка. И та его бросила. Слабость не давала ему возможности даже пошевелиться, и он мог только наблюдать всё, что творилось вокруг.
Гарри находился внутри каркаса, куда их со Стивом притащили огромные личи – охранники. Он высокой стеной огораживал всё, что находилось внутри от внешнего мира. И не смотря на то, что ячея вполне позволяла Гарри пролезть сквозь неё, сил на это не хватало. Видимо в такой же ситуации находились и остальные. Они лежали на дне измождённые и практически не подвижные. Единственное, что они могли делать, это поедать шары, которые во множестве валялись вокруг, выкладывая дно разноцветной мозаикой. И как только кто-то из них начинал приходить в себя, пытаясь подняться на ноги, он моментально оказывался на огромной присоске личи – великана. Громадней этих личи, Гарри нигде не видел. Они были словно горы. От их урчанья и чавканья было невозможно укрыться. Словно вулканы выбрасывали из своего организма не переваренные остатки неусвоенной пищи.
Как видно, здесь для самых важных и заслуженных личи был устроен курорт. Уже не в силах двигаться, они продолжали высасывать все соки из доставляемых к ним жертв. Гарри видел, как на присоске одной из них продолжало болтаться безжизненное тело Стива. Его руки и ноги прозрачными отростками висли вниз. Глаза были закрыты. Голова раскачивалась из стороны в сторону в такт дыхания личи – горы. На другой её присоске болталось такое же, чьё-то безжизненное тело. Страшный голод болью сводил желудок. Гарри взяв ближайший, попавшийся под руку шар, принялся жадно поглощать его. Теперь то, он знал, откуда берутся личи. Вися на присоске тащившего его охранника, он видел высоченные штабеля аккуратно сложенные из куколок, подобных той, в которую превратился их знакомый абориген.
Пройдёт небольшой срок, и из них появятся эти мерзкие существа, готовые высасывать соки из всего живого.
И снова он с ненавистью вспоминал своих учителей, каким-то чудом, на старости лет, оказавшихся на суше. Ведь они всё знали! Почему же они не рассказывали об этой жизни ничего. Боялись своих воспоминаний? Преподавали всякую ненужную ерунду! Зачем было учить нас плавать, если это невозможно делать с присосавшемся уродцем? Зачем учили различать шары, если приходиться жрать их не разбирая, лишь бы насытиться?
Что-то словно помутилось у него в рассудке от пережитого ужаса. Неимоверное чувство голода вновь заставило его всё забыть. Он поглощал один шар за другим, даже не думая о побеге. Ширина ячейки была достаточно большой. Но сил ещё было мало. Его щёки бугрились от набитых шаров. Но насыщения не наступало. Вдруг он увидел как тело Стива с раскинутыми в стороны конечностями, покачиваясь из стороны в сторону, медленно, словно невесомое опускается на дно. В этот момент Гарри увидел, как освободившаяся присоска потянулась к нему медленно и неумолимо. Ещё полдня назад он бы с лёгкостью уплыл от этой мерзкой твари. Но сейчас его ноги совсем не слушались, а руки продолжали собирать шары и заталкивать в рот. Он посмотрел вокруг в надежде найти тот предмет, которым ударил личи – охранника. Но его нигде не было.
Вонючее чрево присоски неумолимо приближалось. Гарри уже чувствовал, как оно источает своё внутреннее зловоние. Видел, как внутри его вспучиваются, налезают друг на друга морщинистые железы покрытые мурашками…
В этот момент всколыхнулось водное пространство и потоки воды ударили в дно.
Две огромные доски опустились сверху ухватили эту огромную личи угрожавшую Гарри с двух сторон и, зажав её посреди, так сильно, что две её половины налились красноватыми цветом, утащили ввысь. Всё произошло мгновенно. Словно по сигналу все оставшиеся личи завопили, захрюкали. От издаваемых ими разнообразия резких звуков было не скрыться. Но те же доски, или похожие на них, продолжали опускаться и выхватывать личи одну за другой.
Уносящиеся ввысь, личи истошно свистели, оглушая всё пространство, приводя в ужас всех, пока ещё остававшихся внизу….

- Свеженькие! - сказал голос откуда-то сверху, - Ещё попискивают……

ГЛАВА 50. Упаси их души…

Игорь открыл глаза. С перерывами, словно захлёбываясь, продолжала свистеть тюремная сигнализация. Он лежал на жёсткой подстилке. Видимо когда-то давно она выглядела упругим полосатым матрасом. Хотя, можно ли было даже тогда назвать его упругим? Быть может, только по сравнению с теми досками, на которых он лежал. Со временем вата, которой он был набит, просто скаталась, превратившись в волокнистые комки местами похожие на сырую и вонючую паклю. От подстилки несло чем-то прокислым заплесневелым с запахом мочи и опрелости. Наверно так пахнут тюремные слёзы. Или горе. И как бы ты не старался, находясь в камере, обойти матрас стороной, в конце концов, ты оказывался на нём. Садился на него и даже засыпал. Потому что кроме него никто не мог приютить тебя здесь и согреть. Он едва закрывал собой сбитые доски подиума, который странным образом походил на сцену. Можно было предположить, что вся камера является маленьким театром со сценой освещаемой квадратной лампой в стене под потолком. И хотя всё было готово к началу представления, зрители отсутствовали. Занавеса не было и можно было видеть всё. Единственный актёр слонялся по театру, иногда залезая на сцену, иногда, свернувшись калачиком, на ней засыпал.
Вот уже несколько дней по этому театру в ожидании звонка одиноко блуждал он, старший оперуполномоченный Бойдов. Теперь ему уже не казалось это странным. Даже наоборот. Гораздо лучше он мог бы сыграть один свою роль. Эффектно произнести задуманный автором монолог. Но до сих пор ему не предоставили саму пьесу, и какая роль уготована в ней ему он не знал.
Серые угрюмые стены принимали его с сочувствием, стараясь заглушить далёкие звуки с воли, извещавшие, что где-то продолжается другая жизнь. Они уже не казались такими чужими и неприступными. В их суровости появилась доброта и сожаление. Словно извинялись за несоответствующую презентабельность своих удобств и бедность обстановки. Брошенный вместо подстилки матрас не казался жёстким. Пытался согреть и подарить немножко уюта одинокому актёру, приютившемуся на ночлег. Неизвестно сколько времени он проведёт здесь, пользуясь его услугами, ожидая звонка, и всё окружающее старалось оставить хорошее впечатление о себе. Теперь они стали друзьями. Холодные стены обрели внутри себя нечто живое, думающее, и старались проявлять свою заботу, чтобы как можно дольше его сохранить. Их внимание было похоже на любопытство спичечного коробка, внутри которого жужжит пчёлка, совсем недавно сидевшая на очаровательном цветке с долгожданным лакомством. И оказавшаяся в заточении, благодаря озорству белобрысого весёлого мальчугана запершего её свободу в шести стенах и слушающего, как она бессознательно скребётся изо всех сил, отыскивая малейшую щелочку с доступом свежего воздуха. Совершенно не понимая, что её заточение и дальнейшая гибель явятся следствием обыкновенной шалости. Ей ничего не грозило снаружи фанерного коробка, но внутри его, она губила себя сама, стараясь услышать малейший звук, которому ранее не придавала значения, и который теперь стал последним, что связывает её со свободой.
Как тихое позвякивание ложечки в стакане с чаем начинали звучать рельсы, проминаемые нетерпеливыми колёсами спешащего где-то трамвая. Или это был первый звонок? Звук сливался с плеском разлетающейся после удара о железную раковину капелькой воды, не удержавшейся из последних сил на носике крана. Не подозревающей, что сбросила её младшая сестрёнка, мечтающая тоже вылезти из мрачной темноты металлической трубки на свет, насладиться отражением великого разнообразия мира, не предполагая мгновенность своего счастья. Она тоже падала вниз, разбиваясь в пыль о жёсткое когда-то белое и блестящее эмалевое покрытие. И это уже звенел второй звонок, предупреждая зрителей, что представление уже готово начаться. Необходимо занять свои места, заглянуть в программки. Пробежать взглядом столбик незнакомых фамилий и остановиться на тех, которые написаны жирным шрифтом. Надеясь увидеть около них галочку. Ведь именно этого артиста особенно хотят все посмотреть, на его многолетний талант лицедейства.
Одинокие шаги за дверью.
Но уже прозвенел третий звонок и остаётся только подглядывать через глазок на разворачивающееся театральное таинство.
Стены театра в своём хладнокровном молчании старались уловить малейшее желание актёра, пытаясь угодить, подыграть. И как только Бойдов начинал прислушиваться к какому либо звуку, тот усиливался, отражаясь от одной стены к другой, затем вверх и вниз уже грохоча, оглушающе бил по перепонкам грозя порвать их в клочья. Игорь закрывал ладонями уши. И это воспринималось поводом к незамедлительному продолжению. Звук начинал кружиться в центре помещения, и дальше в ностальгическом танце резонируя от любых поверхностей, цепляясь за малейший выступ. Создавая свою, непохожую на иные камерную мелодию дыханья проникающего в маленькое окно тусклого света, шелеста занавески, стегающей своим краем, скрытую за ней слоновью голову унитаза, щёлканье крышки закрываемого надзирателем глазка, стука откидываемой внутрь кормушки, металлическое чирканье возвращаемого флажка. Сумеречное марево оставшихся здесь навечно теней неприкаянных заблудших душ, когда-то нашедших приют, сгущалось вокруг, сползая со стен.
Теперь они стали единым целым. И Бойдов принял этот древний театральный мир. С маленьким квадратным солнцем под потолком, которое будило его по утрам своим тусклым холодным светом. Не оставляя теней, которые бы двигались по кругу обозначая ход времени. Пугая настенными рисунками, в которых хотелось угадать потаённую истину. Ненужную теперь, и только будоражащую уснувшее воображение, от которого он так долго пытался избавиться. Чтобы ничто не напоминало о прошлом.
Ничего не помнить! Как это было бы замечательно. Ничего не сравнивать. Ни о чём не задумываться. Просто открыть глаза и поверить в этот серый окружающий мир существующий всегда. И ты в нём с младенчества. В безопасности среди этих крепких стен. Словно в детстве, когда родители уходили в свою комнату, а ты возил солдатиков по её неровностям, заставляя их с боем брать неприятельские рубежи. Исследовал траншеи и дзоты. Прятал в её оврагах кавалерию и скрытые огнемётные посты.
Кто мог ограничить устремившуюся к победе фантазию. А позже, глядя на стену, ты угадывал в её неровностях очертания лиц своих кумиров. Их впалые щёки длинные волосы и нервное напряжение мышц лица, поющего о свободе с застывшими на устах словами. О чем они пели? Что потом кричали на баррикадах те, кто их слушал? Зачем ложились под танки? Чьи это сны?
Звуки продолжали наполнять всё вокруг. Они накапливались становясь такими плотными, что затрудняли дыханье, их можно было почувствовать. Бойдов протянул руку и положил её на незнакомое возникшее откуда-то сверху сольфеджио, выводимое спокойным женским голосом. Почувствовал его волнующее сопротивление. Дрожь передалась руке и пробежала мурашками к плечу. Откуда-то справа, едва касаясь затылка, наплывало адажио, заставляя склонить на него как на подушку, голову. И уже крещендо возникшее внутри его самого закружило всё вокруг, возвращая детскую беспомощность перед классической музыкой. Пугающую хрупкую формирующуюся психику. Таящую в себе что-то недоступное, трагическое. Поглощая своей неторопливо перетекающей гармонией звуков чувство безопасности. Позволяя вылезать из всех углов давящему, съедающему душу сумраку страха.
Бойдов лёг на матрас, продолжая сжимать свою голову руками. Звуки проникали уже отовсюду. И даже из его собственного тела. Они воплощались в лица, поднимавшиеся из памяти как сюжеты недавней кинохроники. Заплаканные потерпевшие, злорадствующие преступники, торопливые следователи, грозные прокуроры, надменные судьи, заискивающие адвокаты, пытливые криминалисты, самоуверенные эксперты, и усталые опера, опера, опера.…
Места происшествий, обыски, засады, усиления, отчёты, доклады и бумаги, бумаги, бумаги…
Ежедневно: утром, днём, вечером, ночью.
Замкнутый мир калечащий всех попавших в него и перемалывающий в нём оставшихся.
Хотелось накрыться с головой, свернуться калачиком как в детстве и затихнуть, замереть, надеясь, что всё страшное и ненавистное пройдёт мимо, слушая только себя, только стук своего сердца, только своё дыхание. В надежде, что кто-нибудь выдернет из розетки это проклятое радио, оставленное включенным родителями ушедшими в гости, заполонившее всё пространство исторгаемыми губящими психику звуками.
Неожиданно наступила тишина и Бойдов смог расслышать стук своего сердца. Чья-то тёплая ладонь легла на его голову, провела по волосам. И потом ещё раз. Не открывая глаз, Игорь повернул голову и его нос и губы упёрлись в мужскую шершавую мозолистую ладонь, пахнущую смесью дешёвого табака, машинного масла и Шипра. Это была не ладонь его отца, но он почувствовал в ней нечто родное, ностальгическое.
И вдруг, трагически осознав, что режиссер не придёт и никакого спектакля не будет, потому, что ещё не написана пьеса. Та, что он пережил в себе, но не смог передать. Что именно он и должен был её написать. Но не успел. Не рассказал. Не раскрыл суть. Не убедил. Потому, что занимался совершенно не тем, что было необходимо. Не увидел чего-то самого главного, не смог понять. Предупредить всех.
Не открывая глаз, он обхватил руками эту ладонь, прижал к своему лицу, и вдохнул её запах полной грудью.
- Господи, прости, - едва слышно прошептал Бойдов.
И все накопившиеся годами запруженные страхи внезапно прорвались весенним половодьем, горькими захлёбывающимися немыми рыданьями, безостановочно содрогая тело, заставляя его биться в безумном танце молчаливого неистовства.

- Ребята, вызывайте психушку,- дрожащим голосом тихо сказал Палыч сидя рядом с Игорем, - парню плохо!

Когда медицинская помощь стала отъезжать от отделения медленно, словно нехотя переваливаясь на буераках своим бело-красным брюхом, сотрудники уже вышли во двор. Они всё знали. Каждый думал о своём.
Палыч помог захлопнуть дверь скорой и поэтому оказался стоящим впереди всех. Его взгляд пытался пронзить мутную пелену. Словно кто-то по ошибке протёр перед ним прозрачное оргстекло ацетоном. Глаза наполнились слёзами. И так застыли, насилу удерживаемыми бесцветными ресничками. Едва дрожа радужно вспыхивающими на весеннем солнце искорками. И как будто кто-то невидимый, сидящий внутри Палыча, и где-то ранее глубоко скрывающийся, поднял его правую руку. Вытянул вперёд указательный и средний пальцы. Неумело благословил, сверху вниз и слева направо, отъезжавшую машину, негромко произнеся:
- Господи упаси их души грешные оперские!

К О Н Е Ц

Санкт-Петербург 2009 год.

Share this post for your friends:

Friend me: